Три жизни

Томление и беспокойство, тепло и тяжесть, и чувство пробуждения, исходящее из самого нутра земли, которые всегда приходят вместе с ранней, отклекшей от влаги весной, в тех случаях, когда навстречу им в душе не поднимается ответная радостная лихорадка, всегда рождают чувство беспокойства, раздражения и злости.

Анну, которая одна-одинешенька тряслась в экипаже в ожидании все более близкого — с каждой пройденной милей — выяснения отношений с хозяйкой, все это тепло, и медлительный стук копыт, и ухабы, и пар, который поднимался над лошадиными спинами, и крики людей, зверей и птиц, и кипение новой жизни, буквально сводили с ума.

— Малышка! Если ты не будешь лежать тихо, честное слово, я тебя убью собственными руками. Просто невыносимо, честное слово.

Анне в те времена было лет двадцать семь, и она еще не была такая худая и изможденная. Острые костистые линии и углы ее тела были прикрыты округлой плотью, но в ясных голубых ее глазах у нее уже вовсю светились и характер, и чувство юмора, и даже худеть она уже понемногу начала — с нижней челюсти, которую слишком часто и сильно поджимала, когда ей что-то не нравилось.

В тот день, одна-одинешенька в кабине экипажа, она была вся как будто закостеневшая, и при этом дрожала с ног до головы от мучительных усилий ни в коем случае не дать слабину и настоять на своем.

Когда экипаж свернул к воротам Вадсмитов, навстречу выбежала крошка Джейн. Ей хватило одного-единственного взгляда на лицо Анны; про синие покрывала она даже словом не заикнулась.

Анна вышла из экипажа с Малышкой на руках. Она разгрузила все те вещи, которые привезла с собой, и экипаж уехал. Анна все оставила прямо на крыльце и пошла туда, где возле камина сидела мисс Мэри Вадсмит.

Мисс Мэри сидела в большом покойном кресле у огня. Все морщинки и впадинки кресла были заполнены ее мягким, расползающимся телом. Она была одета в утренний черный атласный халат, и рукава, чудовищно огромные, бугрились изнутри непропеченной массой ее мягкой податливой плоти. Она всегда так сидела, большая, беспомощная, добрая. У нее было белое, мягкое, миловидное лицо со славными, пустыми, серо-голубыми глазами и тяжелые сонные веки.

За спиной у мисс Мэри стояла крошка Джейн, которая тут же стала вся такая нервная и дерганая, как только увидела, что в комнату входит Анна.

— Мисс Мэри, — начала Анна. Она остановилась прямо в дверном проеме, тело и лицо у нее были как деревянные оттого, что приходилось все время сдерживаться, зубы плотно стиснуты, а в прозрачных, блекло-голубых глазах сверкали ослепительно белые искры.

В самой ее повадке было странное кокетство, происходящее от ярости и страха, и скованность, и сдержанность, и многозначительные полужесты под застывшей поверхностью железного самоконтроля, все те забавные способы, которыми страсти пытаются всем скопом пробиться на поверхность.

— Мисс Мэри, — слова у нее выговаривались медленно и трудно, как будто рывками, но неизменно ровным и твердым голосом. — Мисс Мэри, я так больше работать не могу. Если вы мне говорите что-то сделать, я иду и делаю. Я делаю все, что могу, и вы знаете, как я убиваюсь, работая на вас. Синие покрывала из вашей комнаты я брать не стала, потому что летом с ними было бы слишком много работы. Мисс Джейн не знает, что такое работа. И если вы намерены и дальше делать подобные вещи, то я ухожу.

И Анна замолчала. В ее словах не было той силы и того значения, которые она собиралась в них вложить, но сам ее решительный настрой ужасно напугал мисс Мэри, буквально до полусмерти.

Как у всех больших и беспомощных женщин, сердце у мисс Мэри билось слабо в мягкой и беспомощной массе ее большого тела и едва с этим телом справлялось. Причуды крошки Джейн и без того стали для нее за эти несколько дней серьезным испытанием. И вот теперь она побледнела как полотно и совсем потеряла сознание.

— Мисс Мэри! — закричала Анна, мигом подскочив к своей хозяйке и затолкав ее беспомощное тело назад в кресло. Крошка Джейн, обезумев от страха, тут же принялась исполнять все Аннины распоряжения, бегать по дому и приносить то нюхательные соли, то бренди, то уксус, то воду, то растирать мисс Мэри запястья.

Мисс Мэри медленно открыла свои кроткие глаза. Анна отослала хнычущую крошку Джейн из комнаты прочь. И сама помогла мисс Мэри поуютнее устроиться на кушетке.

О синих покрывалах больше не было сказано ни единого слова.

Анна победила, и несколько дней спустя крошка Джейн в знак примирения подарила ей зеленого попугая.

Крошка Джейн и Анна жили под одной крышей еще шесть лет. И до самого конца обе относились друг к другу с крайней осмотрительностью и с крайним уважением.

Попугай Анне понравился. Кошек она тоже любила, и лошадей, но больше всех прочих животных она любила собак, а больше всех прочих собак — маленькую Малышку, самый первый подарок от ее здешней подруги, вдовы миссис Лентман.

Вдова миссис Лентман была любовью всей Анниной жизни.

Анна познакомилась с ней в доме своего сводного брата, булочника, который когда-то близко знавал покойного мистера Лентмана, хозяина небольшой зеленной лавки.

Миссис Лентман долгие годы работала акушеркой. С тех пор, как умер ее муж, ей самой приходилось содержать себя и двоих детей.

Миссис Лентман была женщина красивая. У нее было пухленькое округлое тело, чистая оливкового цвета кожа, яркие темные глаза и целая копна густых черных кудрей. Она была милая, обаятельная, самостоятельная и добрая. Она была очень привлекательная, очень щедрая и очень симпатичная.

Она была несколькими годами старше нашей доброй Анны, которая в скором времени окончательно подпала под ее волшебное, милое очарование.

Больше всего миссис Лентман нравилось заботиться о совсем молоденьких девушках, которые попали в беду. Таких она брала к себе в дом и тайком помогала им до тех пор, пока они не будут в состоянии невиннейшим образом вернуться домой или обратно на службу, а потом мало-помалу расплатиться с ней за ее заботу. И через эту новую подругу жизнь у Анны стала куда разнообразней и увлекательней, и она стала часто использовать свои сбережения на то, чтобы помочь миссис Лентман пережить такие времена, когда той приходилось тратить больше, чем она получала.

Именно через миссис Лентман Анна познакомилась с доктором Шонъеном, которые нанял ее на работу после того, как ей в конечном счете стало ясно, что от мисс Мэри Вадсмит ей нужно уходить.

В последние годы работы у мисс Мэри, здоровье у Анны стало совсем никуда, да, в общем-то, так потом и не улучшилось до самого конца ее многотрудной жизни.

Анна была среднего роста, худая, работящая, и очень за все переживала.

С самого детства с ней случались жуткие головные боли, и вот теперь они стали приходить гораздо чаще и выматывали ее вконец.

Лицо у нее стало худое, кожа да кости, и еще морщины, а кожа покрылась бледно-желтыми пятнами, как это часто бывает с нездоровыми женщинами из рабочей среды, а ясные голубые глаза выцвели.

Кроме того, много хлопот ей доставляла спина. Теперь Анна вечно была усталая, и характер у нее сделался более трудный и раздражительный.

Мисс Мэри Вадсмит часто пыталась убедить Анну хотя бы немного заботиться о себе самой и сходить к доктору, и крошка Джейн, которая понемногу начала расцветать в хорошенькую милую молодую женщину, делала все, что только могла, чтобы заставить Анну заняться собой. Анна всегда была особенно упряма именно с мисс Джейн, и терпеть не могла, когда кто-то вмешивался в ее дела. А на слабые попытки мисс Мэри Вадсмит дать ей добрый совет она могла просто-напросто не обращать внимания.

Миссис Лентман была единственным человеком, который имел на Анну хоть какое-то влияние. И это именно она убедила ее довериться доктору Шонъену.

Никто кроме доктора Шонъена не смог бы убедить добрую немку Анну, во-первых, уйти с работы, а, во-вторых, согласиться на операцию, но уж кто-кто, а он-то знал, как обращаться с небогатыми людьми из немцев. Живой, общительный, добродушный, всегда с веселой шуткой наготове, которую услышишь, и понимаешь, что она не только смешная, но в ней еще и здравый смысл, и смелость мысли, он даже добрую Анну мог заставить сделать кое-что для ее же собственного блага.