Страница 14 из 14
Кому выгодно обескровливание российской науки?
Кто согласен платить за убийства? Ведь организация и проведение такого количества «ликвидаций» стоит денег, и немалых?
Почему мишенями убийц стали не гуманитарии, а представители фундаментальных отраслей науки?
Поскольку Генпрокуратура РФ молчит, обеспокоенные россияне довольствуются результатами альтернативных по преимуществу журналистских расследований. В последнее время в прессе были высказаны четыре яркие версии: в Москве действует группа студентов-маньяков; ученых истребляют международные террористы, и в ряде убийств даже обнаружен след «Аль-Кайеды»; убийства организованы сектой сатанистов; за убийствами стоят представители иностранных спецслужб.
Еще раз повторю: радио «Свобода» не претендует на истину в последней инстанции, и все-таки...»
– Это все. – Макс отложил записи.
– Конечно! На самом интересном месте! – возмутился Филя Агеев.
– А может, там листы были вырваны? – предположил Сева. – И самое интересное кто-то уничтожил?
– Не вырваны, – ответил Макс. – Блокнот клееный, было бы заметно, если бы вырвали. Репортаж Эренбург, скорее всего, просто не дописал. Но тут есть еще кое-что. Вот смотрите.
Макс выложил на стол листок. В верхней половине был список, в нижней – схема с фамилиями и стрелками. Сыщики все дружно нависли над столом.
– Видите, список тот же, что и в статье: «Академик Копылов, профессор Цемлянский, профессор Новицкий, профессор Демитрян, академик Зарубин, профессор Левкоев, профессор Арамеев, профессор Качинцев», но дальше еще одна фамилия – «Профессор Н. Кропоткин». Она подчеркнута, и куча восклицательных знаков рядом. Пока вы тут собирались, я проверил, есть такой, вернее, был. Кропоткин Николай Николаевич, физик, крутой мужик – член и почетный член десятка иностранных физических академий, куча монографий и все такое. Умер в субботу от инфаркта.
– В субботу? – переспросил Денис.
– В субботу, второго августа сего года. Вчера появились некрологи.
– А Эренбург с вечера четверга без сознания. Значит, знать о смерти Кропоткина он не мог, тем более не мог внести его фамилию в список погибших, поскольку портфель и блокнот уже находились у пенсионера Иванова. Макс, а много профессоров Н. Кропоткиных вообще?
– Я нашел двоих. Еще один тоже Николай, но Михайлович – лингвист, завкафедрой восточных языков в каком-то, не помню, университете в Екатеринбурге. Тот жив-здоров.
– Нет, лингвист Эренбурга не заинтересовал бы...
– Э, мужики! – перебил Сева. – Это получается, что наш гигант пива и секса предсказал смерть этого Кропоткина?
– Убийство, Сева, – поправил Макс. – Он внес его в список убитых.
– Предположительно убитых, – сказал Денис. – Доказательств того, что эти ученые умерли не своей смертью, в статье не было. А впрочем, мы уже выходим за рамки поставленной нам задачи. В конце концов, мы хотели найти в блокноте указания на тех, кто, быть может, угрожал Эренбургу, мы их не нашли. Поэтому объявляется отбой. Всем до завтра, отдыхайте. А я созвонюсь с нашей клиенткой.
Анатолий Старостяк
Он всматривался в натертые какой-то темно-бордовой гадостью доски паркета, как будто видел их впервые. Десятки тысяч раз он проходил тут, ощущая подошвами, как подрагивает и поскрипывает пол, но, кажется, никогда не смотрел под ноги. Тысячи раз подходил он когда-то к этой двери – недоступной, железной, холодной и... заветной. На третьем курсе она впервые открылась для него и вскоре стала родной. Кодовый замок с годами не менявшимся шифром 356, за ним охранник за столиком, дальше – двадцать метров стеклянной галереи, просматривавшейся или, как шутили сотрудники лаборатории, простреливавшейся со всех сторон, в конце галереи еще одна дверь, еще один код – и за ним святая святых.
Когда их, свежеиспеченных студентов, водили по корпусу с экскурсией, показывали лаборатории и аудитории, эти двери остались закрытыми. Гид, старичок из деканата, с уважением сказал, что там лаборатория профессора Николая Николаевича Кропоткина, и больше ничего объяснять не стал. Но со временем Анатолий узнал, чем занимается профессор, и понял, что это его шанс. Редкий шанс, который в конце девяностых в России выпадал далеко не всякому. Есть грандиозная научная проблема, есть отличный коллектив, есть гениальный руководитель, есть какие-никакие деньги на исследования.
Когда поголовно все его однокурсники зубрили по три иностранных языка, чтобы сразу после окончания института броситься штурмовать забугорные аспирантуры, он решил остаться в Москве и добиться большего, чем все они, вместе взятые.
Учитель физики Семен Исакович после районной олимпиады, которую Анатолий с блеском выиграл, заявил ему:
– Старостяк, твое будущее – теоретическая физика.
Но после городской олимпиады, которую Анатолий с таким же блеском провалил, пыл педагога несколько угас. Однако у самого Анатолия, испытавшего опьяняющее чувство открытия, когда задача, кажущаяся неразрешимой, вдруг поворачивается в мозгу какой-то новой стороной и становится прозрачной, простой и понятной, тогда, в восьмом классе, появилась цель: он станет великим физиком. Как Эйнштейн или Планк, ну в крайнем случае как Резерфорд или Ферми. И он не любовался на эту цель, далекую и заоблачную, он шел к ней напролом, сознательно жертвуя здоровьем и личной жизнью, просиживал в лаборатории сутки напролет, забывая о выходных и праздниках.
Цель была еще далека, но первый промежуточный этап почти пройден – готова диссертация, имя Анатолия рядом с именем Кропоткина стоит под статьями в самых уважаемых научных журналах. И стоит не за красивые глаза, шеф никогда и никому ничего не дарил авансом. Шеф никогда не взял бы его в аспирантуру, не оставил бы работать в лаборатории, если бы не видел в нем настоящего ученого. Пусть пока молодого, неопытного, но настоящего! С огромным интеллектуальным потенциалом и титаническим трудолюбием.
В конце сентября – маленький юбилей. Пять лет с того дня, когда Анатолий впервые переступил порог лаборатории. Пять лет. Но сегодня Анатолий думал об этом не с радостью, как еще неделю назад, а с тупым безразличием. Если и доживет лаборатория до этого юбилея, то все равно она будет уже не та. Без шефа все будет не то и не так.
Четырнадцать человек здесь под чутким (по-настоящему чутким и мудрым) руководством Кропоткина долгие годы работали над проблемами замедления света. А теперь неизвестно: будут ли? четырнадцать ли? здесь ли? Вообще ничего не известно.
На самом деле, идея замедлить, а то и вовсе остановить свет носилась в воздухе давным-давно, с тех самых пор, как Эйнштейн выдал на-гора свою теорию относительности (СТО, разумеется). Николай Николаевич загорелся этой идеей лет двадцать назад. Но только после того как появились первые серьезные разработки на Западе, ему со скрипом дали лабораторию, персонал и финансирование. Из-за этих дурацких проволочек русские отстали от остального мира. Казалось бы, безнадежно. Но нет, Кропоткин сумел не только догнать буржуев, но и перегнать. И теперь, когда оставалось буквально каких-то несколько шагов до мирового триумфа, все может рухнуть. Да, рухнет наверняка.
Буржуи снова будут на коне. А мы, как водится, – в говне!
А замедление света, между прочим, не так себе теоретический экзерсис, который непонятно в какую дырку засунуть. Замедление света – это очередная революция в компьютерных технологиях и телекоммуникациях, замедленные, а то и вовсе остановленные импульсы света – источник синхронизации или хранения данных, покруче любых других, имеющихся на сегодняшний день. Это реальная перспектива создания квантовых коммуникаций, которые когда-нибудь смогут объединить в глобальную сеть сверхбыстрые квантовые компьютеры. Это не только почет и уважение для того, кто явит миру не одноразовый демонстрационный образец, а реально работоспособную установку. Это миллиарды долларов, которые могли бы приплыть в Россию, а теперь достанутся непонятно кому.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.