Кровь героев

Сообразив наконец, что лежит совершенно голый на своей кровати в знакомой до боли комнате с полинявшими обоями, а не в спальне, убранной слугами для молодой четы де Шатуанов, Климов схватил телефонную трубку. Извинившись перед Стародумцевым, наврав, что был в ванной, Саша, хотя и не сразу, но понял, чего от него хочет беспокойный старичок.

— Конечно, конечно, Милентий Григорьевич, — забормотал Саша, — если вас есть кому подбросить ко мне, то, ради Бога, приезжайте. А обратно я вас отвезу, машина у меня на ходу… — «Если не угнали, конечно», — добавил он про себя, вешая трубку. Выглянув в окно, он на всякий случай убедился, что «шестерка» на месте.

Времени до приезда профессора хватило как раз на то, чтобы разгрести компакты на столе в кухне, где Климов собирался принять гостя, застелить постель и навести в «берлоге», как обычно называл Саша свое жилище, относительный порядок. Александр даже героическим усилием сумел отмыть две оставшиеся с бог весть каких времен чайные чашки от какого-то давно перебитого умопомрачительно старинного, купленного в комиссионке его бывшей женой сервиза. Он поставил на плиту чайник и высыпал в пластмассовую сахарницу остатки сахара из рваного целлофанового пакета. Большая часть «белой смерти» высыпалась при этом на стол и на пол, и Саша, беззлобно чертыхаясь, собрал тряпкой сладкий мусор и вытряс его в ведро.

— Вы уж, Саша, меня простите, — в очередной раз принялся извиняться старик, отказавшись от кофе. — Не пью… Сердце берегу. Страшно и сказать кому, ведь за девятый десяток уже перевалил, а все живу.

Климов заварил гостю чаю. Слава Богу, осталось немного хорошего английского в красивой жестянке. Не ударил, как говорится, лицом в грязь.

— Я, ей-ей, в детство впал с пергаментами вашими, просто с ума от них схожу, — причитал Милентий Григорьевич. — Понимаю, что дела у вас, а вот не мог удержаться. Черновички сделал, прикидочные… манускрипт сложный, ладно бы латынь, а то нормандское наречие, да и в стихах многое. Совсем не спал. Да и не успел бы, а так вам показать хотелось! Спасибо, девушка одна помогала, у внучка моего работает, на компьютере все набрала, а то мои стариковские каракули вам бы и не разобрать. А на машинке я долго печатать не могу, буквы расплываются… Я ведь еще в гимназию ходил, потом революция… Мы в Петербурге жили… Да, про что это я?.. A-а, да… Спасибо Наташеньке, уж такая умница… Да и сюда меня она доставила и позвонить обещала часа через два, чтобы меня забрать.

— Да не стоит беспокоиться, Милентий Григорьевич, — заверил профессора Климов. — Я сам вас отвезу куда скажете…

— Ну что вы, ну что вы… — запротестовал старик. — И так вам со мной одни хлопоты. Вы уж лучше почитайте.

Предложи Саше это кто-нибудь двадцать лет назад, ох как бы он вцепился в эти белые листки, испещренные текстом, аккуратно набранным на компьютере, а сейчас лишь из вежливости взял он в руки перевод старинной рукописи своего мифического предка. Не хотелось обижать старика профессора, без умолку уговаривавшего Александра не обращать внимания на литературный стиль текста.

— Толик мой, племянник, как увидел манускрипт, — причитал Стародумцев, — так и говорит, мол, чей это? Купить хочу. У него денег-то много, а ума… Не книгочей он, просто привлекает старинное да непонятное… А я ему и сказал, да разве такое продают, разве можно? Если позволите, Александр Сергеевич, я еще поработаю с пергаментами… — попросил старик, но вдруг, точно испугавшись какой-то мысли, замахал сухенькими ручками. — Нет, нет, если вам они нужны, то я…

Климов заверил гостя, что тот может читать и переводить старинную рукопись столько, сколько его душе угодно, и, не слушая более восторженных благодарностей, взял в руки первый лист.

«Я, Габриэль де Шатуан, сын Анри и внук Анслена де Шатуана, правнук овеянного славой доблестного крестоносца Генриха Совы…» — Климов, поднесший ко рту чашку с кофе, чуть не поперхнулся, сделав глоток. Он уткнулся в текст, стараясь не смотреть на гостя, который, задумавшись, склонился над чашкой с чаем.

«Ба, знакомые все лица, — мысленно произнес Саша. — Хотя чему тут удивляться? Мне вся братия эта пригрезилась просто потому, что имена-то эти я с детства помню, читал ведь перевод папиного приятеля-врача. Пожалуй, имена — это единственное, что ему удалось толком перевести. Как же его самого-то звали? Да какая разница?! Напомнил мне старик о шкатулке… Вот воспоминания и всплыли… В подсознании… — Саша хмыкнул, словно сомневаясь в правильности своих рассуждений. — А жутковатый был сон, прямо ни дать ни взять кошмар…»

Климов продолжил чтение.

«…Генриха Совы. Древний род наш восходит к…» — дальше, как в ветхозаветной Библии, шел утомительный перечень имен, с указанием, кто кого родил на протяжении всех трехсот лет, предшествовавших появлению на свет все того же достославного сподвижника Ричарда Английского. Лишь только первые имена были знакомы Саше по снам и детским воспоминаниям — Эйрик Бесстрашный, Харальд Веселый, Беовульф, он же Харальд-Волк. Снова Эйрик, затем Сигурд, Рагнар и Рольф. И, наконец, Генрих. «Ну вот мы и добрались до любимого прапрадедушки», — заключил Климов с облегчением.

«Родился я в Пирее, в герцогстве Афинском на следующий год после кончины императора Роберта и воцарения приемника его Балдуина, избранного и возведенного на трон Франкской Романии Советом Баронов Завоевателей и представителями дожа Венеции, в год, когда Фридрих, император Священной Римской империи Германской нации, с великим почетом короновался в Иерусалиме, надев венец своих славных приемников…»

— Эк завернул, — покачал головой Климов, — это какой же год?

— Тысяча двести двадцать девятый, — услышал Александр голос профессора и понял, что последние слова от неожиданности произнес вслух. — Эх, надо было мне пометки сделать, а то и не поймешь, какой год да кто, где и на каком троне… — принялся сокрушаться старик. — Эх, думал ведь, что непонятно будет, вы уж простите меня, торопился.

Саша, естественно, профессора простил и принялся читать дальше.

Филипп Август, само собой разумеется, не мог прийти в восторг от дикого, даже по тем временам, самоуправства своего подручника. Король Франции вовсе не горел желанием ссориться с нормандскими баронами, оспаривая свой протекторат над этой землей у английского короля. Да и Анслену после того, что он со своими солдатами учинил в отцовском замке, стало очень неловко оставаться в родовом гнезде, окруженном соседями, многие из которых лишились кто отца, кто брата, кто еще какого родственника, нашедшего свою ужасную смерть за свадебным столом несчастного Жильбера.

Рыцарь понимал, что надо убираться из замка, но не спешил. Несколько дней предавался Анслен со своими солдатами дикому, необузданному веселью, забыв об изнасилованной им баронессе Клотильде; вылавливая прятавшихся по закоулкам замка служанок, он развлекался с охваченными ужасом жертвами прямо на покрытом засохшей кровью дубовом столе. Рекой лилось вино из отцовских подвалов и кровь солдат в пьяных стычках. Труп Жильбера, как и тела его гостей, победители сбросили в ров со стен крепости. Те из дружинников-предателей, прежде служивших Жильберу, кто был поумнее, в одну из ночей тайно бежали из замка. Анслен приказал выставить на стенах дозор.

Как-то на рассвете один из дремавших на посту солдат пробудился по естественным надобностям и с удивлением увидел, что по дороге к замку движется колонна конных и пеших воинов. Солдат помотал головой. Нет, не пригрезилось. Дружина Анслена едва успела поднять мост и затворить ворота.

Пришедших под стены замка мстителей, среди которых были и ведомые своими баронами воины, и просто вооруженные крестьяне, набралось человек семьсот. Их предводителем (во всяком случае, формально) оказался двенадцатилетний Иоанн де Брилль, младший брат Клотильды.

Отрок потребовал от дружинников де Шатуана выдать ему убийцу отца и мучителя сестры, обещая всем солдатам прощение. Те не поверили, и де Брилль приказал начать штурм. Полупьяные солдаты де Шатуана сражались неважно, но все-таки смогли отразить все три приступа, понеся потери более по причине своей хмельной удали, нежели от рук неприятеля. Осаждавшие потеряли до пятидесяти человек убитыми и ранеными, однако к вечеру бреши, образовавшиеся в их рядах, восполнил еще один отряд из воинов и крестьян.