Страница 94 из 97
Новое правительство ускорило вооружение людей и наведение порядка в городе; все спешили оказать содействие обороне, и общественное настроение все более и более исполнялось рвением и твердостью.
Когда завершились первые часы этого великого движения — город был освобожден от тревоги, внушаемой двумя сдавшимися крепостями, — слабость моего отряда не могла быть долее скрываемой, и мысли о будущем стали устрашать предводителей восстания, они пришли, с тем чтобы задать мне следующие вопросы:
Какими средствами вы надеетесь защитить нашу свободу?
Каковы ваши военные планы? И каковы замыслы союзнических государств касательно нашего политического существования? Я запросил у генерала Винценгероде о том, какого рода речь я должен держать перед голландцами; он мне ответил, что намерения императора касательно этого ему совершенно неизвестны.
Тем не менее ответить было необходимо без колебаний; малейшая неловкость в моем поведении, малейшая нерешительность разрушили бы все доверие города и превратили бы мою экспедицию в партизанский налет, лишенный определенности и последствий.
Я отвечал: средством защиты вашей свободы является мой отряд, малочисленность которого я не стал скрывать; я объявил также об обстоятельствах, обязывающих Бюлова под держать это предприятие, я сказал о высадке английских войск, которые, как только сойдут на берег, немедленно поспешат на помощь; о патриотизме голландцев и о неприятеле, захваченном врасплох.
Мои же военные планы заключаются в том, чтобы рискнуть всем для вашей свободы.
Что касается замыслов союзнических государств касательно политического существования Голландии, я имею приказ узнать желания нации, оказать помощь в их осуществлении и сообщить о них императору. Таким образом, я спрашиваю вас: чего вы хотите? Они мне отвечали: возвращения принца Оранского. Только этот дом может гарантировать нашу независимость. Было постановлено немедленно отправить депутата к принцу, чтобы умолять его вернуться и возглавить свой народ. Несколькими годами раньше этот же самый народ сделал все, что в их силах, чтобы избавиться от семьи принца.
Принц уже имел сведения о том, что происходило в Амстердаме, и ожидал только благоприятного момента, чтобы покинуть свое убежище в Англии.
Тем не менее, зная, что наши армии находятся в Франкфурте в бездействии, что ведутся переговоры с Наполеоном, и находясь в полном неведении относительно политических настроений кабинетов министров и намерений Императора, я был охвачен беспокойством при мысли о том, что мною было сделано и обещано.
Я отправил курьера в Франкфурт, чтобы сообщить императору о моем входе в Амстердам, и написал также генералу Бюлову, прося считать меня под его началом, если он намерен продолжать начатую нами операцию.
Надежды мои исполнились. Неприятель, узнав о нашем приходе в Амстердам, предположил, что отряд мой более многочисленен, чем было на самом деле; и при виде сильной колонны, приближающейся к Утрехту, в уверенности, что вся Голландия последует примеру столицы, начал отступление, в спешке переправился через Лех и Вааль и оставил без защиты местность по эту сторону обеих рек.
<…> Несомненно, впервые в истории отряд казаков вел переговоры с адмиралом.
Было объявлено о прибытии принца Оранского; друзья семейства поспешили к нему навстречу, и Амстердам приготовился встретить своего правителя, избранного по праву рождения и по волеизъявлению народа.
Все население этого огромного города вышло встречать принца и заполнило улицы и площади. Русская гвардия находилась у дверей дворца, казаки шествовали перед каретой, я ожидал принца со всеми офицерами и городскими властями внизу лестницы. Выходя из кареты, принц с трудом удержался на ногах из-за народа, который толпился вокруг него, я устремился к нему навстречу и протянул руку, чтобы помочь ему пробраться сквозь толпу и войти во дворец. Принц показался на балконе, и шум восклицаний возобновился с удвоенной силой. Он был расстроган этой сценой, но можно было легко увидеть, что ему трудно осознать высоту своего нового положения и оценить этот момент.
Принца сопровождал английский посол, господин Кланкарти, который и сообщил мне о планах своего правительства относительно Голландии; этот откровенный разговор вполне успокоил меня насчет моих политических предприятий.
Вечером принц, посол и я вместе сели в карету и отправились в театр. Принц был принят там с шумным восторгом; во всем было видно мощное настроение нации, которая не утратила чувства своей свободы. Голландцы, не имевшие до сих пор привычки видеть в принце своего главу, теперь воздавали должное первому гражданину государства; их восклицания были не выкриками слуг, но являлись свидетельством их выбора, указывающим наиболее достойного человека для спасения государства. Это поражало и придавало величие происходящему.
<…> Намереваясь присоединиться к своему отряду, я остановился в Ле, чтобы принять участие в военном совете, в который входили принц Оранский, генерал Бюлов, английский посол и я. Они считали, что не следует ничем рисковать, а надо попытаться принудить крепости к сдаче. Как только пришел мой черед высказать свое мнение, я объявил, что имею в мыслях всем рискнуть, что я намереваюсь перейти Вааль и попытаться воспользоваться замешательством неприятеля, чтобы занять крепкую позицию на левом берегу и тем обеспечить наши движения и удалить войну от центральных областей Голландии. Это предложение необыкновенно понравилось принцу и послу; генерал Бюлов сначала долго не соглашался, затем пообещал прикрывать мое наступление, выслав несколько батальонов для защиты моего передвижения вблизи гарнизона Горкума.
28 ноября я прибыл в Роттердам.
Генерал Винценгероде отозвал три казачьих полка полковника Нарышкина и один из пяти полков полковника Балабина, когда эти части мне были более всего необходимы. Он знал, что я вошел в Голландию против его воли, и был вынужден выказать свое одобрение из-за счастливого окончания предпринятого похода, и тем не менее попытался противодействовать мне, насколько это было в его силах. Мне пришлось расстататься почти с половиной своей кавалерии и попытаться возместить эту утрату.
<…> Ожидая отряд пруссаков, обещанный мне, но так и не прибывший, я послал батальон Тульского пехотного полка с двумя орудиями для захвата плотины, которая служила для переправы из Горкума к Гардингсфельду. В ту же ночь с остатком отряда я последовал за батальоном. Я привел из Дордрехта батальон егерей, взял с собою прусского партизана майора Коломба, в чьем подчинении были пехота и кавалерия, состоящие из 600 чел.
С тех пор этот храбрый офицер не оставлял нас, оказывая нам значительную помощь.
Голландские канонерские лодки, наскоро вооруженные усердием жителей Роттердама, обстреливая Горкум, приближались к укреплениям этой крепости. Горкум защищал гарнизон численностью 7–8 тыс. чел.
<…> Бреда, одна из самых сильных крепостей и ключ Голландии, не имела возможности обороняться: на стенах не было орудий, и сами укрепления находились в плохом состоянии.
Наполеон, владычествуя в Германии и перейдя через Неман, чтобы в Москве продиктовать мир, не заботился об укреплении крепостей Брабанта.
На рассвете, находясь на расстоянии пушечного выстрела от Горкума, я начал переправу на весьма различных по величине лодках. Река была широкой, а ветер — очень сильным; особенно нам трудно было справляться с лошадьми. К сча стью, гарнизон крепости нас не беспокоил. Наконец мы собрались на другом берегу. Нам предстояло еще миновать место, защищенное орудиями Вудрихемской крепости, расположенной на левом берегу Вааля, почти напротив Горкума. Неприятель и не подумал преградить нам путь. Такой удачи мы никак не могли предвидеть.
Для многочисленного отряда и артиллерии не оставалось другой дороги, кроме Гертруйденберга — этого от природы очень сильного места и по сю сторону защищенного водами Бисботского залива. Однако я знал, что гарнизон был очень слаб и не готов к атаке. Генерал Сталь послал уже отряд казаков для наблюдения, а также офицера, чтобы потребовать от коменданта, бригадного генерала Лорсе, сдачи крепости.