Стрекоза в янтаре

– Все записывать не обязательно, миссис Смит, – замечал Фрэнк. – Лекция длится целый час, вы весь карандаш испишете.

Женщина краснела и бросала карандаш, однако все же улыбалась, отвечая на дружескую усмешку на худощавом загорелом лице Фрэнка. Теперь он уже завладел всеми ими – завороженные его мягким юмором, студенты внимали каждому слову. Они без колебаний и жалоб готовы были следовать за ним тропой неумолимой логики в самые дебри знаний. Напряжение, читавшееся в повороте темноволосой головы, спало, он чувствовал, что слушатели неотрывно следят за ним и его мыслью.

– Казалось бы, лучший свидетель истории – человек. Мужчина… или женщина, – легкий кивок в сторону хорошенькой блондинки, – которые жили в ту или иную эпоху, верно?

Он улыбался и брал со стола треснувшую ложечку.

– Что ж, может быть. В конечном счете это ведь вполне в характере человека – приукрашивать описываемые им события и предметы, если он будет знать, что писания его прочтут. Люди пытаются сконцентрироваться на вещах, которые считают важными. И довольно часто приукрашивают их для публичного, так сказать, пользования. Попробуйте отыскать летописца, который бы с равным усердием описывал королевское шествие и то, как он ночью садится на горшок.

На этот раз смеялись все, и он, донельзя довольный собой, облокачивался о стол, помахивая ложечкой.

– Ну и по аналогии люди чаще всего сохраняли именно красивые вещи, предметы искусства. Однако ночные горшки, ложки и дешевые глиняные трубки могут поведать нам об их хозяевах куда больше. Ну и потом, сами люди… Мы почему-то считаем, что исторические личности отличаются от нас, наделяем их некой мифологической аурой. Но ведь кто-то играл в эти шахматы!

Тонкий палец стучал по шкатулке.

– Какая-то дама употребляла эти духи… – он касался флакончика, – наносила их капли за уши, на запястья, – что вы еще там душите, дамы?

Подняв голову, он улыбался пухленькой белокурой девушке, сидевшей в первом ряду. Та краснела, хихикала и касалась V-образного выреза блузки.

– Ах, ну да, конечно, здесь! И точно так же поступала владелица этого флакончика.

Все еще улыбаясь девушке, он откупоривал его и подносил к носу.

– Что там, профессор? «Aprege»?

А он, оказывается, вовсе не такой уж скромник, этот студент. Темноволосый, как и Фрэнк, с дерзкими серыми глазами.

Лектор закрывал глаза, глубоко втягивал воздух, тонкие ноздри трепетали у горлышка флакона.

– Нет. Это «L’Heure Bleu». Мои любимые.

Он поворачивался к столу, наклонялся. Волосы падали на лоб, рука задумчиво застывала над рядом миниатюр.

– А это особый разряд предметов. Портреты… С одной стороны, произведения искусства, с другой – на них изображены сами люди. Но насколько они для нас реальны?

Он брал крошечный овал, поворачивал его к аудитории и читал вслух надпись на бирке, прикрепленной к обратной стороне:

– «Дама» работы Натаниэля Плаймера, подписан инициалами, датируется тысяча семьсот восемьдесят шестым годом. Дама с вьющимися каштановыми волосами, уложенными в высокую прическу, в розовом платье с пышным воротником, на фоне облачного неба».

Он поднимал лежавшую рядом миниатюру квадратной формы.

– «Джентльмен», работы Горация Хоуна, подписан монограммой, датируется тысяча семьсот восьмидесятым годом. Господин с напудренными волосами, собранными в хвост, в коричневом сюртуке, синем жилете, с жабо и орденом, возможно, Почетным орденом Бата».

На миниатюре был изображен круглолицый мужчина со сложенными бантиком губами – характерная мина для портретов XVIII века.

– Художники нам известны, – продолжал он, откладывая миниатюры. – Они или подписывали свои работы, или же оставляли какой-либо ключ в манере письма, сюжете рисунка, позволяющий определить авторство. Но что мы знаем о людях, которых они писали? Да, мы видим их, и, однако же, ничего о них не знаем. Странные прически, чудная одежда, они не похожи на известных вам людей, верно? А стиль письма, он делал их похожими друг на друга. Поэтому что мы можем о них сказать? Иногда, правда, встречаются исключения.

Рука кружилась над миниатюрами, выбирала одну, овальную.

– «Джентльмен…»

Он поднял портрет. С него из-под шапки огненных волос, в кои-то веки прибранных, заплетенных в косицу и завязанных ленточкой по тогдашней моде, смотрели синие глаза Джейми. Острый кончик носа едва не касался пышных кружев высокого воротника, крупный рот приоткрыт, уголок его приподнят – того и гляди заговорит.

– Но ведь то были реальные люди, – настойчиво продолжал звенеть голос Фрэнка. – Они занимались тем же, что и вы, ну разве что не ходили в кино и не носились по автострадам.

Со стороны аудитории слышался одобрительный смешок.

– Они заботились о своих детях, любили своих мужей и жен… Ну, по крайней мере, иногда…

Громкий смех.

– «Дама», – продолжал он после паузы, бережно держа последнюю миниатюру в ладони. – С роскошно вьющимися каштановыми волосами до плеч, в жемчужном ожерелье». Даты нет. Художник неизвестен.

Это было зеркало, а не миниатюра. Щеки у меня вспыхнули, губы задрожали. Пальцы Фрэнка нежно коснулись подбородка и изящной линии шеи. Слезы наполнили глаза и покатились по щекам, а в ушах все звучал назидательный голос. Лектор отложил миниатюру, и глаза мои уставились в деревянный потолок.

– Без даты… Неизвестен… Но ведь когда-то… она была живая.

Дышать стало нечем. Сперва мне показалось, что из-за стекла, в которое была вставлена миниатюра. Но вот к моему носу прикоснулись чем-то мягким и влажным. Я отдернула голову и проснулась, чувствуя, что подушка под щекой мокрая от слез. На плече лежала большая и теплая рука Джейми, он нежно тряс меня.

– Ш-ш-ш, девочка! Ну, тихо, тихо… Тебе просто приснился сон… Я здесь.

Повернув голову, я уткнулась носом в его обнаженное плечо. Я крепко приникла к нему, а в уши медленно входили знакомые домашние шумы, вновь возвращая к жизни, которая была моей… Моей!

– Прости, – прошептала я. – Мне снилось… снилось, что…

Он похлопал меня по спине и полез под подушку за платком.

– Знаю. Ты назвала его имя.

Голос звучал печально.

Я снова уткнулась ему в плечо. От него пахло теплом, взъерошенными со сна волосами, и этот запах смешивался со слабым ароматом свежего постельного белья.

– Прости, – повторила я.

Он фыркнул, но на смех это походило мало.

– Сказать, что я ревную тебя к этому человеку, было бы ничего не сказать. Жутко ревную. Но возражать против того, чтобы он тебе снился или чтобы ты плакала из-за него, – тут я бессилен.

Палец нежно провел по мокрому следу у меня на щеке, потом Джейми промокнул его платком.

– Так ты не возражаешь?

Он криво улыбнулся в полумраке:

– Нет. Ты ведь его любила. Разве я могу обижаться на то, что ты его оплакиваешь? К тому же меня утешает одна мысль.

Он замолк. Я протянула руку и откинула взъерошенные рыжие волосы со лба.

– Какая же?

– Что в случае чего ты и меня тоже будешь оплакивать, – еле слышно произнес он.

Я вжалась лицом в его грудь, слова звучали приглушенно.

– Я не буду оплакивать тебя, потому что не придется. Не собираюсь терять тебя, слышишь?

Тут меня осенила одна мысль, и я подняла на него глаза.

– Ты ведь не думаешь, что я хочу вернуться? Не смей так думать только потому, что я иногда вспоминаю Фрэнка!

– Нет.

Он произнес это быстро и тихо и еще крепче сжал меня в объятиях.

– Нет, – повторил он еще тише. – Мы принадлежим друг другу, ты и я, и ничто на свете не в силах нас разлучить.

Он погладил меня по волосам.

– Помнишь, как я поклялся в день нашей свадьбы?

– Да, кажется. «Плоть от плоти моей, кровь от крови…»

– И я отдаю тебе свою плоть, чтобы мы могли стать единым целым, – закончил он. – Я собираюсь сдержать эту клятву, англичаночка! И ты тоже.

Он бережно повернул меня к себе лицом, ладонь с нежностью опустилась на слегка округлившийся живот.