Страница 5 из 11
Подозреваю, что впоследствии скажут, что инокинь из монастыря выселили большевики, но на самом-то деле обитель уже в восемнадцатом году пребывала в запустении. В бытность Северного правительства здесь размещались казармы и мастерские, а пару месяцев назад, по моему приказу, тут обустроили фильтрационный лагерь. Разумеется, нехорошо превращать святую обитель в узилище, но у зданий, превращенных в тюрьму, гораздо больше шансов уцелеть, нежели у пустующих зданий.
Вокруг лагеря суетились красноармейцы, отрывая окопы и занимая позиции, а напротив ворот уже устанавливали «трехдюймовку». Еще одну «излаживали» так, чтобы она смогла подавить пулемет, буде тот затащат на колокольню. Третье орудие я пока не узрел, но оно, скорее всего, устанавливается с другой стороны, у запасных ворот.
Возможно, кому-то покажется нелепым, что для подавления восстания заключенных, имевших одну винтовку на восьмерых, проводят такие серьезные приготовления, но только не мне. Переоценить противника плохо, но избави боже его недооценить!
– Антон, тормозни, – приказал я водителю, а когда машина остановилась, открыл дверцу и громко спросил: – Бойцы, кто у вас главный?
– Терентьев, комбриг, – отозвался кто-то, а еще один из красноармейцев поприветствовал:
– Здравия желаю, товарищ Аксенов.
О, этих ребят я хорошо знаю. Можно сказать – однополчане. Вышел из машины, и пока отыскал Терентьева, ладонь заболела от крепких рукопожатий.
Командир бригады устроился на возвышенности, рассматривая монастырь в бинокль, благо, что стена здесь не очень высокая.
– Высокой начальство пожаловало, – поприветствовал меня комбриг. – Раз приехало, будет руководить!
– Ага, – поддержал я Терентьева. – Сейчас начну руками водить. Скажите лучше, что вы в биноклю-то углядели, товарищ комбриг?
Терентьев стал серьезным.
– Пулемет на колокольне, как я и думал. На стенах никого нет, но внутри, в зданиях, расположились стрелки – стволы бликуют. Видимо, будут ждать, чтобы мы вошли внутрь, тогда и стрельбу откроют. Парламентеров станем отправлять?
– А надо? – поинтересовался я.
У меня с некоторых пор при слове «парламентер» начинала болеть раздробленная лопатка, и принимались зудеть шрамы. И винить некого – сам дурак.
– А как прикажете, товарищ начальник губчека, так и сделаем, – пожал плечами Терентьев. – Здесь не Соловки, здания из кирпича, не из камня. Снарядов у меня по десять ящиков на ствол. За пару часов из обители сплошные руины сделаю.
– Ясно, – вздохнул я. Посмотрев на комбрига, спросил: – Белую тряпку найдете?
– Вона как, – присвистнул комбриг. Повернувшись к подчиненным, приказал – Мигом белый флаг сделать!
Пока красноармейцы сооружали флаг, удивленно спросил:
– Неужели людей жалко? А я-то считал, что чекисты – люди железные.
– Людей-то чего жалеть? – пожал я плечами. – Этих побьют, бабы новых нарожают. Мне монастыря жалко. Вот, расхреначите вы, на хрен, святую обитель, а она историческим памятником окажется, нас с вами в вандалы запишут.
– М-да, товарищ начальник губчека, шуточки у вас, – покрутил головой Терентьев. – Я же вас знаю, человек вы смелый, но зачем самому башку подставлять? Неужели не страшно?
– Страшно, – кивнул я, забирая у красноармейца белый флаг. – Знали бы вы, как мне страшно. Но придется.
Глава 3. Выбор, сделанный за других
Говорят, снаряд в одну воронку дважды не попадает. Стало быть, не должны меня подстрелить во второй раз. Но на самом-то деле и снаряды в одну воронку влетают, и парламентеры, вроде меня, пулю схлопотать могут. Как пойдет.
Вообще-то, начальникам моего уровня, самим отправляться на переговоры с противником нельзя. Для этого существуют младшие офицеры. А уж лицам, имевшим генеральское звание, самим идти договариваться с заключенными – нонсенс. В принципе, за одно это вышестоящее начальство должно меня разжаловать, и отправить на должность младшего милиционера куда-нибудь на Колыму, или Северный Сахалин. Впрочем, на Сахалин можно и уполномоченным ВЧК отправить, собирать сведения о японцах, обитающих покамест на Южном Сахалине.
Но все мудрые мысли ко мне пришли, когда я уже шел по направлению к обители, некогда святой, а ныне пребывавшей в статусе фильтрационного лагеря, и поворачивать назад уже невозможно.
Помахивая белым флагом и уверяя себя, что мне ни капельки не страшно (ну, разве, совсем чуть-чуть), я подошел к воротам обители и крикнул:
– Граждане! Моя фамилия Аксенов. Я являюсь начальником Архангельского губчека. У вас есть десять минут, чтобы выйти и сложить оружие. В случае сдачи обещаю тщательное разбирательство. Даю слово, что виновники беззакония в отношении вас понесут наказание по всей строгости революционных законов. – Немного подумал, и добавил: – Даю слово, что никто из невиновных не будет наказан. Виновникам мятежа жизнь обещать не стану, но смертью грозить не буду. Сначала разбирательство и следствие. – Кажется, пока в меня не стреляют, внимательно слушают. Уже хорошо. – Десять минут истекут, как только услышите сигнал. Из ворот выходить с поднятыми руками, оружие складывать аккуратно, в кучу не бросать. Нам еще с этим оружием Украину от поляков освобождать.
– Эй, чекист, – услышал я громкий, даже сказал бы «командный», голос из-за ворот.
– Эйкать и тыкать будете в другом месте, – огрызнулся я. – Ко мне обращаться – гражданин начальник губчека.
За воротами зашушукались, и другой голос, тоже командирский, но уже более интеллигентный, с легкой насмешкой спросил:
– Гражданин начальник губчека, а как мы десять минут отсчитывать станем? Часов у нас нет.
– Если офицер не умеет определять время по внутренним часам, место ему в ассенизационном обозе, – так же насмешливо отозвался я, потом спросил: – Судя по ехидным репликам, сдаваться вы не желаете? Что ж, воля ваша. Итак, повторяю – после сигнала жду ровно десять минут. Если просрочите минуту – не обижайтесь, но во второй раз в плен брать не станем.
– Э, подождите, гражданин начальник губчека, – заволновался интеллигент с командирским голосом. – Сигналом что станет?
– Услышите, – усмехнулся я.
Повернувшись, пошел к своим. Пока шел, думал не о том, что могут убить, а о том, что, если получу выстрел в спину или в затылок, будет очень обидно умирать. Хотя, какая разница?
Пока шел эти восемьсот метров или километр, два раза покрывался холодным потом, раза три хотелось ускорить шаг, а то и просто рвануть бегом, но выдержал характер. Дошел.
Встречавший меня командир бригады Терентьев покачал головой:
– Эх, товарищ начальник губчека, ничему-то вас жизнь не учит. – Поймав мой удивленный взгляд, хмыкнул: – Мне Спешилов про ваши шрамы рассказывал.
– Так у кого их сейчас нет, шрамов-то? – попытался я улыбнуться замерзшими, несмотря на теплый май, губами.
– Владимир Иванович, там местное население явилось, – кивнул комбриг куда-то в сторону Холмогор. – Я целый батальон выдвинул, чтобы не пускать, так все равно лезут и лезут.
Ну как же у нас без зевак? Без зевак в нашем деле никуда. И плевать уважаемым горожанам, что здесь может развернуться бой, плевать, что надо бы копаться на огородах, сажать картошку и прочее, так нет же, сползлись, чтобы поглазеть – а что тут интересного происходит? Правда, могло еще и так статься, что среди горожан есть знакомые и родственники задержанных. Я, в свое время, давал команду не отправлять в Холмогоры здешних уроженцев, но все могло быть. Да и родня у местных повсюду.
– Скомандуйте, чтобы поверх голов пару залпов дали, – посоветовал я.
Чтобы разогнать праздношатающихся бездельников лучше стрелять сразу по толпе, так надежнее, но это чересчур.
Терентьев кивнул, и один из его порученцев помчался исполнять приказ. Дождавшись, пока со стороны города не донесутся винтовочные залпы, послышатся ругательства и визг убегающей толпы (не исключено, что кого-нибудь затопчут, но за это я ответственности не несу!), сказал: