Страница 142 из 208
Судя по характеру инвентаря, хозяйство молчановского населения было в основном охотничье-рыболовческим. На дне жилища, исследованного А.П. Дульзоном на Молчановской Остяцкой Горе, найдено много рыбьих костей, в том числе крупных осетровых рыб. Кости домашних животных пока неизвестны, может быть, из-за плохой сохранности остеологического материала в грунте молчановских памятников (на Десятовском поселении и Шайтанском городище, например, не найдено ни одной кости). Учитывая присутствие костей лошади в комплексах предшествующего (Тух-Эмтор IV) и последующего (кулайские памятники) времени, можно предполагать, что лошадь была известна и населению молчановской культуры.
Во время раскопок Молчановской Остяцкой Горы А.П. Дульзон обнаружил жилище в виде соединяющихся друг с другом двух четырехугольных землянок (4,5×5,8 м и 3,2×4,1 м). Жилищные ямы были углублены в грунт на 1,1 м. Большое помещение имело две возвышенные прямоугольные площадки у стен. Посередине находился очаг. Для его устройства сначала были вбиты колья, ограничившие прямоугольник очага (0,5×0,4 м) и выступавшие от поверхности пола на высоту 0,4 м. Пространство между ними было заполнено землей. Стенки и верхняя площадка очага носили следы глиняной обмазки (Дульзон, 1966).
Погребальный обряд молчановского населения не изучен. Правда, при раскопках раннесредневекового могильника Редка в поселке Молчаново на Оби были вскрыты две могилы с посудой молчановского типа. К сожалению, никаких подробностей об устройстве могил она не сообщает. В каждой из них стояло по горшку. Останков погребенных не обнаружено (Евдокимова, 1973).
Нам представляется почти несомненным, что молчановская культура возникла на позднееловской основе при участии северных групп населения. Об этом свидетельствует явная преемственность между третьей группой еловской посуды (северный вариант; рис. 110, 2, 7) и первой группой молчановской (рис. 119, 15, 19, 20). На той и другой обычны орнаменты, не типичные для ирменской керамики; уточки, взаимопроникающие Г-образные фигуры, взаимопроникающие вертикальные полосы (образующие фон в виде простого прямоугольного меандра), вертикальные ряды гладкой качалки и др.
Выше в связи с характеристикой еловской культуры мы отмечали, что в Нижнем Причулымье, Васюганье и некоторых других местах Нарымского Приобья еловское население продолжает некоторое время существовать после того, как на юге ареала оно было сменено ирменцами. Поскольку сложение молчановской культуры происходило в условиях давления на поздних еловцев северных таежных групп, следует предполагать, что ранние этапы молчановской культуры в тайге одновременны поздним этапам ирменской культуры в лесостепной зоне. Наиболее вероятной датой молчановской культуры являются IX–VII или VIII–VII вв. до н. э.
Памятники завьяловского типа. В конце бронзового века в Новосибирское Приобье пришло новое население, оставившее памятники завьяловского типа. Они изучены по материалам поселения Завьялово I и городища Завьялово V. Комплексы завьяловского типа выявлены также при раскопках других памятников этого района (Ордынское I, Умна III и др.). Впервые специфика завьяловского керамического комплекса была отмечена Т.Н. Троицкой (1970). В целом завьяловскую посуду можно разделить на две группы.
К первой группе относятся плоскодонные горшки и некрупные круглодонные сосуды, имеющие обычно хорошо выраженную шейку (Троицкая, 1970, рис. 3, а, ж). В большинстве случаев шейка дугообразно выгнута наружу, что сближает эту посуду с молчановской (первой группой) и красноозерской. По отдельным элементам орнамента (большой удельный вес крестового штампа и горизонтальных гребенчатых линий) и по общему характеру декоративной схемы (заполнение поверхности сосудов однообразными полосами крестового и гребенчатого штампов, деление орнаментального поля рядами ямок) эта группа более всего похожа на керамику красноозерского типа таежного Прииртышья. Правда, в красноозерских комплексах не столь характерны круглодонные чаши и в общем красноозерская керамика выглядит более ранней, о чем говорит, в частности, преобладание горшковидных плоскодонных сосудов и обычность геометрических орнаментальных мотивов. Нижняя часть завьяловских чаш обычно не имеет орнамента; иногда украшалась только шейка (Троицкая, 1970, рис. 3, в) (рис. 118, 9).
То обстоятельство, что описанная группа завьяловской посуды по облику орнаментации в большей мере сопоставима с красноозерской керамикой таежного Прииртышья, нежели с молчановской Нижнего Причулымья и Нарымского Приобья, позволяет предполагать, что население, оставившее эту посуду, пришло в Новосибирское Приобье не из северной части Томской обл., как предполагает Т.Н. Троицкая, а скорее с севера и северо-запада — из таежного Прииртышья или района Сургута.
Вторая группа завьяловской керамики представлена крупными сосудами горшковидной или баночной формы (Троицкая, 1970, рис. 3, и-р). Судя по профилировке верхней половины стенки, большая часть сосудов была плоскодонной. Орнаментировался лишь верхний край. Наиболее характерный узор — несколько рядов горизонтальной елочки, выполненной гребенчатым или гладким штампом; довольно обычны также решетчатый пояс или зигзагообразная полоса. Орнаментальное поле во многих случаях делилось двумя рядами «жемчужин», чередующихся с насечками. Керамика этой группы по существу полностью идентична посуде большереченского этапа большереченской культуры в верховьях Оби (Грязнов, 1956а, табл. XIII; XIV и др.) (рис. 119, 12).
Оценивая керамический комплекс завьяловских памятников в целом, Т.Н. Троицкая преувеличила близость завьяловской керамики молчановской посуде и преуменьшила ее сходство с ранней большереченской керамикой района Бийска. Завьяловские памятники характеризуют, на наш взгляд, всего лишь один из вариантов большереченской культуры. Правда, здесь следует учитывать, что в формировании большереченского этапа в районе Бийска северные воздействия сыграли меньшую роль, чем в районе локализации завьяловских памятников, во всяком случае, крестовый штамп и гребенчато-ямочная манера орнаментации представлены там намного слабее. Видимо, в районе Бийска на формирование раннего этапа большереченской культуры большое влияние оказало предшествовавшее ирменское население, что убедительно показал М.П. Грязнов (Грязнов, 1956а, с. 67–69). В районе Завьялово это влияние было меньшим и угадывается лишь во второй группе посуды, которая близка по облику большереченской района Бийска. Тем не менее, между завьяловскими и большереченскими комплексами больше сходства, чем различий, и мы вслед за М.Н. Комаровой склонны рассматривать большереченские памятники района Бийска и одновременные им памятники Новосибирского Приобья и низовьев Томи как относящиеся к одной (большереченской) культуре (Комарова, 1952, с. 46–47).
Среди орудий, найденных на завьяловских поселениях Новосибирского Приобья, Т.Н. Троицкая называет каменные грузила и бронзовый наконечник стрелы скифского типа, датирующийся VII–VI вв. до н. э.
В хозяйстве завьяловского населения роль охоты и рыболовства по сравнению с ирменским временем несколько повысилась. Скотоводство, видимо, продолжало играть ведущую роль, но костный материал слишком невелик, чтобы судить об этом с достаточной уверенностью. «Можно указать, — сообщает Т.Н. Троицкая, — что несколько поддающихся определению костей принадлежат крупному и мелкому рогатому скоту, встречены зубы лошади и обломок рога лося. Найдено несколько рыбьих костей. Они в сочетании со значительным количеством грузил свидетельствуют об определенном удельном весе рыбной ловли» (Троицкая, 1976, с. 157).
На городище Завьялово V Т.Н. Троицкая раскопала часть осыпавшегося жилища. Оно, видимо, было наземным, так как углублялось в материк всего лишь на 20–30 см (Троицкая, 1970, с. 150–151).
О погребальном обряде завьяловцев дает представление Томский могильник на Большом Мысе, где А.В. Адрианов и С.К. Кузнецов раскопали в 80-х годах прошлого столетия 47 погребений VII–VI вв. до н. э. Однако этот могильник принято рассматривать в связи с памятниками большереченской культуры, в рамках скифо-тагарской эпохи.