Анимус

Я стою на остановке. На улице дождь. Ливень пеленой застилает все вокруг, от чего дальше своего носа практически не видно. Мимо проносятся легковушки на бешеных скоростях, бросаясь брызгами из луж. Зонт не спасает, и волосы частично промокли. Навес усиливает звуки в тысячекратно, создаётся ощущение, словно виски сдавливает тисками, потому что теряешься в этом шуме и ловишь дезориентацию.

Автобус задерживается на десять минут, и мне приходится закурить, вглядываясь в толпу людей, когда светофор загорается зелёным, а машины спешат пропустить, гудя моторами и порождая ещё больший шум. Я пытаюсь увидеть его среди них. Различить знакомые черты, махать руками и кричать, что я здесь: «Ну же, увидь меня и забери в свои объятия». Но Маттео среди них быть не может. Хочется купить бутылку «Буссо» и разделить его с Ло этим вечером. Одной оставаться не хочется, словно у меня рак лёгких и в любой момент я могу начать задыхаться, но никого не останется рядом.

В галерее меня встречает приветливый мужчина: длинные усы и выбритая голова бросают контрасты на его персону, взгляд светится доброжелательностью и теплотой. Никакого сочувствия, никаких попыток состроить великую скорбь в противовес моей – я благодарна ему за это.

На нем костюм отечественного производителя и связка ключей в руке, которую он покручивает, напоминая волшебника, способного отворить любую дверь. В мою новую жизнь – тоже.

– Я Георгий. Мы с Вашим молодым человеком хорошо знали друг друга. И он многое рассказывал о Вас. Я проведу в его «убежище лучших идей», как он любил выражаться о своём кабинете. Мне не за чем путаться под ногами. Оставлю Вас.

– Вы знали о его болезни?

– Да. А Вы нет? Мы до последнего поддерживали его. Разве он не делился с Вами? – озадаченность сменяется удивлением на его лице. Мне хочется поступить также, но вместо этого я просто стараюсь улыбаться.

– Делился. Спросила, не подумав, прошу прощения, – лгу я и забираю у управляющего ключ, который он оделил от общей связки. Не так давно жизнь поступила со мной аналогично, отделив от себя и бросив в чужие руки.

– Как закончите, сообщите. Я должен Вам кое-что передать.

– Договорились.

Наполовину стеклянная дверь, сквозь которую виднеются очертания стола. Я была здесь лишь один раз, когда Маттео задержался на работе позже всех, и я примчалась к нему с роллами и вином. Все закончилось сексом на его столе и одобрением самого безумного и ненадежного проекта. Я долго настаивала на этом, он упирался, но в тот вечер сдался, и ничуть не ошибся. После этого он ещё долго называл меня своим талисманом, но больше я к нему не приходила. Наверное, тот вечер, когда я ворвалась в его кабинет без белья, в одном платье и чулках, столь сильно впечатлил нас, что мы не желали заменять эти ценные воспоминания другими.

Два поворота ключа. С характерным звуком. Дверь мягко отзывается, впуская в твой мир, в котором мне не было места, имея разные интересы и сферы деятельности. Чаще всего, это сталкивало нас лбами. Мы были разные: слишком сильно для того, чтобы быть вместе, и недостаточно, чтобы это помешало нашей любви. Но сердце колотится, словно боясь узнать о нем что-то такое, чего знать не хочется. Однажды, я могла бы с большой уверенностью сказать, что знаю о нем все, но после того, как его не стало, а о его болезни я узнала от совершенно постороннего человека, я больше не питала подобных убеждений. Мое горе удвоилось пониманием, что он намеренно отдалялся от меня, и если бы у меня была возможность вновь безостановочно говорить с ним, как раньше, я бы незамедлительно спросила, зачем он так поступил.

В кабинете сыро, холодно и окно кажется абсолютно бесполезным в таком большом пространстве. Стол завален бумагами, в пепельнице окурки, мятые листы, скомканные в бумажные снежки, и наша с тобой фотография на краю стола, взятая в плен темно-синей рамки, которую Ло, шутя, подарила нам на день благодарения. Я устала терзать себя, мне и так больно, поэтому я беззвучно переворачиваю доказательство нашего счастья, пряча счастливые лица и влюблённый взгляд от самой себя.

Две коробки, собранные в хаотичном порядке, покоятся на столе. В них папки с бумагами, три толстые тетради на 96 листов, оставшиеся пачки его сигарет и контейнеры, в которые я собирала его обеды. Маттео сделал меня семейной. Даже не знаю, ненавидеть его за это или ещё больше любить, каждодневно говоря «спасибо», в надежде, что он действительно наблюдает за мной свыше.

Мне не хочется искать правду, мотивы, собирать мысли по крупицам, я забираю коробки и, не оглядываясь, плетусь к выходу, точно зная, что отдам их Георгию на растерзание, ибо слова о том, что я самовольно тащу груз прошлого, подталкивая себя ко дну, обретут реальный смысл.

Георгий ждёт меня у распахнутого настежь окна, впуская лето в кабинет, позволяя ему бушевать ароматом лип, прожженного асфальта и сладкой свежей выпечки с лимонной цедрой.

– Хорошая сегодня погода, не так ли? Июнь в самом разгаре. У нас сегодня годовщина с женой. Со второй. Присядьте, я Вам кое-то расскажу, – расстегнув пиджак, мужчина указывает на кресла выдержанного оттенка кари.

Повинуюсь, ставя коробки на пол, заставляю его издать характерный звук под своей тяжестью, пока мягкое кресло впускает в свои объятия, обволакивая. Мне не хочется слушать очередные лекции о том, как важно жить дальше, что боль проходит и так устроена жизнь. Я не хочу мириться с такой участью, как и не хочу верить то, что от былой трагедии рано или поздно не останется даже самого скудного следа.

Пространство кабинета Георгия не такое вычурное и педантичное, как в «убежище» Маттео: ряд стульев, обтянутых чёрной кожей, единственное, что можно назвать в этом круговороте странных вещей элегантным. Стены, выкрашенные в изумрудный цвет с хаотичными лимонными мазками на несущей конструкции здания, шторы фиалкового оттенка и аромат кофе с табаком. Творческие люди всегда казались мне до несуразности странными, но мне хотелось быть похожей на них: такой же свободной в своих действиях, не сдерживающей своих порывов и истинных желаний. Они словно были олицетворением страсти, пылкости этой жизни, всех ее противоречий и красот, собранных воедино. Не боящиеся быть странными, казаться легкомысленными и «не такими» для многих, они вызывали во мне гордость.

Георгий задумчиво смотрит на меня несколько секунд, выдерживая паузу, а после протягивает портсигар, в котором в ряд выстроены горчичного цвета фильтры – только в центре выраженный пробел. Я считаю нужным взять сигарету из одного и того же места, не желая нарушать слаженную схему.

Фильтр оказывается в тисках зубов, чирканье зажигалки и огонь, добытый с характерным звуком, который, стоит мне склониться ближе, заставляет кончик сигареты начать тлеть. Я благодарно киваю и выпускаю облако дыма. Кол, вбитый в грудь, начинает становиться мягче.

– Лето душное. Но в этом году даже оно периодически заставляет кровь стыть в венах. По этой причине я все ещё покупаю глинтвейн иногда. В тех местах, в меню которых он все ещё совестно присутствует, и не уйдёт никогда, ибо скоро начнётся осень. Бесконечный круговорот чего-то важного.

Он улыбается. Так тепло и понимающе, словно хороший старый друг или отец, готовый в любой момент наградить ценным советом.

– Не странно делать то, что приносит счастье. Даже если хочется петь в центре города во весь голос. Честно признаться, трудно с чего-то начать…

– Начните с главного.

Мне и самой приходится изобразить улыбку – такого рода поддержка всегда срабатывает. Психология.

– Знаю, что это сложно, что я не имею никакого права делать Вам больнее, не позволяя ране покрыться коркой, но я обещал, – качает головой, словно сожалея, а мне хочется забиться в истерике, извлекая одно сплошное «нет, нет, нет», чтобы оно превратилось в бесконечный поток, напоминающий грязную дождевую воду, бегущую вдоль тротуаров, вылизывая улицы от пыли и грязи.

Приходится изо всех сил выглядеть непринуждённой, пока Георгий копается в столе, выдвигая ящики, а мое сердце замирает в напряжении и ожидании чего-то неизвестного. Извлекает конверт. Обыкновенный. Знакомая крафтовая бумага, шутливые сердечки, нарисованные от руки обычной гелиевой ручкой. Пепел сигареты падает на мои колени, обжигая и не успевая остыть в полёте, я теряюсь в пространстве и, кажется, повышаю вероятность потери сознания сидя, ощущая, как жарко становится в помещении. Хочется в порыве ненависти кричать, что он действительно не имел никакого права, а вместе с тем ненавидеть его. Даже после смерти он находит способ причинить мне боль, создавая иллюзию своего присутствия, словно сейчас включится свет и все в цветных колпаках выскочат из своих укрытий, заливисто крича «мы разыграли тебя!».