Кровь героев

В это время с поля донесся страшный рев, рокот моторов стих, мотоциклисты побросали свои машины и на руках понесли вдоль трибун перед немногочисленными зрителями одного из одетых в такие же проклепанные, как и у остальных, кожаные доспехи парня. Когда торжественная процессия поравнялась с проходом, в котором стояли Вайстор и Климов, «выпускник Гарварда» помахал победителю рукой, и тот вместе со всей честной компанией ответил своему повелителю дружным радостным воплем. Зрители захлопали в ладоши, затопали ногами и засвистели. Никогда еще Саше не приходилось чувствовать волны такой искренней радости, исходившей от… мертвецов. Похоже, мистер Вайстор прав, и кто тут живой, а кто мертвец, — не простой вопрос.

Игроки двинулись дальше, а Климов, бросив взгляд в центр поля, с удивлением увидел, как «туша» поднялась и подошла к одному из брошенных мотоциклов. Парень, как был, с веревкой на запястьях, запустил руки в подсумок «харлея» и, достав оттуда бутылку пива, открыл ее прямо зубами и опрокинул горлышко себе в рот. Тут внимание Климова приковал одиноко сидящий неподалеку человек, одетый в гимнастерку и галифе. На голове у странного типа была папаха, а на боку висела шашка.

— А это-то кто? — не выдержал Саша.

Вайстор усмехнулся.

— Это, Алекс, твой земляк, — ответил он, расплываясь в улыбке. — Красный командир Иван Солодовников. Не меньше тысячи человек лично сам зарубил, забил и замучал. Про меня не слыхал ни разу, но умер с мечом в руках, как настоящий викинг.

Герой Гражданской войны, будто услышал, что речь шла о нем, и, повернувшись, посмотрел на повелителя Валгаллы. На мрачном изуродованном лице Солодовникова (Климова он, конечно, не видел) последний прочитал холодное осуждение. Иван отвернулся и, затянувшись самокруткой, положил руку на эфес шашки.

— Его мне опять же все тот же Рогатый сосватал, как, кажется, и кромешника того, которого ты со своим предком перепутал на турнире, — сообщил «покровитель всевозможных искусств» и, понимая, что Климов ждет разъяснений, продолжил: — Этого крестьяне вилами закололи. Их полсотни было. Окружили избу, где этот герой с дамой веселился. Остальных его товарищей они раньше потихоньку прирезали, а этот учуял что-то, выскочил и не меньше дюжины крестьян зарубил, прежде чем они его прикончили. Молодец! Герой!

— А чего он хмурый такой? — спросил Климов. — Или ему у Сатаны нравилось.

— Еще как! — воскликнул Вотан. — Он там решил бороться до полной победы мировой революции, вот Рогатый и сплавил его мне.

— А тут?

— Он и тут попробовал, — закивал головой Вайстор. — Да только к языкам неспособный оказался. Не убедил парней. Начал было шашкой махать, ну они ему об голову ее и сломали, там, в ножнах, теперь только один обломок остался. Раза два по мордасам цепями получил, все не унимался, мало показалось. Напал на ребят ночью и с полсотни человек прирезал. Они осерчали… Уже раз десять подряд ловили и тушу из него делали. Теперь немного присмирел, но, думаю, ненадолго. Он в голове все планы строит, как бы ему половчее их ночью всех перерезать, да только не справится в одиночку, да и бесполезно, все и так мертвые.

Климов понимающе кивнул.

— Изведал, значит, на себе убедительность мнения коллектива, — сказал он. — Нашим, одним словом, салом, нам же и по сусалам.

— Где-то так, — согласился повелитель царства мертвых.

Саша задумался. В голове его проносились обрывки разных мыслей, он несколько раз готов был задать вопрос, но каждый раз что-то мешало ему, а потом приходила другая мысль, казавшаяся более важной, но и ее вытесняла какая-нибудь следующая.

— И что же? — спросил наконец Климов. — И не бунтует никто?

— Бунтует? — удивился Вайстор. — А смысл-то какой? Я ведь не держу никого. Хочешь — иди, скитайся призраком по градам и весям… или вон по скалам. В рай никого из питомцев моих не возьмут, да и сами они не пойдут, а в ад… — Вайстор пожал плечами. — Ну, вот, может быть, Солодовников. Да и тот не пойдет, даже если бы Рогатый его и пустил. Кстати, если бы я хотел, то такую себе полицию мог бы отгрохать, поверь мне, у меня ведь тут почти весь Иностранный легион отдыхает! Их казармы у одних из последних ворот. Ну, это мы так условно называем, Валгалла все-таки обязана по закону пятьсот сорок ворот иметь, как будто бы для того чтобы войти в вечность, человеку непременно надо больше полутысячи дверей. У них там учения сегодня начинаются, — добавил Один и, посмотрев на циферблат золотого «Ролекса», пояснил: — Я пока братца своего Тора к ним послал, да скоро самому придется появиться, без меня не начнут…

— Мистер Вайстор, мистер Вайстор, — услышал Климов низкий женский голос. — Меня опять Ржавый ущипнул, скажите ему, чтоб не безобразничал.

Саша с удивлением уставился на высокую, статную — длинные ноги, узкая талия, высокая грудь, широкие плечи, гордо посаженная голова, длинные, цвета бронзы, волосы — юную матрону — воплощенное могущество Третьего Рейха, а не женщина.

Именно такими, только белокурыми представлял себе Климов валькирий. Женщина чем-то напомнила ему Галю Фокееву. Много, ну очень много тела. Смерть мужикам, одним словом. Этого Ржавого вполне можно понять. Тем более что одета женщина была как-то неподобающе для дочери столь солидного господина, коим, несомненно, был мистер Вайстор. Коротенькая спецовочка, белый фартучек; ни дать ни взять — официантка из «Макдональдса». Девушка сложила губки бантиком и нахмурилась. Па выражению лица «официантки», трудно было бы предположить, что внимание мужчин, даже выраженное в такой грубоватой манере, и на самом деле оскорбляет девушку. Скорее, даже наоборот. Просто появилась возможность пококетничать с незнакомцем. (Климов ощутил на себе заинтересованный взгляд.)

«Пожалуй, это единственная женщина, которая, за последнее время строит мне глазки просто так, — подумал Климов. — Ей-то уж точно от меня ничего не нужно»

— Ладно, Берта, — кивнул Вайстор, — я скажу ему, он больше не будет. А теперь ступай.

— А это новенький? — спросила Берта, не спешившая уходить. — Я его раньше не видела. — Девушка говорила по-английски с забавным и милым легким акцентом.

— Ступай, Берттильда, — с деланной сердитостью в тоне приказал Вайстор и, когда девушка ушла, покачивая скульптурными бедрами, добавил со вздохом: — Дочери, дочери, эта вроде младшенькая, а может, и нет…

— Значит, все довольны? — возобновляя прерванный появлением любопытной Берттильды разговор, допытывался Климов. — Все счастливы?

— Когда это вы, люди, бывали счастливы? — ответил «профессор», прищурив глаза. — А насчет недовольных… Есть один, натуральный диссидент.

— Это кто же? — оживился Климов.

В глазах у Вотана заиграли лукавые искорки.

— Да родственничек наш с тобой.

— ?

— Мессир Габриэль де Шатуан.

«Вот это да! — мысленно ахнул Саша. — Как же это я о предке-то забыл, с его ведь писанины и началось все это безобразие…»

Вайстор расхохотался.

— Да уж, — сказал он, переведя дух. — От его писанины и не такое произойти может. Известное дело, дорвется человек до бумаги и уж такого понапишет!.. Все, знаешь, жалуется на меня. Мол, зажимаю критику, статьи не публикую, стихи и прозу не издаю. А кто, скажи-ка на милость, все это читать будет? У всех своих проблем хватает. Мне — если только на досуге полистать. Да стихи у него паршивые, лучше уж я саги о викингах послушаю, или романсы, что Генрих, пращур твой, сочиняет, или рок-н-ролл. У нас тут недостатка в информации не ощущается. А проза… Так Габриэль вечно путает все, да и врет он не так занятно, как Эйрик… Одним словом, таланту маловато, а я, видишь ли, виноват. Вот он и диссидентствует, заперся в башне и стучит там на машинке целыми днями. Развлекается, а за эти развлечения еще и славы, и почета, и денег жаждет. Нет, брат, — добавил Вотан, обращаясь будто уже даже и не к Саше, а к самому Габриэлю, — даже у меня такого не бывает. Так что, стучи себе по клавишам, сколько влезет… Никому от этого ни жарко ни холодно.