Три жизни

И тогда Джефф Кэмпбелл уходил и оставлял ее одну, и был он после этого очень обиженный и злой, потому что трудно человеку, в котором живет такая внутренняя гордость, как в Джеффе Кэмпбелле, постоянно чувствовать себя так, словно он какой-то попрошайка. Но приходил он к ней всегда в тот самый день, который она назначила, и ни разу при этом Джеффа Кэмпбелла не покидало ощущение, что он не понимает, чего в действительности хочет Меланкта Херберт. Меланкта постоянно твердила ему, что да, мол, она его любит, и он сам прекрасно это знает. Меланкта постоянно ему твердила, что любит его точно так же, как раньше, но должен же он, в конце концов, понимать, что у нее теперь хлопот полон рот и вообще она очень занята.

Джефф понятия не имел, что такого Меланкта делает, отчего она теперь все время занята, но взять и задать Меланкте этот вопрос он как-то все не решался. Кроме того, Джефф прекрасно знал, что и в этом случае Меланкта Херберт ни за что на свете не даст ему настоящего ответа. Джефф вообще не знал, в состоянии ли Меланкта хоть на один заданный ей вопрос дать простой и ясный ответ. Да и вообще, откуда ему, Джеффу, знать, что для нее очень важно, а что не очень. В Джеффе Кэмпбелле всегда жила уверенность в том, что он не должен ни в чем мешать Меланкте. Вот они и не задавали друг другу никаких вопросов, оба. Вот они и не чувствовали себя вправе лезть друг к другу со своей заботой и со своим участием. И Джефф Кэмпбелл, как никогда раньше, не ощущал себя вправе лезть к Меланкте в душу и допытываться у нее, что она думает о том, как живет на этом свете. Единственный вопрос, на который, как казалось Джеффу, он имеет право, так это о том, любит она его или нет.

Джефф теперь с каждым днем все прилежнее учился страдать. Иногда, когда он оставался совсем один, ему становилось так больно, что из глаз у него сами собой начинали сочиться медленные злые слезы. Но теперь с каждым днем, чем больше Джефф Кэмпбелл узнавал, что такое настоящая боль, тем меньше в нем оставалось глубокого, едва ли не священного трепета перед Меланктиными чувствами, который в нем когда-то жил. В страдании, если разобраться, в общем-то и нет ничего такого особенного, думал Джефф Кэмпбелл, если даже я могу настолько остро его переживать и чувствовать всю эту боль. Ему было очень больно, и боль была точно такая же, какую он когда-то сам причинял Меланкте, но даже он был в состоянии ее переносить и не ныть по этому поводу, и не скулить.

Натуры мягкосердечные, которые по большей части не подвержены сильным страстям, в страданиях часто становятся жестче. Для человека, не знакомого с тем, что есть настоящее страдание, оно представляется каким-то невыносимым кошмаром, и он готов сделать все на свете, чтобы помочь его жертвам, и в нем живет глубочайшее почтение к людям, которые на своей шкуре знают, что это значит, страдать подолгу и всерьез. Но если им самим случается по-настоящему страдать, они очень скоро начинают терять и страх перед страданием, и ничему уже не удивляются, и перестают всерьез сочувствовать другим страдальцам. Не так уж это и страшно, если даже я в состоянии вытерпеть эту муку. Оно, конечно, неприятно, что и говорить, особенно когда затягивается надолго, но люди, которые страдают, видимо не становятся значительно мудрее всех прочих только оттого, что умеют справляться с этой напастью.

Страстные натуры, которые, по большому счету, страдают постоянно, люди, на которых чувства обрушиваются как удар молнии, от страданий наоборот смягчаются, и страдание всегда идет им на пользу. Натуры мягкосердечные, бесстрастные и спокойные от страданий делаются тверже, поскольку теряют страх перед страданием и былое чувство удивления перед теми, кто знает, что это такое, и уважения к ним, потому что теперь они сами знакомы со страданием не понаслышке и знают, не хуже прочих, как с этим жить.

Вот так оно и получилось с Джеффом Кэмпбеллом. Джефф теперь на собственной шкуре почувствовал, что значит страдать по-настоящему, и с каждым днем теперь он все отчетливее понимал, как несладко приходится Меланкте Херберт. Джефф Кэмпбелл по-прежнему любил Меланкту Херберт, и в нем по-прежнему жила вера в нее, и надежда, что в один прекрасный день все образуется и они опять будут вместе, но понемногу, с каждым прожитым днем, надежда эта делалась все слабее. Они по-прежнему встречались и много времени проводили вместе, но между ними уже не было прежнего доверия друг к другу. В те дни, когда они были вместе, Джефф чувствовал, что понятия не имеет, что там творится у Меланкты внутри, но зато прекрасно знал, как глубоко он ей доверяет; теперь он много лучше знал Меланкту Херберт, но прежнего доверия к ней уже не испытывал. Теперь у Джеффа совсем не получалось быть с нею по-настоящему честным. Он пока еще не сомневался в том, что она верна ему и только ему, но вот в Меланктину любовь ему как-то не слишком верилось.

Меланкта Херберт сердилась теперь, когда Джефф приставал к ней с вопросами:

— Всю жизнь я придерживалась правила: если речь идет обо мне, Джефф, то любому человеку следует давать один-единственный шанс, не более того, а тебе Джефф, я дала не один и не два, а уже, наверное, целую сотню, слышишь, что я говорю?

— А почему бы и не миллион, а, Меланкта, если ты действительно меня любишь? — и в Джеффе снова вспыхивала злость.

— А потому что я не уверена, Джефф Кэмпбелл, заслуживаешь ты этого или нет.

— А я и не собираюсь ничего заслуживать, я сейчас говорю про тебя, Меланкта. Речь о любви, и если ты меня по-настоящему любишь, то ни о каких таких шансах даже и речи быть не должно.

— Вот уж и правда, Джефф, какой ты в последнее время стал умный, просто клейма ставить негде.

— Не об уме сейчас речь, Меланкта, и не о ревности. Просто ведешь ты себя со мной очень странно.

— Вот и я о том же, Джефф, о том же самом. Именно так люди и говорят, все до единого, когда начинают тебя ревновать. А у тебя ни малейшей причины нет для того, чтобы ревновать меня, и вообще, господи, до чего же я устала от этих бесконечных разговоров, ты слышишь, что я говорю, Джефф?

Джефф Кэмпбелл совсем перестал спрашивать Меланкту о том, любит она его или нет. Теперь день ото дня дела у них шли все хуже и хуже. Джефф теперь по большей части молчал в присутствии Меланкты. Быть честным с ней ему уже не хотелось, и не хотелось ни о чем с ней говорить.

Теперь, когда они бывали вместе, говорила в основном Меланкта. Теперь она приглашала к себе других девушек, и они сидели в той же комнате. Меланкта была очень добра к Джеффу Кэмпбеллу, но в ней как будто бы совсем пропало желание оставаться с ним наедине. Она обращалась с Джеффом как со своим лучшим другом и говорила с ним очень ласково, но при этом складывалось такое впечатление, что видеть его она хочет не слишком часто.

Жить Джеффу Кэмпбеллу с каждым днем становилось все труднее. Складывалось такое впечатление, что именно теперь, когда он научился по-настоящему любить Меланкту Херберт, ей он вовсе перестал быть нужен. И где-то в глубине души Джефф прекрасно это понимал.

Джефф Кэмпбелл еще не знал, что Меланкта снова начала гулять. Джефф думал медленно, и подозревать Меланкту он еще не начал. Единственное, что Джефф знал теперь наверняка, так это что в Меланктину любовь он больше не верит, так, чтобы по-настоящему.

Джеффа больше не мучили сомнения. Теперь он точно знал, что любит Меланкту. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что никакая она больше для него не новая вера. Джефф Кэмпбелл прекрасно понимал, что Меланкта уже не так нужна ему, как раньше, поскольку он не может по-настоящему ей доверять, хотя именно теперь он по-настоящему в нее влюбился и понял, наконец, что значит страдать всерьез.

Меланкта с каждым днем отдалялась от него, все сильней и сильней. Она говорила с ним ласково, она старалась, как могла, но как-то это все его не грело.

Вокруг Меланкты теперь постоянно были подруги, много подруг. Джеффу Кемпбеллу общаться с ними совсем не хотелось. Теперь у Меланкты никак не получалось, по ее словам, сделать так, чтобы встречались они наедине. Иногда она опаздывала на встречу с ним. И тогда Джефф изо всех сил старался быть терпеливым, потому что память у Джеффа Кэмпбелла была хорошая, и он прекрасно отдавал себе отчет в том, что просто обязан терпеть от нее такие вещи.