Страница 17 из 98
Пинчук сидел за столом, опустив голову, тепло землянки расслабило его, и даже голод, который он еще вчера так неистово ощущал, не мучил его сейчас. Все будто застыло в нем, и все мысли покинули его, и не хотелось ни о чем говорить, и он был благодарен лейтенанту, который возился в углу и не донимал его вопросами. Наверно, он даже задремал сидя за столом, потому что вздрогнул, когда дверь открылась и вошла Варя, с чайником, с банкой мясной тушенки и буханкой хлеба.
Он протянул руку к кружке и взглянул в лицо девушке.
Никогда раньше не думал Пинчук, что обыкновенный чай, огонек коптилки и лицо девушки, устремившей на него свой взгляд, могут его взволновать.
— Спасибо, — буркнул Пинчук, неожиданно смутившись, затем обхватил ладонями кружку и сделал первый глоток.
Слегка закружилась голова от мясного запаха, который исходил от тушенки. Это было как возвращение к давно забытому: ведь со вчерашнего утра в его желудке не было ни крошки, если не считать маленький кусочек сухаря и несколько брусничных ягод.
Лейтенант встал и, видимо, чтобы не смущать Пинчука, вышел из землянки. Варя снова села к телефону, начала крутить ручку, вызывая для проверки то одну станцию, то другую.
Стараясь не чавкать и не греметь ножом, Пинчук расправлялся с тушенкой, откусывая хлеб, обычный ржаной хлеб, такой же пахучий, как и мясо.
— Давайте налью еще.
Девушка снова стояла перед ним, и теперь он разглядывал ее в упор. Она была совсем молоденькая, лет восемнадцать, не больше. Свет от гильзы падал на ее круглое, немного курносое лицо, волосы, выбившиеся из-под черного жесткого берета, казались чуть рыжеватыми. Он подставил кружку и, пока она наливала из чайника кипяток, все смотрел на ее полуопущенные, немного припухшие веки и на пушистые каемки бровей.
С ним творилось что-то невероятное, что-то необычное поднималось в нем. Хорошо, что лейтенант ушел. Хотя какие глупости — мог бы и остаться. Смешно даже подумать…
Варя поставила чайник на стол и снова отступила в свой угол к телефону. Пинчук принялся за тушенку, стараясь как можно тише орудовать ложкой. Изредка он поглядывал на Варю. Ему показалось, что он теперь знает, почему адъютант носит новую фуражку. Что ж, у лейтенанта губа не дура… Им вдруг овладело непонятное раздражение: «Чего это в голову лезет разная чепуха. Жив, вернулся, и на том спасибо». Словно в отместку кому-то Пинчук яростно загремел ложкой. «Посмотрел бы я на этого лейтенанта в горяченьком местечке, полюбовался бы на его фуражку…» Пинчук тут же спохватился: «Да какое мне дело до лейтенанта и до этой девчонки… Все же странно получается, — вдруг подумал он, — когда она глядит на тебя, то можно поверить чему угодно… В этом, наверно, и состоит секрет».
Варя сидела в своем углу и делала вид, что занята исключительно своим телефоном. Сержант вернулся оттуда, с той стороны, он голоден, он устал, она все понимала, и, однако, длительное молчание казалось ей ужасно неловким. Она задавала себе вопрос: кто из них должен заговорить первым? Она или он? Наверно, она, потому что он здесь вроде гостя. Утвердившись в таком мнении, Варя подождала еще немного и потом сказала как бы между прочим:
— Слышали, вчера наши взяли на юге еще два города.
— Откуда же я мог слышать, — буркнул Пинчук, большими глотками допивая кружку.
— Ой, правда! — спохватилась Варя. — Извините…
Он ничего не ответил, даже не посмотрел в ее сторону.
— Налить еще чаю? — спросила она после паузы.
— Чуть-чуть…
Варя снова подошла к столу. Но Пинчук уже не решился разглядывать ее в упор. Он смотрел теперь на ее руку, обхватившую дужку черного от копоти чайника. Узкая маленькая рука — что можно сделать такой рукой на войне?
Он взял наполненную чаем кружку и стал пить, с удовольствием ощущая, как проникает в него тепло. Он не притронулся к сахару, который она положила перед ним в маленьком пакетике. «Девчонки все сластены, наверно, экономит каждый кусочек». Шальная мысль пришла ему в голову. Он протянул руку, взял из кулечка белый квадратик и сунул быстро к себе в карман. «Я возьму это с собой — на память…»
Несколько секунд длилось молчание. Тишина в землянке, тишина за дверью, блиндаж, телефон, забытый в углу… Никогда Пинчук не предполагал, что бывает такая тишина.
— Ах, когда же эта война закончится! — сказала Варя.
— Дойдем до Берлина, тогда и закончится, — ответил сухо Пинчук. И, помолчав, спросил уже другим тоном: — Домой захотелось?
— Да, домой, — ответила покорно Варя. — Все ведь хотят домой. Вы тоже хотите. Правда?
Пинчук пожал плечами и ничего не ответил.
— Вы давно тут стоите в обороне? — спросил он.
— Недели полторы, может, чуть меньше.
— А сами что, — Пинчук быстро взглянул на нее. — При батальонном командире находитесь?
— Нет, — покачала головой Варя. — Я в роте связи, наши землянки расположены подальше, за лесом. А здесь меня заставили дежурить.
— Понятно, — протянул Пинчук и почему-то обрадовался. — Связь, значит?
— Да, связь, — улыбнулась Варя.
— Понятно, — снова повторил Пинчук и, подумав, добавил: — Ваш комбат мне понравился.
— Капитан — хороший человек. Его все любят.
— Хороший, это я сразу понял…
Пинчук тяжело нахмурился и уставился на коптящий факел гильзы — в колеблющемся язычке пламени вдруг мелькнуло перед ним лицо Паши Осипова. Пинчук вздохнул и положил руки на стол, но тут же снова убрал их, стыдясь ссадин и грязи под ногтями. Все вдруг взбунтовалось в нем. Он сидит в теплой землянке за кружкой чая — опорожненная банка консервов, чайник, девушка в гимнастерке, из рукавов которой выступают маленькие узкие ладошки. А его друг Паша Осипов, может быть, все еще плывет в черной бездне, поглотившей его, черные воды треплют его кудрявую голову, и холодные струи заливают веселые цыганские глаза.
Молодцеватый лейтенант в фуражке и портупее вернулся.
— Я провожу вас в землянку, где можно отлично поспать, — сказал он, обращаясь к Пинчуку.
Пинчук встал, прищурив глаза, будто яркий свет бил ему прямо в лицо. Зрачки его остро поблескивали, как два уголька. «Отлично поспать…» Ему казалось, что более глупых слов он еще не слышал. Как будто можно в одну секунду забыть все, что произошло с ним два часа назад, завалиться на нары и захрапеть. Он продолжал щурить глаза, уставившись в угол землянки, — раздражение бушевало в нем. Но, словно вспомнив что-то, он оглянулся на Варю и, встретив ее прямой взгляд, не сказав ни слова, шагнул к двери.
2
Было около двенадцати, когда Пинчук прибыл к своим.
Солнце, выглянувшее из-за облаков, рассекало лучами лесок с побитыми макушками деревьев, и горбатая поляна с пожухлой травой легко просматривалась за ними.
Пинчук перепрыгнул через канаву и увидел в гуще леска бревенчатый сруб сарая. Рядом курился дымок от костра, гудел где-то в стороне мотор. Кругом разливался свет, прозрачный и холодный, каким он бывает обычно осенью.
Все повторялось уже много раз за три года войны: он уходил и возвращался, иногда ночью, иногда на рассвете, иногда поздно вечером, очень редко среди белого дня, как сегодня. Дважды его приносили на плащ-палатке, и несколько месяцев он валялся в госпитале, а потом снова возвращался к своим, в свой взвод, разыскивая его по всему огромному фронту. Он попытался припомнить места, куда ему приходилось возвращаться после многочисленных вылазок в тыл врага, однако названия этих мест путались, а перед глазами вставали то землянки, то полуразбитые избы, то какие-то подвалы, сараи, однажды взвод располагался даже в церкви. Да, он возвращался. Бессознательно Пинчука мучило сейчас отсутствие привычной для него картины: не было короткой цепочки следующих за ним разведчике с немецкими автоматами за плечами, по выработанной привычке шагающих точно один за другим.
Совсем близко в кустах прокричала птица. Пинчуку захотелось посмотреть, что это за птица, какая она на вид, он даже склонился, высматривая ее в пожелтевшей листве, но нигде ничего не увидел. Раздался приглушенный гром, несколько раз повторяющееся громыхание то угасало, то вновь нарастало, будто из огромных мешков высыпа́ли картошку и она гулко стучала по деревянному настилу.