Второе дыхание

— Раз уж все столь удачно собрались тут, то повторюсь: сегодня я сложил с себя полномочия Главного архитектора всем известного Бюро, поэтому проект мой с конкурса снимается.

— Ты же обещал?! — Александр Первый в ярости очень напоминал спелый помидор после полива. Такой же лоснящийся, алый и в капельках.

— Пока мне нужен был тендер, можно было что-то обсуждать, — пожать плечами и сдвинуться в сторону, уходя от прямого удара, мало ли. — Но глядя на ваши порядки, традиции и семью, я понял истинную ценность своей. Поэтому и бросил все ради жены и дочерей. Познавательно было с вами здесь поработать. Спасибо. Мне пора.

Временный ступор Александра Аркадьевича оказался кстати. Картинка успела устаканиться. Софа, прилипнув к мужу, настороженно косилась на родителей, Савельич с МихМихом дружно подняли бокалы, салютуя, а Николай Константинович принес молодоженам шампанского с настолько индифферентным выражением лица, что не понять о его причастности к «Похищению Европы» не мог только слепой.

Пока Александр Первый в реальность не выпал, Артём быстренько дал команду к погрузке вещей. Обнялся с Колей и Олегом, махнул Софочке, простился с остальными временными коллегами и, банально, был таков. Кинувшегося за ним, разочарованного в жизни, дочери и потенциальном зяте, Аркадьевича, перехватил зять уже состоявшийся, с порцией увещеваний и заманчивых предложений. Хвала Олегу и долгих лет.

А у Артёма теперь впереди пять часов на машине до Иркутска, потом самолёт, Первопрестольная, стыковка, а там и родное Пулково.

Звонить Ульке — просить его встретить? Верх цинизма, после того, что ей с детьми из отпуска пришлось как-то добираться самой. Он, кстати, почему-то упустил в своё время и не прояснил этот момент. Надо уточнить будет, если благоверная супруга его в ближайшем будущем не закатает на три метра ниже уровня моря.

И вообще, как показывает практика, много ему надо уточнить у жены и в их отношениях. Что-то обновить, что-то выкинуть на хрен, а что-то и реанимировать, да.

Ну, даст Бог, время у него для этого ещё будет.

Главное, чтобы дорогая жена с порога не прибила.

72. Ульяна. Август. Санкт-Петербург

Я очень невежлива ранним утром. Особенно в субботу, а если ещё и в семь часов. Я, натурально, зла, будем откровенны. Так что, звук льющейся воды из ванной комнаты, провоцирует у меня поток мысленных проклятий и выделение яда с клыков.

Которой именно моей прелести «не спится в эту ночь глухую»? Кто сейчас, после вопроса о завтраке, будет послан недоброй мамой очень далеко и очень надолго?

Под одеялком тепло и темно, если залезть с головой. И тихо тоже. Задремало.

Следующий раз пришла в себя от того, чего не было в моей жизни уже месяц — меня разбудили внезапные жаркие и сильные объятия, поцелуи в ушко и макушку. И такое знакомое тарахтение над головой, что остатки сна слетели с меня, а я, в ярости, — с кровати. Хорошо, что не запуталась в одеяле и нелепо не убилась.

Охренеть. Нет, охренеть!

Сам Артём Александрович, собственной бритой мордой лица. В моей постели. В семь утра субботы, хотя ожидался в три часа пополудни в воскресенье.

Твою же мать! А я так мечтала: сейчас поспать, а завтра — поскандалить.

Но сегодня же дети дома, поэтому, мать, соображай быстрее. Надо как-то доходчиво обозначить свою позицию касательно дальнейших взаимодействий. И не разбудить Любу.

— Ты чего здесь делаешь в такое время? — тихое шипение выходит уже профессионально.

— Домой, к семье вернулся. А любимая жена не рада? — наивные глазки хлопают, Артём откровенно ухмыляется. Хоть бы голос понизил, блин.

— Любимая жена у тебя теперь не здесь, а в той дыре, откуда ты явился. Так что мирно расходимся и отправляйся к ней, на здоровье, — не до политесов. Лучше, наверное, на кухню выйти, так как дочь уже ворочается, а с гипсом это действие гарантирует скорое пробуждение.

— Ну, что за глупости ты говоришь, — и взгляд такой, снисходительный.

— Идём на кухню. Тихо, — выползаю из комнаты, закутанная в плед. Он легче и меньше, чем одеяло, да и просто мне в пледике спокойнее. А сейчас любая порция спокойствия — на вес золота. Объявит невменяемой истеричкой, отберёт детей. На фиг.

Недоумевая, пока-ещё-муж выходит следом.

— Детка, ты же обещала подождать с решениями до нормального разговора, — начинает Артём, как обычно, обкладывать аргументами по всем фронтам издалека, потом стягивая кольцо из эмоциональных реакций до победного конца.

— Все «детки» у тебя могут быть где угодно, но не здесь. Только не говори, что ты так затраха…, то есть замотался, что забыл, как меня зовут, — Уля, надо быть вежливой и, пока, держать себя в руках. И да, рано настолько плевать на воспитание.

— Это что-то новенькое в нашем репертуаре. Чувствуется тлетворное влияние московских мажоров, видимо, да, Уля? — снисходительность и недоумение из глаз, как ветром сдуло. Малахитовая зелень наливается яростью. Ты боже ж мой! Сцена ревности, какая прелесть. А главное, как вовремя-то.

— Было бы смешно, но не в нашем цирке. Артём, у нас есть шанс решить всё цивилизованно и спокойно. Мы можем договориться мирно.

— И чего это вдруг нам надо срочно решать, по-твоему? — о нет, только не страусиная тактика.

— Хорошо, раз ты настаиваешь, я готова начать. Хотя, вообще-то, говорить я буду уже о последствиях. По идее, сначала было бы неплохо объясниться тебе. Более того, ты, помнится, мне это обещал. «Серьёзный откровенный разговор». И где он?

— Я виноват, милая. Кругом виноват. Я понимаю. И прошу тебя очень внимательно меня выслушать. И если бить посуду, то уже после моего выступления, ладно? — переобувания с такой скоростью на лету до сих пор мужу свойственны не были. Неужели, влияние нового окружения? Как он, при таком подходе, бизнес там вести будет? Хотя не моё это теперь дело.

— Я тебя, естественно, слушаю. Любопытно, знаешь ли, узнать на что, кроме молодости и стройной фигурки, ты меня променял. Хочется понимать, сколько же мы, в нынешнем моменте, стоим.

— Дорого. Стоите вы баснословно дорого. И молодость с фигурой там вообще идут бонусом.

О, как. Мне это должно польстить? Почему же так всё не вовремя? Как бы было классно приложить его, по многоумной тыкве, бутылкой от кавы.

Но бутылки в холодильнике. Полные. Жалко. Каву.

— Отлично, считай, мне приятно, что я так дорого стою. Поэтому, вспомнив классику, могу ли я получить немножко наличными? Ежемесячно, в качестве алиментов на трёх детей? На твоё родовое имение мы, естественно, не претендуем. Квартиры нам будет достаточно. И машины. Моей, конечно. И, да, безусловно, разводишься ты только со мной, а дети как были твоими, так и остаются. Я не ограничиваю ваше общение по телефону, допускаю встречи на нейтральной территории по предварительному согласованию. Каникулы у тебя в доме обсуждаемы.

— Отличный план. Но нет, — муж пожимает плечами и испытующе смотрит.

Штош.

— А как хотелось тихо-мирно, цивилизованно, разойтись. Ладно, слушаю твои предложения.

— Завтракаем, отвозим детей к твоим, возвращаемся домой для взыскания накопившегося супружеского долга, то есть не вылезаем из постели до завтрашнего обеда, минимум. Потом забираем детей и обсуждаем планы на следующую неделю, — этой улыбкой можно осветить всю Питерскую подземку. Зубы кажутся слишком уж сияющими. И лишними. Зря я каву пожалела.

— Ты не охренел ли там, в своих таёжных лесах, дорогой супруг? — я очень-очень воспитанная, но сил держаться осталось немного.

Артём ухмыляется:

— О, зубки прорезались здесь без мужа, да? Свобода, мужики левые рядом, перспективы, да? Что-то, мне кажется, что охренел здесь кое-кто другой, милая.

— Папа, — звонко утверждает с порога Надя, а устами детей, как известно, глаголет истина. Теперь ухмыляюсь, очень демонстративно и откровенно, уже я — бывшая «хорошая девочка».

Муж слегка обалдевает.

А потом не слегка. Ибо следом за Надей, сонная и недовольная Вера вкатывает коляску со всегда счастливой по утрам Любочкой в кухню. Точнее, сначала в дверном проёме появляется гипс.