Кошкин дом

Яна Евтушенко

Кошкин дом

Кто-то ходит по ночам

Глеб не понял, отчего проснулся: то ли от яркого света луны, который сочился сквозь тонкие занавески, то ли от глухого звука, доносящегося из коридора. Кто-то тяжело ходил, впечатывая каждый шаг в линолеум.

– Папа? – неуверенно спросил Глеб.

В ответ раздался протяжный скрип открываемой в комнату двери. Глеб натянул одеяло на голову. Шаги приближались. Глеб крепко зажмурился. Ночной гость стоял возле кровати, и Глеб чувствовал, как тот пристально смотрит на одеяло. Прошло несколько мучительных минут. Наконец, гость развернулся и пошел к двери. Скоро шаги стихли. Едва дыша, Глеб приподнял краешек одеяла, нашарил на тумбочке очки, надел. В комнате никого не было, лишь на пороге сидел Тимофей – кот родителей – и таращил на Глеба круглые желтые глаза.

Утром Глеб, беспрестанно зевая, пришел на кухню. Пахло кофе и поджаренным хлебом. Папа нарезал колбасу для бутербродов. Тимофей вертелся у стола, выпрашивая колбасные шкурки. Мама солила густую рисовую кашу, булькавшую в кастрюльке на плите. Глеб присел на краешек стула и подвинул к себе корзинку с хлебом.

– Доброе утро! – мама поставила перед ним тарелку с дымящейся кашей. – Плохо спал? Из-за олимпиады по математике волнуешься?

– Бессонница, – Глеб вяло возил ложкой по каше, – луна мешала.

– Да, луна сильно светит, – задумчиво согласилась мама. – Три дня осталось.

– До чего осталось три дня? – спросил Глеб.

– Что? – спохватилась мама, выскребывая остатки каши из кастрюльки. – А, до полнолуния три дня осталось, астрологи говорят, в такие дни тяжело засыпать, снятся кошмары.

– Кошмары, – повторил Глеб и вдруг вспомнил: – Я опять слышал шаги в коридоре, кто-то заходил ко мне! Вы не вставали?

– Нет, – мама покачала головой, – скорее всего, Тимофей полуночничает.

– Глеб, тебе двенадцать лет стукнуло! У наших предков дети в этом возрасте с оружием обращаться умели, а ты кота испугался! – рассмеялся папа, усаживаясь за стол.

– Тимофея легко испугаться, – вступилась за Глеба мама, – он любитель бродить по квартире, когда хозяева спят. Мой малыш, – мама потрепала кота по макушке и бросила ему кусок колбасы. – Или, например, Рыжая, которую мы из «Колеса Перуна» забрали: постоянно в спальне сидела по ночам, глазела на меня и мяукала. Жуть!

– У нас раньше другая кошка жила? – удивился Глеб.

– И не одна! Ты маленький был, остался дома с няней. Нас с папой позвали на день рождения к другу, Костику Левше, в клуб реконструкции. Костик предложил кошек забрать – их в клуб накануне подбросили, целое семейство, кот с кошкой и месячный котеночек. Худые, голодные. Жалко зверей стало, мы всех и взяли: Рыжую, Пухлого и Тимофея.

– Есть фотографии? – заинтересовался Глеб.

– Не успели сделать, – жуя хлеб с маслом сообщил папа, – Рыжая из окна выпала, Пухлый на даче в колодце утонул.

– Один Тимофей остался, – мама почесывала за ухом кота, развалившегося у нее на коленях. – Да, бедняжка моя?

Задребезжал дверной звонок, и кот, вздрогнув, соскользнул с коленей на пол.

– Кто трезвонит, да еще в такую рань? – нахмурился папа: родители не любили гостей и общались только между собой и с парой коллег на работе.

– Ой, это Лиза Синицына, одноклассница, – уши у Глеба порозовели, – обещал ей с математикой помочь. Я открою? – робко спросил он.

– Открывай,– развела руками мама, – но вам придется заниматься в гостиной, я здесь буду убираться после завтрака.

Глеб побежал в прихожую и распахнул дверь. Лиза, широко улыбаясь, стояла на пороге квартиры.

– Приветик! Прости, я, кажется, время перепутала? Мама подняла в восемь утра, она меня будит по выходным рано зачем-то, а я вспоминала, мы с тобой в десять договорились или в одиннадцать, и решила, что в десять, – болтала Лиза, стаскивая с себя цветную вязаную шапку с кисточкой на макушке. – Я и пришла в десять, потом спохватилась, что надо в одиннадцать, но уже кнопку звонка нажала.

– Ничего страшного, проходи, – Глеб показал в сторону гостиной.

Комнатой пользовались редко: и сам Глеб, и родители больше проводили времени на кухне. Значительную часть гостиной занимала громоздкая полированная стенка. Шкафы ее были забиты старыми вещами, пыльными сувенирами и книгами, которые никто никогда не читал, сколько Глеб себя помнил. Напротив стенки жались друг к другу продавленный диван и кресла. Лиза бухнулась на диван, вытащила из рюкзака тетрадь и охапку цветных ручек. Глеб уселся в кресло и раскрыл учебник по математике.

– Крайние члены пропорции – двенадцать и четыре, – втолковывал Лизе Глеб. – Понимаешь?

– Нет… – грустно сказала Лиза. – Я даже не понимаю, что такое «пропорция». Сделаем перерыв? – спросила она жалобно.

– Давай, – сдался Глеб, поправляя очки, – я плохо объясняю…

– Нет-нет, ты отлично рассказываешь, – Лиза радостно вскочила с дивана и принялась ходить вдоль стенки, глазея на сувениры и книги. – Ух ты, какие миленькие котики! А ракушки откуда привезли? Ого, фотоальбомы! Можно посмотреть? Я обожаю фотографии!

Не дожидаясь ответа, Лиза выдернула из плотного ряда книг потускневший фотоальбом, расписанный розами. Этого альбома Глеб раньше не видел: родители снимали на телефон и не печатали фотографии. Лиза перевернула картонную обложку. Страницы пестрели чуть расплывчатыми снимками, сделанными на допотопную «мыльницу»: празднично одетые люди за столом, женщина в купальнике на пляже, малыш в чепчике и голубом боди лежит в кроватке. Под некоторыми снимками остались пожелтевшие наклейки с подписями: «Черное море, 2000г.», «Дача, июнь’11». Надпись под фото с малышом гласила: «Глеб, 3 мес.».

– Ой, Глеб, какая ты лапочка! А это твои родители?

Перед украшенной елкой позировали мужчина и женщина с малышом в голубом боди на руках. Женщина большеносая, полная, с угольно-черными, как у Глеба, волосами. Мужчина – в очках, выше женщины почти на голову. Люди с фотографии совершенно не походили на его родителей! Мама следит за фигурой, у нее маленький курносый нос, рыжие волосы, веснушки, и она намного выше папы! Папа ни линзы, ни очки не носит. Всегда хвастается, что номер автобуса видит с противоположного конца улицы. Может, к ним на новый год приезжали гости?

Спустя два часа бесполезных занятий Лиза ушла. Глеб отправился на кухню. Мама жарила котлеты. Тимофей терся об ее ноги и мурчал.

– Мам, я хотел спросить, – Глеб положил фотоальбом на стол возле плиты. – Это вы с папой возле елки?

– Конечно, мы.

– На снимке ты не рыжая и… – запнулся Глеб, теребя дужку очков, – толстая.

– Я после родов поправилась, – объяснила мама, – волосы крашу уже много лет.

– У тебя и черты лица другие, – возразил Глеб: – Нос, скулы…

– Глеб, люди с возрастом меняются!

– А папа? Почему он в очках? И выше тебя?

– Он сделал операцию по коррекции зрения, – теряя терпение, ответила мама. В воздухе запахло горелым, и она отвернулась к плите. – Не отвлекай меня, останемся без обеда!

Глеб ворочался в кровати, спать не хотелось. Луна горела как прожектор. Глеб прищурился, вглядываясь в расплывающийся циферблат часов на стене. Два часа ночи! Нужно срочно заснуть, завтра первым уроком математика. Глеб перевернул подушку прохладной стороной наверх, лег и услышал знакомые шаги. Он скользнул под одеяло. Шаги удалялись от его комнаты в сторону кухни. Бухнула дверца холодильника. Глеб сжался и накрыл голову подушкой, заглушая шум, доносящийся с кухни.

– Никто не брал колбасу? – спросила мама, шаря утром в холодильнике. – Куда-то целый батон «Докторской» пропал!

– Я не брал, – пожал плечами папа, намазывая маслом сдобную булочку. – Ты ее не Тимофею скормила? – папа сунул коту, вертевшемуся под столом, кусочек булки: – Или Глеб ночью ужинал.

– Я не ел, – покраснел Глеб, втягивая живот. – Колбасу своровал тот, кто ходит по ночам!