Территория пунктира

Приплыли.

Я почесал затылок. Что я помню о защитных сооружениях Вавилона? Самое масштабное строительство провёл Навуходоносор второй. Он окружил город новыми стенами, прикрыл предместья, свой летний дворец, который дополнительно укрепил, превратив в крепость, и обвёл всё это дело рвом. Плюс сто башен. Не хило. Со стоны Евфрата пройти тоже не удастся, там своя стена, пусть не высокая, но чтобы преодолеть её, нужен флот. Кроме того, внутри города имелись стены старых построек, и получалось, что едва ли не каждый городской квартал был превращён в отдельную оборонительную позицию. Штурмовать каждую из них — бесконечные потери личного состава, а восполнить их возможности нет. Так что если мы и возьмём город, то удержать его не сможем.

Как быть?

Я посмотрел на отца. Он не выглядел расстроенным. По выражению его лица, слишком уверенному, можно было предположить, что он уже обговорил с халдеем все нюансы, и теперь они на пару ждали, что скажу я. А что я скажу? Без переводчика понятно, что этот гусь в шёлковой тунике набивает себе цену. У нас есть сила, у него есть желание направить её в нужное русло себе на пользу, и пока наши цели будут совпадать с его целями, мы будем друзьями.

— Уважаемый, — макая лепёшку в масло, вздохнул я, — давайте, как говорят в Одессе, ближе к телу. Что ты предлагаешь?

За Одессу он не понял, а может, спутал её со столицей Древней Македонии, но остальное дошло быстро.

— Жители города недовольны персидским владычеством, они устали от него, — наиграно вздохнул Шамаш-эрибу-укин. — Персы унизили их своим пренебрежением. Вавилон — некогда жемчужина в короне любого восточного владетеля — превратился в провинциальный городок, коих десятки разбросаны по всему Междуречью. Он утратил торговые привилегии, зато получил безмерные налоги и рекрутские наборы. Дети горожан вынуждены служить в армии своих поработителей и рисковать жизнями в сражениях с чужими врагами. Поэтому они готовы распахнуть свои объятия и ворота каждому, кто пойдёт им навстречу и вернёт былое могущество.

Я доел лепёшку и потянулся за следующей. Ох уж эти восточные хитросплетения слов с двойным содержанием. Под жителями города халдей, конечно же, подразумевал местную олигархическую верхушку и жречество. Элита, так сказать. Не нравятся мне такие жители, но куда деваться, если именно в их руках сосредоточены деньги и карающие органы. Впрочем, отныне я тоже элита. Со мной советуются, ко мне прислушиваются, моего кулака остерегаются. Но главный по-прежнему отец, ему и решать.

— Мы поняли тебя, — проговорил Клеарх. — Завтра утром ты получишь ответ.

— О, не стоит спешить. До Вавилона два дня пути, у вас есть время подумать.

Шамаш-эрибу-укин поднялся и в сопровождении писца покинул караван-сарай. Когда дверь за ними закрылась, стратеги загалдели. Большинство были готовы принять предложение халдея, Ксенофонт сомневался, Менон молчал. Он старательно не смотрел в мою сторону и поглаживал распухшую щёку.

Рабыня поставила передо мной блюдо с кусочками отварной рыбы, политой шафрановым соусом. Я попробовал. Своеобразный такой вкус, горьковатый, как и напиток, но, в общем, приемлемо.

— Милая, — хлопнул я рабыню по заднице, — ваше заведение на вынос работает? Сложи-ка это всё в миску побольше, я с собой возьму.

Стратеги продолжали обсуждать предложение халдея. На мой взгляд, обсуждать тут было нечего, ибо ничего конкретного тот не сказал. Он готов открыть ворота и объятья. Но что за это мы должны дать ему? Не альтруист же он в самом деле. Мы согласимся, а он возьмёт и потребует за свои услуги кастрировать каждого десятого. Бред.

Я встал.

— Ты куда? — спросил Ксенофонт.

— Спать. Завтра с утра опять за скифами бегать.

Рабыня протянула мне глиняную чашу с рыбой и несколько лепёшек. Я подумал, может не ходить никуда, остаться здесь? Глаза девчонки блестели обещанием, а бёдра покачивались, как корабли на рейде, да и вообще…

Я вышел на улицу. По всему лагерю горели костры, конкурируя своим блеском со звёздами. Воздух прохладный, лёгкий. От реки дул ветерок — блаженство.

Из темноты вынырнул Сократ.

— Господин…

— Тьфу ты дьявол! — вздрогнул я от неожиданности. — Так дураком сделать можно.

— Простите, господин, не хотел вас напугать.

— Ладно, — смилостивился я. — Вот, возьми.

— Что это?

— Вам с Николет. Рыба, хлеб.

— А вы?

— А я… Знаешь, столько дел. Переговоры, стратегические планы. Не ждите меня. Ужинайте и ложитесь спать.

— Как скажете, господин, — поклонился Сократ. — Спасибо, что заботитесь о нас.

— Кто-то должен это делать, — потрепал я его по щеке. — Ступай.

Вернувшись в караван-сарай, я отыскал взглядом рабыню. Босоногая плутовка, увидев меня, кивком указала на занавеску, отделяющую общий зал от внутренних покоев. Я прошёл вдоль стены, стараясь оставаться незамеченным, и юркнул в узкую нишу. Рабыня прошла следом и без прелюдий притянула меня к себе. Тонкие пальчики умело расстегнули застёжки панциря, проникли под хитон. Я запоздало подумал, что неплохо бы помыться. От меня наверняка воротит трёхдневным путешествием по пустыне.

— Погоди, милая, — попытался отстранить её я. — У вас тут есть что-нибудь типа тазика с водой? Или до речки давай сбегаем…

Не слушая, она спустила шаровары, легла на спину и задрала колени к груди. Я посмотрел и понял, что до речки добежать не успею. Судорожно сбросил панцирь, склонился над ней, и жизнь до утра превратилась в сказку с бесконечно счастливым концом.

Глава 8

Ночь я почти не спал, лишь на рассвете забылся на часик, покуда Никарх не нашёл меня и не начал скулить на ухо, что пора выдвигаться. Рабыня спала рядом обнажённая и беззащитная. Я блаженно вздохнул, послал Никарха подальше, а сам ещё раз воспользовался доступностью плутовки. Она была не против, тем более что на прощание я подарил ей застёжку от своей хламиды — золотую бляху грамм на сорок.

На выходе меня снова ждал Сократ. Он помог мне одеться, и пока крепил наплечники, сказал:

— Николет очень переживала, господин, что вы не пришли ночевать.

— Ты объяснил ей, почему?

— Объяснил. Но она всё равно плакала. Ей всё время приходится делить вас с кем-то. Сначала с Энисфением, теперь вот…

— Энисфений? Тот рыжий руководитель пельтастов?

— Да.

— А он здесь при чём?

— Ну как же, — Сократ состроил удивлённую рожицу, — вы же с ним любовники. Раньше вы часто…

— Что?!

Меня покорёжило. Любовники? Любовники, твою мать? С Энисфением?

Я схватил Сократа за грудки.

— Ты чё мелешь, придурок? Какие любовники? Я тебе, падла, язык пальцами вырву!

Сократ опешил. Вряд ли он понял значение слова «падла», но общий настрой уловил верно, и попытался успокоить меня.

— Что вы так всполошились, господин Андроник? Что я такого сказал? Все кого-то любят.

— Кто «все»?

— Ну… кто… Я не знаю. Но говорят… Это мы, старики, нам не нужно. А вам…

— Я не такой, понял? Для меня женщина — самое лучшее на свете. Никто, кроме них. Никто! Понял?

— Понял, понял. Чего вы так расстроились? С каждым бывает…

— Только не со мной!

Мне захотелось в баню с дубовым веником, а лучше с розгами, чтобы выбить из себя… Господи, как стыдно-то! Я всё радовался, какое тело мне досталось: тренированное, крепкое, а оно вон как обернулось.

Руки тряслись, душу выворачивало. Водки бы стакан. Или два. Продезинфицироваться. Может, для древних греков отношения между двумя мужиками — нормально, но я-то не грек.

— Андроник, не слышишь меня?

Я очнулся. Мимо караван-сарая двигались колонны гоплитов. Ветер взвивал пыль над их головами и осаживался на лица толстым серым налётом. Дневная жара ещё не наступила, а люди уже выглядели уставшими и грязными.

— Андроник!

В дверях караван-сарая стоял отец. Выглядел он по обыкновению хмурым: морщины по лбу, взгляд из-под бровей. Честно говоря, мне было не до него. Новость Сократа порвала меня на куски. Хотелось реально взять фалькату и устроить капустник. Из Энисфения. Хорошо, что его не было рядом. Сейчас он должен быть где-то в авангарде. Повезло, сучонку. Впрочем…