Три жизни

И они лежали еще долго-долго и любили друг друга, и потом к Джеффу вернулось его светлое и радостное чувство.

— Я, наверное, и впрямь не такой уж и плохой ученик, Меланкта, милая моя, и то, чему ты меня учишь, тоже хорошо и правильно, — рассмеялся, в конце концов, Джефф Кэмпбелл. — Вот сама скажи, Меланкта, разве я не самый что ни на есть прилежный ученик, и хожу к тебе каждый божий день, и больше никогда не сбегаю с уроков? Ничего подобного ты не скажешь, Меланкта, ведь так? Потому что я и есть самый прилежный ученик на свете, и всегда учу уроки, и всегда стараюсь быть самым лучшим, прямо как моя учительница. Ну, скажи мне, Меланкта, разве я не молодец?

— Да нет, Джефф Кэмпбелл, не обольщайся, не такой уж ты и замечательный, во всяком случае, разве этаких вот учеников заслуживает такой терпеливый и добрый учитель как я, который никогда ничему плохому не научит, так ведь Джефф, а? И сдается мне, слишком уж я тебя распустила, и все тебе сходит с рук, даже когда ты ведешь себя совсем по-свински, я тебя все равно прощаю, и работа эта не из легких.

— Но ты ведь и правда всегда меня прощаешь, Меланкта, правда, всегда-всегда?

— Всегда-всегда, не сомневайся, Джефф, и очень боюсь, что с этими прощениями я не сумею вовремя остановиться, и мне это выйдет боком, и мне вечно придется выносить от тебя просто бог знает что.

— Ой-ой! — рассмеялся Джефф Кэмпбелл. — Но я же и не собираюсь все время вести себя плохо, нет, правда не собираюсь, Меланкта, милая ты моя. А ты и вправду меня простила, ты и вправду, ты на самом деле, ты по-настоящему любишь меня, правда, Меланкта?

— Конечно, Джефф, конечно, наконец-то ты мне поверил, наконец-то, Джефф, наконец.

— Наверное и правда, наверное, поверил, и всей моей душой, Меланкта, родная ты моя.

— И я тоже, Джефф, милый мой мальчик, я тоже, и теперь ты действительно поймешь, что значит любить, Джефф, я тебе сейчас покажу, что это такое, Джефф, так, что ты никогда этого не забудешь. Сам увидишь, Джефф, сам поймешь, раз и навсегда, о чем я тебе все это время говорила, Джефф, прямо сейчас.

— Да, Меланкта, да, родная моя, — прошептал Джефф, и ему стало так хорошо, так хорошо в этом теплом воздухе, под этим знойным, страстным, негритянским солнцем, а потом они еще долго просто лежали вдвоем и отдыхали.

И с тех пор еще долго, по-настоящему долго, никаких серьезных сложностей между Джеффом Кэмпбеллом и Меланктой Херберт не возникало. Потом настало такое время, когда Джефф понял, что он больше не может высказать вслух, чего он хочет, он больше не может высказать вслух, что он, собственно, хочет понять из того, чего хочет Меланкта.

Меланкта же теперь, особенно когда она уставала оттого, что все время одни сплошные развлечения, или когда Джефф подолгу говорил о том, что с его точки зрения было бы для них обоих правильно, а что нет, вела себя так, как будто в голове у нее соскочил какой-то винтик, и с головой уходила в самые дурные чувства. Иногда после того, как они любили друг друга, и им обоим было хорошо, а потом у Джеффа внутри возникало какое-то странное чувство, Меланкта чувствовала это, иногда даже заранее, и тогда вся как есть отдавалась своим самым дурным чувствам, которые заставляли ее делать такие вещи, как будто она совсем забыла о том, что между ними есть и только что было хорошего. И, мало-помалу, но вскоре у Джеффа появилось такое ощущение, что у Меланкты возникнут большие проблемы с головой, такие, о которых ему даже и думать-то не хотелось, если ей еще хоть раз придется слушать про его собственные сложности, если он хоть раз еще расскажет ей о том, что он по-прежнему хочет разобраться, что к чему в этой жизни, сам по себе, и что для него правильно, а что нет.

Теперь в Джеффе постоянно жило сильное чувство, что Меланкта, при том, как сильно она страдает, просто не выдержит его борьбы с самим собой за то, чтобы понять, что для него в жизни правильно, а что нет. Теперь он чувствовал, что не должен, когда она с ним рядом, выказывать даже признаков этой борьбы, которая постоянно шла у него внутри. Джефф Кэмпбелл пока так и не успел разобраться, что правильно, а что нет, и для него самого, и для всех цветных мужчин и женщин. Джефф все ближе и ближе подбирался к ответу на этот вопрос, но теперь Меланкта страдала так сильно, что он знал: она не сможет оставаться с ним рядом, если он хотя бы намеком даст ей понять, что не знает, какой он, единственный правильный путь для них обоих, чтобы жить дальше и чтобы сохранить свою любовь.

Джефф чувствовал, что теперь ему придется двигаться так быстро, чтобы Меланкте никогда не приходилось ждать и чтобы все, чего она от него хочет, получалось сразу. Теперь он никак не мог себе позволить быть честным, он больше никак не мог себе позволить всех этих попыток разобраться, что к чему, потому что каждую секунду он ясно отдавал себе отчет в том, как сильно страдает Меланкта Херберт, и это чувство не давало ему покоя.

В те дни Джефф не очень понимал, что такое с ним творится. Зато иногда, время от времени, когда они с Меланктой развлекались так, чтобы на всю катушку, и всякий раз, когда он все-таки выдавал свои чувства и хотел быть по-настоящему честным, и вот тогда он замечал, что Меланкта вроде как совсем его не слышит, она просто смотрела на него, и вид у нее при этом был такой, как будто у нее от Джеффа болит голова, и тогда Джеффу приходилось забывать про честность, и вместо этого двигаться так быстро, чтобы успевать делать так, чтобы Меланкта получала все, чего ей от него хочется, сразу.

Если положить руку на сердце, Джеффу это все не очень нравилось, в те дни. Он теперь прекрасно отдавал себе отчет в том, что Меланкта где-то там, внутри себя, не настолько сильная, чтобы выдержать то, как медленно он движется. Но при этом он прекрасно отдавал себе отчет еще и в том, что недостаточно честен в своих чувствах, перед самим собой. Теперь ему часто приходилось показывать Меланкте чувства более сильные, чем те, что он чувствовал на самом деле. Теперь она заставляла его двигаться так быстро, и он прекрасно отдавал себе отчет в том, что его истинные чувства за этой скоростью не поспевают, но при этом у него никак не получалось сделать так, чтобы она страдала хотя бы немного меньше оттого, что он такой медлительный и не поспевает за ней со своими чувствами.

Джеффу Кэмпбеллу было очень трудно жить такой жизнью, и чтобы при этом на душе у него все было в порядке. Если Джефф Кэмпбелл не мог быть честен перед самим собой и говорить то, что думает, то и силы у него внутри почти совсем никакой не оставалось. А Меланкта, с ее умением дать ему почувствовать, какая она хорошая, и как сильно она страдает с ним рядом, заставляла его теперь двигаться так быстро, что силы на то, чтобы чувствовать все, что происходит у него внутри, у него попросту не оставалось. И теперь всегда, когда он был с ней, чувств он ей выказывал много больше, чем сам был в состоянии почувствовать. И всегда теперь, когда она была с ним рядом, что-то у него внутри сидело такое, что будто бы сдерживало его, а сам он, перед ней, бежал далеко впереди своих собственных чувств.

В те дни Джефф не очень понимал, что такое происходит у него внутри. Единственное, в чем он прекрасно отдавал себе отчет, так это в том, что с Меланктой он теперь всегда себя чувствует словно не в своей тарелке. Единственное, в чем он прекрасно отдавал себе отчет, так это в том, что теперь с Меланктой он всегда чувствует себя как будто не совсем в своей тарелке и не так, как раньше, когда он просто не мог до конца разобраться, что к чему, а по-новому, потому что теперь он не мог с ней быть по-настоящему честным, потому что теперь он постоянно чувствовал, как сильно она страдает, сама по себе, потому что теперь он отдавал себе отчет в том, что у него к ней настоящее, сильное чувство, но только движется она так быстро, а он по сравнению с ней такой медлительный; Джефф знал, что истинные его чувства никогда ей не покажутся достаточно сильными, сами по себе.

И с каждым днем жить Джеффу Кэмпбеллу становилось все труднее. Он, Джефф Кэмпбелл, очень гордился тем, какой он сильный и как он умеет владеть собой. Он старался быть таким нежным, чтобы не причинить Меланкте боли, особенно в тех случаях, когда знал, что с головой у нее потом будет не все в порядке, и надолго, а еще ему было очень плохо оттого, что он не мог быть с ней честным, а еще ему хотелось побыть одному, чтобы как следует все обдумать, без нее, потому что она все равно все почувствует и будет страдать, и ему поэтому всегда и все приходилось от нее скрывать. Ему теперь всегда было как-то не по себе, когда он был с ней, ему было не по себе, когда он думал о ней, он знал, что теперь в нем живет хорошее, сильное и правильное чувство любви к ней, но при этом он никогда теперь не мог быть с ней ни добрым, ни сильным, ни честным.