Композиция как объяснение (ЛП)

Гертруда Стайн. Композиция как объяснение

Перевод Ольги Брагиной

Это эссе, сначала прочитанное авторкой как лекция в Кембридже и Оксфорде, было впервые опубликовано в лондонском издательстве Hogarth Press в 1926 году и обрело вторую жизнь в сборнике «Что такое шедевры».

Единственная причина возникновения отличия в начале, в середине и в конце — то, что каждое поколение ищет что-то другое. Под этим я подразумеваю просто общеизвестный факт: композиция — это отличие, благодаря ей каждое поколение отличается от остальных, иначе они все были бы похожи, и все об этом знают, поскольку все об этом говорят.

Очень похоже, что почти все практически уверены, что что-то интересное интересно им. Может ли быть так, и так ли это. Очень интересно — внутри их ничего нет, иными словами, вы рассматриваете очень длинную историю того, как каждый человек когда-либо действовал или что чувствовал, очень интересно, что отсутствие в них делает историю связно несходной. Под этим я подразумеваю это. Единственное, что отличается в каждом конкретном случае — это то, что видят, а то, что видят, зависит от того, как каждый делает всё. Благодаря этому вещь, на которую мы смотрим, становится другой, это является тем, что из него делают те, кто это описывает, это создает композицию, это запутывает, это показывает, это есть, это выглядит, это похоже на то, каким оно есть, это является тем, что видно, как видится. Ничего не меняется от поколения к поколению, кроме вещи, которая видна и которая составляет композицию. По замечанию лорда Грэя, генералы, говорящие о войне, говорят о войне девятнадцатого века, но воевать придется оружием века двадцатого. Потому что война — это вещь, которая решает, как должно быть, когда это должно быть осуществлено. Литература и живопись похожи на нее, для тех, кто занят ею, но не делают ее такой, какой она должна быть сделана. Сейчас лишь немногие делают ее такой, какой она должна быть сделана, и самые решительные из них обычно готовы, так же, как готовится мир вокруг них, поступайте так, и я буду делать так же, если вы не возражаете, я расскажу вам, как это происходит. Естественно, человек не знает, как это происходит, пока оно более чем не начнет происходить.

Вернемся к мысли о том, что единственное, что отличается — то, что видно, когда оно кажется видимым, иными словами, композиция и чувство времени.

Никто не опережает свое время, только частное разнообразие создания его времени — то, что отказываются принять его современники, также создающие свое собственное время. И они отказываются принять его по очень простой причине — потому что они не обязаны принимать его по какой-либо из причин. Они сами по себе — каждый в своем вхождении в современную композицию, и они входят в нее, если они не войдут в композицию, они не смогут говорить в ней, они будут за ее пределами; но внутри композиции, можно сказать, усилия неконкуренты, если вы не в композиции, ничто не потеряно, кроме совсем ничего, кроме того, чего нет, естественно, здесь есть все отказы, и вещи, от которых отказались, важны только в том случае, если они неожиданно кому-то понадобятся. В случае искусства всё очень определенно. Те, кто создает подлинную современную композицию, естественно, важны лишь тогда, когда они мертвы, поскольку к тому времени современная композиция классифицируется как ставшее прошлым, и ее описание классично. По этой причине творец новой композиции в искусстве пребывает вне закона, пока не станет классиком, это лишь мгновение в промежутке, и это действительно очень плохо очень-очень плохо, естественно, для творца, но также очень плохо и для того, кто воспринимает произведение искусства, все они, на самом деле, больше наслаждались бы искусством сразу после момента его создания, а не тогда, когда оно уже стало классикой, но совершенно просто понять, что не существует причины, по которой современники должны это видеть, это не имеет значения, поскольку они в любом случае проживают свою жизнь в новой композиции, и, поскольку каждый из них ленив, они, естественно, этого не видят. По этой причине, как в цитате лорда Грэя, вполне определенно, нации, не находящиеся под воздействием активной угрозы, по крайней мере, на несколько поколений отстают от своего уровня военного развития, а в эстетическом смысле они отстают от своего уровня более чем на несколько поколений, и это тоже очень плохо, было бы намного более захватывающе и удовлетворительно для каждого, если бы у каждого могли быть современники, если бы современники каждого могли быть его современниками.

Промежутка почти не существует.

В течение долгого времени каждый отказывается, а потом — без паузы — каждый принимает. В истории отказов в искусстве и литературе всегда ошеломляет скорость изменений. Сейчас это единственная сложность резких перемен в искусстве. Когда приходит приятие, благодаря ему созданное становится классикой. То, что вещь становится классикой — скорее, природное, а не сверхъествественное явление. Какое качество характеризует классику. Характеризующее качество классики — ее красота. Сейчас, конечно, совершенная правда, что более-менее первоклассное произведение искусства становится классикой, потому что его приняли, единственное, что с этого момента важнее всего для большинства получателей, огромного большинства — то, что оно невероятно красиво. Конечно, оно невероятно красиво, только когда это вещь, по-прежнему раздражающая, беспокоящая, вдохновляющая, все качества красоты в ней отрицаются.

Конечно, она красива, но сначала все качества красоты в ней отрицаются, а затем всю ее красоту принимают. Если бы все не были так ленивы, они поняли бы, что красота есть красота, даже когда она раздражает и вдохновляет, а не только тогда, когда она принята и классична. Конечно, это чрезвычайно сложно, не более того, вспоминать, что вещь не была красива, когда она уже стала красивой. Из–за этого намного сложнее понять красоту произведения, если оно было отвергнуто, это мешает каждому понять, что его убедили в том, что произведению отказано в красоте, после принятия произведения. С принятием чувства времени автоматически приходит признание красоты, а после принятия красоты она никогда больше не терпит провал.

Начинать снова и снова — естественно, даже если это серия.

Начинать снова и снова и снова, объясняя композицию и время — это естественно.

К этому времени уже понятно, что всё — одно и то же, кроме композиции и времени, композиции и времени композиции и времени в композиции.

Всё — одно и то же, кроме композиции, и, поскольку композиция — другое и всегда собирается быть другим, всё — не одно и то же. Всё — не одно и то же, поскольку время «когда» композиции и время в композиции отличаются. Композиция — другая, это определенно.

Композиция — это вещь, которую видят все, живущие в жизни, которую они осуществляют, они — составные части композиции в момент их жизни в композиции времени, в котором они живут. Благодаря этому жизнь становится тем, что они делают. Ничто другое не отлично, в чем может быть уверен почти каждый. Время, когда, и время чего, и время в этой композиции — природное явление этой композиции, в чем, наверное, может быть уверен каждый.

Никто не думает об этом, когда создает, когда создает то, что является композицией, естественно, никто не думает, никто не формулирует, пока не сделано то, что должно быть сформулировано.

Композиция не там, она собирается быть там, а мы — здесь. С некоторого времени это естественно для нас.

Единственное, что отличается в зависимости от времени — то, что видно, а то, что видно, зависит от того, как каждый делает всё. Благодаря этому вещь, на которую мы смотрим, становится другой, и благодаря этому создается то, что делают из нее те, кто ее описывает, это создает композицию, это запутывает, это есть, это выглядит, это подобно этому, каким оно есть, это создает то, что видно, как оно видно. Ничто не меняется от поколения к поколению, кроме видимой вещи, создающей композицию.