Её звали Лёля

«Да это же мой батальон!» – хотел выкрикнуть я, но сдержался. Точно не поймут и скажут ещё, что умом повредился.

– Тебе интересно, как мы это выяснили? – спросил Крапов и, увидев мой кивок, продолжил. – Ты устроил костёр на месте, где бойцы оставили ящик с боеприпасами для 50-мм ротных миномётов. Вот они и сдетонировали. Твоё счастье, что их там было всего две, иначе… сам понимаешь. Мы вызвали сапёров, они всё проверили, сказали, можем вести поиски дальше. Ну, а потом мы нашли вот это, – и Герман Сергеевич показал мне полуистлевшую «Красноармейскую книжку».

– Это уникальный документ, его ещё предстоит изучить как следует, – он бережно убрал книжку. – Так вот, Константин. На первый раз я тебя прощаю. Второго не будет. Пока отдыхай. У тебя легкая контузия. Так доктор из МЧС сказал. Пришлось ради тебя гонять сюда «Скорую» из райцентра.

Крапов развернулся и вышел. Ребята всё это время стояли молча рядом и слушали. Потом они пожелали мне скорейшего выздоровления и тоже покинули палатку. Осталась почему-то одна Ольга. Я не смог на неё смотреть, стыдливо отвёл глаза. Подумал, сейчас опять скажет нечто в том духе, мол, ты, Константин человек совершенно недостойный поискового движения, и поэтому тебе нужно отсюда поскорее уехать. Но вместо этого Оля посмотрела на меня с жалостью и интересом, а потом вдруг сказала:

– Ты молодец. То есть не потому молодец, что пошёл один копом заниматься. А что благодаря тебе нашли пропавший батальон.

С этими словами она резко развернулась и вышли из палатки, оставив меня в полнейшем недоумении. Сердце моё почему-то стало радостно биться, и я подумал, что, может быть, в наших отношениях с ней, которых прежде толком и не было, всё может скоро наладиться.

Потом я долго лежал один и думал: «Чья же это может быть Красноармейская книжка? Может быть, Петро?» И тут же, решив так, глубоко вздохнул. Ведь если эта книжка моего напарника, то это означает, что он погиб. Но мне почему-то очень захотелось, чтобы весёлый украинский парень выжил тогда, вернулся к себе под Одессу, женился на румяной гарной дивчине и завёл много детей. Такая мысль придала мне душевных сил и веры в хорошее завтра. Захотелось поскорее выздороветь и вернуться на коп.

Глава 71

Валя постаралась отогнать от себя темные мысли. День она провела как обычно, однако вечером пришла в Астрахань и черная весть, напугавшая и местных жителей, и особенно беженцев: фашисты подошли вплотную к Сталинграду. Город накануне бомбили нещадно целый день несколько сотен самолетов. Они выстраивались над ним в громадные «карусели» и швыряли, швыряли бомбы всех типов и размеров так, словно фашисты хотели за один день опустошить все свои склады, но превратить кварталы и дома выжженную пустыню.

Об этом ничего не говорилось в сводках Совинформбюро. Вечером 23 августа советские граждане услышали, что в течение дня «наши войска вели бои в районах юго-восточнее Клетская, северо-восточнее Котельниково, юго-восточнее Пятигорска и южнее Краснодара». То же повторялось несколько дней спустя, пока 25 августа не добавилась скупая строчка о боях «северо-западнее Сталинграда». В начале сентября добавились слова «юго-западнее Сталинграда». Потом стало понятно: ситуация там ухудшилась, когда 4 ноября диктор Левитан произнес: «наши войска вели бои с противником в районе Сталинграда».

Но всё это будет потом, а пока, в последние числа августа 1942, по Астрахани стали со скоростью молнии распространяться слухи, сплетни, домыслы, которые передавали шепотом, чтобы не прослыть паникёрами.

– Нет больше Сталинграда, – сказала одна пожилая женщина в очереди за хлебом и расплакалась, закрыв лицо руками.

– Не может такого быть! – резко ответила ей девушка лет двадцати пяти. На руках у неё была маленькая девочка, к юбке испуганно прижимался мальчик лет шести-семи. – У меня там муж воюет, он майор, артиллерист! Вчера только письмо прислал. Пишет, держим оборону, враг дальше Волги не пройдет, тут ему и… – и она произнесла вслух довольно бранное слово, но четкое, ярко обозначающее, что будет с фашистами на берегах великой русской реки.

Маняша, стоявшая в очереди, улыбнулась. Как и все остальные, и даже та, что плакала, растянула облитый слезами рот. Но все понимали: ох, тяжко теперь придется. Германец хочет перерезать Волгу, чтобы Кавказ и весь юго-запад советской страны не смог помогать северу, Москве и другим крупным промышленным центрам.

Женщина вернулась домой, стала работать и ждать Валю. Та примчалась сегодня пораньше и с порога:

– Мама, слышала про Сталинград?!

– Слышала, в очереди женщины судачили.

– Странно, а в сводке ничего. Вот, я запомнила: «В течение 24 августа наши войска веди бои с противником в районах юго-восточнее Клетская, северо-восточнее Котельниково, а также в районе Прохладный и южнее Краснодара. На других участках фронта существенных изменений не произошло». Странно, почему не говорят? – спросила возмущённая Валя.

– Что же они тебе скажут, дочка? – философски заметила мать.

– Правду. Что город сильно разрушен. Говорят, десятки тысяч погибли. Все горит, оттуда все бегут. Только армия остается, – сообщила Валя. – Господи, только бы с нашей Лёлей всё было хорошо!

Мать как-то странно посмотрела на неё.

– А ты представь, что будет, если сказать такое на весь мир.

– Люди будут знать правду!

– Да, но какой ценой? Мир подумает: ну вот, опять. Москву едва не потеряли, теперь точно потеряли Сталинград. Значит, ещё немного, и кончится советская власть. А у нас что будет? Паника. Знаешь, какая она? Я видела в Гражданскую. Страшная штука. Люди несутся толпой, сметают всё на своём пути, калеча себя и других. Эх… – она махнула рукой.

Помолчала и заговорила спокойнее.

– Вот всегда вы так, молодежь.

– Как, мама?

– Обращаетесь к Богу лишь тогда, когда вас сильно припечёт. В остальное время считаете, что всё подчинено человеческой воле.

– Но ведь так нас воспитывают, – пожала плечами Валя.

– Неправильно это, – сказала Маняша. – Без веры человек пустой, как барабан. Шума много, а душа места себе не находит.

– Я не хочу об этом спорить, мама, – сказала Валя. – Я упоминала Бога не с религиозной целью, а просто… присказка такая, что ли.

– Может быть, тебе стоит сходить храм? Поставить свечу за то, чтобы у нашей Лёлечки всё там… было хорошо. И Господь помог ей выжить, – предложила мать.

– Я не знаю. Подумаю, – уклончиво ответила Валя. Ей, комсомолке, было странно и непривычно слышать такое. В их семье, пока был жив отец, на христианские темы не говорили совершенно. Во всём доме – ни одной иконы (так думала Валя), а в красном углу – не иконостас, как в царские времена, а пустота. Зияющая скучная пустота. Заметив взгляд Вали, мать поднялась из-за стола. Вышла в свою комнату и вернулась оттуда с маленьким образом Богородицы, молотком и гвоздиком. Деловито вбила его в угол и повесила икону. Встала напротив, перекрестилась и поклонилась святому лику.

– Здесь теперь будет висеть, – сказала мать. Валя не стала спорить.

Они стали пить чай. И обеим женщинам казалось, что где-то вдалеке слышится грохот разрывов, и ветер с севера доносит запах гари. Там был разрушенный почти до основания Сталинград.

***

Рано утром 23 августа Лёля, замерев, смотрела, как на западе, на синем-синем небе начало расти черное облако. Оно медленно и неумолимо приближалось. Сначала девушка подумала, что это идёт грозовой фронт или даже пыльная буря. О таком явлении природы она читала в учебнике по географии. Правда, там было написано, что случаются они в Африке и на Ближнем Востоке, в СССР – большая редкость. Но мало ли?

Но туча росла, и теперь уже стал слышен исходящий от неё мощный низкий гул. Стало понятно: это не по воле природы происходит, а по воле людей. Тех самых, что пришли топтать и жечь нашу советскую землю. Это действительно фронт, только не грозовой, а грозный: то приближаются сотни, может даже тысячи самолетов. И пока ещё было не различить отдельные силуэты, стало понятно: их невероятно много, иначе не выглядели бы сплошной черной массой. Лёля никогда прежде не видела такого количества летающей военной техники. Потому смотрела, как завороженная.