Страница 136 из 208
Ирменская культура. В эпоху поздней бронзы в Верхнем и Томском Приобье распространяются памятники ирменского типа. Ирменская культура была выделена Н.Л. Членовой (Членова, 1955) и получила признание в археологической литературе. Ирменские памятники были включены М.П. Грязновым в карасукский круг культур (Грязнов, 1956а, б). Однако, по мнению большинства исследователей, распространение в Западной Сибири элементов карасукской культуры является не результатом трансформации местных культур андроновской эпохи, как полагал М.П. Грязнов, а следствием продвижения на север новых групп населения.
К настоящему времени в Верхнем и Томском Приобье известно около 50 поселений и городищ, давших большое или значительное количество ирменской керамики. Исследованы полностью или на значительной площади более 10 ирменских могильников (не считая раскопок одиночных захоронений): Еловский, Иштанский, Ордынский, Титовский, Пьяново, Осинки, Суртайка, Долгая Грива и др.
Ирменской культуре Верхнего и Томского Приобья посвящена значительная часть монографии В.И. Матющенко (1974). Кроме того, большой раздел, посвященный ирменской культуре в целом, предполагается в одном из томов «Археологии СССР». Поэтому мы коснемся лишь той части ирменского ареала, которая заходит в таежную зону (низовья Томи) и относится к томскому варианту ирменской культуры. В низовьях Томи широкие исследования велись на Еловском могильнике (ирменская часть кладбища, раскопки В.И. Матющенко) и на Басандайском городище (раскопки К.Э. Гриневича, 1944–1946 гг.). Кроме того, значительный материал ирменской культуры получен во время раскопок на Самусьском IV поселении, а также при сборах или из небольших разведочных раскопов на Томском Лагерном городище и Батуринском поселении, а также на поселениях Осинники, Иринский Борик и др.
Керамику нижнетомских памятников ирменской культуры в целом можно разделить на две большие группы: бытовую, найденную преимущественно на поселениях, и ритуальную, происходящую в основном из погребений.
Первая группа представлена, как правило, крупными горшковидными сосудами с прямой или слегка отогнутой шейкой и достаточно резким переходом от шейки к плечикам (рис. 114, 3, 5–7). Эта посуда использовалась, видимо, для хранения продуктов и приготовления пищи. Стенки многих фрагментов закопчены и покрыты нагаром. В тесте присутствуют песок, мелкая дресва или шамот. Шейка украшалась решетчатым поясом, полосой из треугольников или другими геометрическими фигурами (цепочкой незаштрихованных ромбов, иногда зигзагообразной лентой и др.). Геометрический пояс на шейке почти во всех случаях подчеркивался сверху и снизу горизонтальными резными линиями. В нижней части шейки располагался ряд «жемчужин», чередующихся с вертикальными насечками или ямками. На границе шейки и плечиков наносились две и более горизонтальные резные линии. Верхняя часть тулова украшалась треугольными фестонами, зигзагообразными лентами или одним-двумя рядами мелких косых насечек. Иногда тулово вообще не орнаментировалось. Нижняя половина (реже нижняя треть) сосудов была свободна от орнамента.
На ирменских памятниках, главным образом на поселениях, встречаются также небольшие кувшинообразные сосуды с нешироким горлом и сильно раздутым туловом, которые в дальнейшем, возможно, будут выделены в особую группу. Несколько подобных «кувшинов» найдено на поселениях Ирмень I и Еловском (Матющенко, 1974, рис. 28, 1–4; 42, 4, 5, 7). Все они орнаментированы по верхней части тулова удлиненными треугольными фестонами, чередующимися иногда с фестонами другого типа. Видимо, эти сосуды имели какое-то особое назначение.
Вторая группа, которую мы условно называем ритуальной, на поселениях встречается сравнительно редко, но зато явно преобладает в погребениях (рис. 114, 1, 2, 4, 8-10). Она представлена небольшими сосудами с очень аккуратным резным орнаментом. Сразу же оговоримся, что определение «ритуальная» мы не отождествляем с термином «погребальная». Скорее всего это особая «праздничная» посуда, употреблявшаяся во время культовых церемоний: на ритуальных празднествах, при жертвоприношениях, на похоронах и т. д.
Керамика второй группы по форме и орнаменту более близка карасукской, чем посуда поселений (говоря о сходстве с карасукскими сосудами, мы имеем в виду керамику с резным геометрическим орнаментом из погребений карасукской культуры в Хакасско-Минусинской котловине). Сосуды имеют приземистую горшковидную форму. Встречаются круглодонные экземпляры. Во многих случаях шейка или ее верхняя половина не имели орнамента, однако чаще по ней шел какой-нибудь геометрический узор — ряд треугольников, заштрихованная лента, цепочка незаштрихованных ромбов и др. «Жемчужины» в нижней части шейки почти не встречаются. На границе шейки и тулова проходила одна или несколько резных линий. Верхняя половина тулова украшалась треугольными фестонами, зигзагообразной лентой, рядами ромбов. Очень характерны фестоны, заштрихованные в «шахматной» манере (рис. 114, 9, 10). Обычна решетчатая штриховка геометрических фигур. Обращают на себя внимание частые случаи асимметрии геометрического пояса и верхней части тулова: фестоны на одном сосуде бывают представлены несколькими геометрическими фигурами (рис. 114, 10); это, видимо, говорит о сложном смысловом значении узоров на сосудах, которыми снабжались покойники.
Инвентарь ирменских памятников достаточно разнообразен. Он различен в могильниках и на поселениях. В погребениях встречаются почти исключительно украшения, в культурном слое поселений найдены преимущественно орудия труда. Поскольку мы рассматриваем ирменскую культуру только в северном ее варианте (район Томска), обратимся к памятникам южной части Томской обл.
Видимо, к ирменской культуре следует отнести часть костяных наконечников стрел Еловского поселения и, возможно, некоторые происходящие отсюда же обломки костяных гарпунов (рис. 114, 19, 25). Похожие наконечники стрел, в основном трехгранные (иногда четырехгранные) черешковые, в значительном количестве встречены на поселении Ирмень I (Матющенко, 1974, рис. 30, 1–5). Два костяных наконечника происходят из поселения Чекист в низовьях Томи, где они были найдены вместе с керамикой ирменского времени. Один из них, трехгранный, имеет очень большую длину (около 20 см; рис. 114, 11), причем половина ее приходится на черешок. На поселении Чекист собраны также два каменных песта, сланцевый наконечник стрелы, несколько костяных орудий и два бронзовых ножа. Оба ножа, особенно второй, со шляпкой, близки по форме карасукским. Типично карасукский нож со шляпкой, небольшой петлей на рукояти и уступчиком на месте стыка рукояти и лезвия был найден в культурном слое Еловского поселения (рис. 114, 31). Однако нет уверенности, что он связан с ирменским, а не еловским комплексом этого памятника. Из других бронзовых изделий района Томска ирменскими можно считать трехлопастный наконечник стрелы с черешком и наконечник дротика с прорезным пером (рис. 114, 20, 23), найденные на Еловском поселении.
Украшения, встреченные в ирменских погребениях Еловского могильника, немногочисленны. В их числе полусферические бронзовые бляшки, височные кольца с взаимозаходящими или несомкнутыми концами, браслеты с шишкообразными утолщениями на концах, пронизки, свернутые из листков бронзы (меди?), и другие вещи (Матющенко, 1974, рис. 89).
В насыпях ирменских курганов Еловского II могильника собрано значительное количество костей лошади и коровы. Кости домашних копытных найдены и в погребениях — в девяти могилах (из 59); в одном случае это были кости барана, в остальных восьми — кости лошади. В более южном ирменском могильнике на р. Ине (45 погребений) кости барана обнаружены в 13 случаях, быка — в 8, лошади — в 1 (Матющенко, 1974, с. 93). Но ритуальное значение домашних животных не всегда отражает их реальную значимость в хозяйстве. К сожалению, однако, в пределах характеризуемого нами северного (томского) варианта ирменской культуры нет поселений, где бы остеологические материалы определенно увязывались с ирменской керамикой. Такие данные, и то весьма неполные, пока есть лишь по лесостепной Барабе (поселения Ирмень I, Красный Яр). В Ирмени I кости домашних животных по числу особей распределялись следующим образом: крупный рогатый скот — 47 %, мелкий — 41 %, лошадь — 12 % (Троицкая, 1976, с. 156–157).