Её звали Лёля

– А ну, живо заняли свои места согласно боевому расписанию! Нечего тут эмоции разводить! – вдруг прозвучал рядом зычный и резкий голос Антонины Ковальчук. Этой невысокого роста, но плотной женщине было всего лет под тридцать, но для юных санинструкторов она казалась чуть ли не бабушкой.

Антонина в звании старшего лейтенанта медицинской службы командовала их ротой. Имела стальной характер, каменную волю и железный авторитет. Потому, услышав её приказ, девчонки брызнули в разные стороны.

Комроты посмотрела хмуро на приближающееся черное облако. Теперь уже были отчетливо заметны пока еще крошечные, но с каждой секундой становящиеся все больше фюзеляжи фашистских самолетов. Антонина стиснула зубы так, что скулы побелели. Ей было за что ненавидеть пресловутых «асов Геринга». И представься ей такая возможность, она бы лично каждому из них располосовала физиономию скальпелем, а потом ушла, не став оказывать медицинскую помощь, поскольку за людей не считала. Окажись рядом пёс с перебитой лапой, ему бросилась бы помогать, а не этим…

***

Для Антонины война началась 22 июня 1941 года в Минске, когда отдельный медсанбат, в котором она тогда служила, был поднят по тревоге и переброшен в срочном порядке в западную часть города: поступил приказ расположиться за оборонительной линией, которую срочно стали возводить стоявшие в городе части.

Больше всего в этот день, когда первые немецкие самолеты налетели на мирный город и стали его нещадно рвать бомбами на куски, притом швыряя их куда попало, а не только целясь в военные и промышленные объекты, Антонина испугалась не за себя. За свою престарелую мать и маленьких дочек – семилетних близняшек Лизу и Клаву, которые остались с бабушкой в квартире.

Когда началась первая внезапная бомбежка, она спешно отвела их в подвал и велела пережидать там всякий раз, когда снова будут прилетать вражеские самолеты. Правда, верить в повторение этого не хотелось совершенно. Ведь Антонина верила искренне, что служит в самой мощной армии не Европы даже – целого мира: в непобедимой РККА, которая «всех сильней».

Бомбежка Минска показалась Антонине каким-то глупым недоразумением. Точно так же она восприняла два года назад весть о том, что ее муж, майор погранвойск, «пал смертью храбрых, отважно защищая рубежи нашей советской Родины». Случилось это так внезапно, что первое время девушка даже понять ничего не могла: как же так?

Вот он, одетый в тщательно выглаженное, новенькое обмундирование, с двумя шпалами на каждой петлице, ее любимый и красивый Миша, отправляется к новому месту службы – принять под командование пограничную заставу на границе с Польшей неподалеку от города Бреста. И говорит жене, тёще и дочкам, что вызовет их, как обустроится на новом месте. Рассказывал, что там очень красиво, а летом можно купаться на песчаных пляжах, ходить в лес по грибы и ягоды. Ещё там очень вкусный мёд привозят на ярмарку, а парное молочко из-под коровки такое, что дети растут от него не по дням, а по часам.

А вот его тело, закрытое в гробу и покрытое алым флагом, несут хоронить. Гремит прощальный залп трёхлинеек, и всё. Нет больше на свете её Миши. Три дня назад он поехал проверять, как несёт службу дальний дозор, и нарвался вместе с двумя солдатами на немецких диверсантов. Те под покровом ночи пересекали вброд небольшую речку. Пограничники заметили их, приказали вернуться, но фашисты открыли огонь. Шальная пуля угодила майору Ковальчуку прямо в сердце.

В такое разве поверишь? Но Антонине пришлось. По ночам она плакала в подушку и кусала губы, чтобы сдержать рыдания. Смирилась. Девочек надо растить, а муж… добрая ему память, любимому.

Только теперь беда приключилась куда большая, чем та с мужем. Антонина, пробираясь по Минску, видела последствия бомбежки. Огромные пылающие куски зданий, валяющиеся посреди улицы. Переломанные стволы деревьев. Разбитые в щепки фонарные столбы, опутанные проводами. Дымящиеся воронки на проезжей части, еще пахнущие тротилом. Пылающие машины, словно разорванные. Но хуже всего было видеть погибших людей. Они были разные. Лежащие аккуратно на земле и накрытые драным тряпьем – тем, что когда-то было чистым, выглаженным и аккуратно сложенным по платяным шкафам и комодам. Валяющиеся, словно переломанные куклы, на обломках кирпича, дерева и бетона. И всюду – кровь. Много, очень много. Многое Антонина увидела такого, о чем после не могла забыть: так сильно впечаталось это в память.

Антонина спешила в свой медсанбат, и только там, узнав подробности случившейся катастрофы, поняла: никакая это не вражеская провокация, о которых столько говорили раньше. Самая настоящая война. Громадная, кровавая и жестокая. В тот же день их посадили на «полуторки» и вывезли на запад, поближе к позициям стоявшей у города части.

Следующие три дня прошли в ожидании приближающейся схватки с врагом. Слухи ходили один страшнее другого: что на западе наших разбили в клочья. Что никакой обороны там больше нет, а все армии, стоявшие на границе, уничтожены полностью. Немалых сил стоило Антонине и другим девушкам, чтобы не поддаться общей панике, которая черной птицей буквально витала в воздухе.

Глава 74

Сидеть без дела в палатке, когда вокруг – жидкое месиво, а внутри ни одного развлечения из доступных человеку XXI века. То есть интернета нет совсем, поскольку сигнал сюда вообще не дотягивается, а про телевидение можно вообще забыть: откуда тут телевизору взяться? Оставалось лишь одно – слушать радио, благо хотя бы одна из FM-радиостанций «добивала» в степь сигналом. Я давно заметил: радийщики любят в эфире порассуждать о том, какие они массовые и всюду доступные. На самом деле, стоит отъехать от той же Астрахани за полсотни километров, многие станции сразу пропадают, а если забраться подальше в степь, то и вовсе есть шанс услышать только белый шум.

Вот и теперь почти ничего нельзя было понять из сплошного шума и треска. Иногда прорывался какой-нибудь голос или мелодия, но всего на несколько секунд.

– У меня ощущение, что мы в 1942 году оказались, – сказал я, оставив попытки поймать на смартфоне хоть одну волну. Наушники в виде антенны не помогали. У тех, кто прихватил приемники с собой, та же история.

Денис, слесарь-сантехник из Самары, был вынужден со мной согласиться. Как человек технического склада ума, он пробовал соорудить нечто вроде антенны. Нашёл длинный медный провод, снял изоляцию, и пару часов мастерил замысловатую конструкцию. Хотел её снаружи прикрепить, но там ещё шёл дождь, дул сильный ветер. Пришлось придумывать, как прикрутить сооружение внутри. Когда всё было готово, Денис уселся возле приёмника и начал крутить ручку настройки.

Сначала были хрипы, шум, треск, а потом вдруг радио заговорило, и все в палатке сначала заулыбались, а потом расхохотались, поскольку единственная волна, которую поймал сантехник, оказалась… на казахском языке. Мы повернулись к Тимуру, водителю из «Астрводоканала», поскольку он единственный среди нас был казах. Он, поймав наши взгляды, помотал отрицательно головой.

– Э, нет, на меня не рассчитывайте. Я казахский не знаю. Ну, только на бытовом уровне немного, и всё.

– Почему? – удивился Сергей, оператор из «Астраханьгазпрома». – Я думал, этому в школе учат.

– Ну да, я камызякский, – ответил Тимур. – Учился в Семибугоринской средней школе. И у нас там даже был факультатив по казахскому языку. Только учительница, который его вела, быстро ушла в декрет и больше не вернулась. Многодетной мамой стала, домохозяйкой. А новая так и не приехала, хотя мы ждали.

– Так чего же ты дома не научился? – спросил коллега Сергея Дима.

– У кого? Я же говорю: разговорный понимаю, да и то немного, а дедушки и бабушки меня особо не учили, некогда им было, работали все, – пояснил Тимур. – И вообще, чего вы пристали ко мне? Думаете, каждый казах язык предков знает? Ошибаетесь. У меня среди друзей и родни только один и умеет говорить и даже писать. На таможне в Астрахани работает, тёзка мой. Ну, почти. Я Тимур, его назвали – Теймур. Так он специально учился, уроки казахского посещал и даже с репетитором занимался. Самому интересно было. А большинство местных практически все по-русски говорят.