Агуня

Кафтан парень бросил на мою лежанку.

— Вон там у двери колышек в стенку вбит. Туда и повесь. Нечего мне на постель уличное сбрасывать, — строго распорядилась я. — И рубаху переодень — негоже в мокрой за стол садиться.

С продуктами дядька племяшу прислал и узел одежды. Пару нательных рубах, вышитую с пояском и порты запасные. Теперь можно было снять перевязку, которая заодно выполняла роль одежды. Исполосованные медведем и окровавленные рубахи кинула в утилизатор.

— Чем сегодня потчевать станешь? — предчувствуя вкусный завтрак, спросил князь.

— Что дам — то и есть будешь, — буркнула в ответ, открывая печную заслонку.

Откуда я знаю, что там Трофим наваял, если за ним уследить было невозможно, так мелькало всё. Оказалось, что к завтраку поспели ватрушки творожные с морковью. Румяные, ароматные, одна в одну, прям слюнки потекли. Выбрала две самые аппетитные и отложила для новоявленного чудо-кулинара. Остальные сложила пирамидкой на блюдо и подала на стол.

— Жениться тебе надо, — прожевав первый кусок, сказала я Акамиру.

Тот поперхнулся и принялся откашливаться. Отдышавшись, уставился на меня, спокойно уплетавшую вкуснейшую ватрушку, слезившимися глазами.

— Это для того, чтобы чужие бабы в постель не лезли. Ревнивые мужья могут не только жёнку поучить, но и обидчика порешить, — сделав несколько глотков чая и дав время парню обдумать услышанное, продолжила: — Да и род невесты будет за тобой стоять. Значит, сватать девку надо у сильного боярина. Есть такие в твоей Думе?

— Самый родовитый и богатый — Градислав Комов, он сам мог князем Заречья стать, но два других, Чтибор Дуда и Явил Вишняков, против него всех подбили.

— Есть у этого Градислава дочери?

Парень пожал плечами и потянул в рот надкусанную ватрушку. Пока не наестся, разговаривать с ним не о чем. Но Акамир жевал задумчиво и даже без особого аппетита:

— Вспомнил. Есть у него дочь. Он как-то обмолвился, что вокруг терема пора псов пускать, чтобы не сманили девицу.

— Вот и сватайся к ней! Комов тебе поможет укрепиться во власти, надоумит советом и защитит влиянием рода. Тех двух горлопанов тоже далеко не отпускай. Приставь к ним людей сноровистых, чтобы приглядывали незаметно.

Князь хоть и жевал, но слушал внимательно и послушно кивал. Вот сколько раз уже замечала, что дети часто внимают советам сторонних людей лучше, чем родне. Наставляли же этого оболтуса и Финист, и Здеслав, но не пошло впрок ученье. Или, взглянув в глаза смерти, вдохнув смрадное дыхание разъярённого зверя и почувствовав боль от когтей его, понял, что закончились детские шалости и пора становиться мужчиной?

— Ох, бабушка, не простая ты старушка! За эти два дня я узнал больше, чем за последние пять лет.

— Глупости не говори! Отец с дядькой тебя многому научили, да ты не пользовался. Наверное, медведь мозги встряхнул и на место поставил.

Вспомнив случившееся, парень слегка побледнел, но быстро пришёл в себя, тряхнул головой, разгоняя грустные мысли, и поднялся из-за стола.

— Благодарствую за еду и советы добрые. Пойду еще вёдра потаскаю.

— Иди, милый, иди, — сказала я вслух, а про себя подумала: «У меня домовой еще не кормленный».

— Оболтус! — констатировал вслед князю Филипп.

— Не скажи, милый, — осадила я котика. — Вот ты кот, а сможешь мышку поймать?

— Не знаю, не пробовал. Да и не надо мне это. Ты же накормишь? — почесал за ухом фамильяр.

— Вот то-то и оно. Родиться кем-то — не значит им быть. Акамир родился княжичем, но Марья, балуя безмерно, не дала младшему сыночку расти стоящим воем и правителем. Финист, похоже потакая ей, махнул рукой, надеясь на сакраментальное «авось». Ситуация в нашем родном мире частая. Мамашки из сына воспитывают «сыночку», прикрывая юбкой от малейших неприятностей. Даже будучи глубоко и прочно замужем, говорят, что дети «мои», а не «наши» — не подпуская отца к воспитанию. Вот и «мельчают» мужчины в России. Чтобы хоть как-то доказать свою принадлежность к мужескому полу, отпускают бороды и часами пребывают в брадобрейных салонах, ухаживая за ними, тратя немалые суммы.

Переведя дыхание после эмоциональной речи, я увидела, как удивлённо-внимательно меня слушали Филипп и Трофим.

— Так ты из-за этого сбежала из нашего мира? — нарочито равнодушно спросил кот.

— Лапушка, сотый раз говорю, что не сбежала, а провалилась случайно, — взяла на руки кота и потёрлась щекой о его шёрстку. — Не бросала я тебя, дурашка. Ты всё ещё обижен?

— Нет. Просто к слову пришлось, — зверёк, не терпящий, когда его хватают и тискают, вывернулся из рук и спрыгнул на пол. — Открой дверь, пойду погуляю.

Оставшись вдвоём, мы с Трофимом присели за стол. Он пил травяной чай, я сварила себе кофе.

— Так ты не здешняя? — сделав вывод из услышанного, спросил домовой.

— Нет, дедушка, почти местная. В другом измерении жила. Переходила мостик, упала, и закружила меня Вселенная. Дважды поменяла мне тело и возраст, миры и знакомых.

— Так и есть… Когда с моста падаешь, может занести неведомо куда, прибить невесть к какому берегу, — старичок задумчиво кивал нечёсаной головой и думал о чём-то своём.

— Давно здесь живёшь, Трофим? — сменила тему разговора.

— Вот как избу поставили, так и живу здесь. Родом я из деревни, что много выше по реке. В добром дому жил, у справных хозяев. Служил честно, и они меня не обижали. В тот год весна спорая была. Ночью к крайним избам вдруг река подступила. Я только от сна пробудился, а тут беда. Насилу хозяина добудился, как вода нахлынула. Схватили они с жёнкой детей в охапку, и в окно бежать — дверь из-за воды уже не открыть было. Я им в мешок сунул припасы, одежонку и кошель заветный припрятанный да следом в окошко выкинул. Спаслись они. Успели выскочить… Меня река вместе с домом подхватила и унесла. Думал, что к Водяному в хату служить пойду, но повезло, и прибило растерзанный рекой сруб на отмель. Прыгнул на берег — и бежать подальше от воды. Хорошо, услышал речь человеческую. Непонятно, правда, говорили, не по-нашему. Избу эту осматривали, что-то правили. Шмыгнул в ворота открытые, забрался по крыльцу, затаился в горнице под печью и уснул от усталости и страха пережитого. Так и прижился здесь. Только странные хозяева в дому сём. Меняются часто, законов наших не блюдут, меня не привечают. Жил как сирота, хоть и не обижали нарочно. Ты первая ведающая, — Трофим заглянул мне в глаза и с надеждой спросил: — Надолго сюда?

— Не знаю, дедушка, — и, увидев, как погрустнели у домового глаза, опустились плечи и сникла седая голова, добавила: — Слово даю, если доведётся мне покинуть Дремлесье, то или пристрою тебя в семью хорошую, или всех, кто здесь после меня будет, научу, как правильно жить с домовым. Те, что раньше были, о тебе даже не догадывались.

— Если так, то лучше бы я здесь остался. Хозяйство справное, люди не злые, и дружок у меня есть — лешак Адун.

— Вот и сговорились. Да не печалься раньше времени, уважаемый, может так случиться, что я здесь навсегда останусь.

Домовой не ответил ничего — просто исчез. Зато в распахнутой двери встал взъерошенный после упражнений князь:

— Верховые там. Сюда едут.

— Ну, едут. Эка невидаль! Тут у меня уже дом гостевой, а не избушка тихой старушки-отшельницы, — проворчала я, кутаясь в шаль, недоеденную молью, и, шаркая разношенными обрезками валенок, что служили мне комнатными тапками, похромала на крыльцо.

Филипп вытянулся на широких перилах и нежился на солнечном припёке.

— Не паникуй. Это Здеслав едет, — едва слышно информировал меня и сощурился от яркого света.

Не доезжая ограды, остановился и спешился небольшой отряд всадников. Бросив поводья отроку, княжий дядя уже шагал к воротам. Я едва успела прочесть отворяющее заклинание, как он распахнул калитку и чуть ли не бегом взбежал на высокое крыльцо:

— Акамир где?

— Зажарила и съела, — цыкнула я зубом.

Вытаращенные глаза и отвисшая челюсть были наградой за хамство боярина. Но вышедший из сеней князь всё испортил. Зыркнув на меня хищным соколиным оком, Здеслав повернулся к племяннику: