Комсомолец 3

— Опять на маму руку поднял, — сказала Нежина. — Когда-нибудь я убью этого эсэсовца. Можешь мне поверить, Усик — рука не дрогнет.

— Почему эсэсовец? — спросил я. — Почему не просто фашист или не гестаповец?

Запоздало сообразил, что фильм «Семнадцать мгновений весны» ещё не шёл на советских экранах. Да и не сняли его пока, насколько я помнил. Хотя… наверняка показывали другие фильмы, где фигурировала государственная тайная полиция нацистской Германии. Это мои дети уже с трудом понимали разницу между гестапо и военизированными формированиями Национал-социалистической немецкой рабочей партии. А в семидесятом году в подобных вещах, наверняка, разбирались даже пионеры. Нежина подтвердила мою догадку: не переспросила, о ком я говорил.

— Потому что СС, — сказала она. — Это аббревиатура от его имени-отчества — Сан Саныч. Можешь мне не говорить, Усик, что правильно говорить: Александр Александрович. Знаю: не малограмотная. Но этот алкаш сам себя величает Сан Санычем. Да и мы с мамой… привыкли его так называть.

Нежина выдержала паузу — будто над чем-то задумалась. Чуть склонилась вперёд, позволив бортам халата разойтись в стороны. Вновь напомнил себе, что Альбина всего лишь на полгода старше Пимочкиной. Нежиной в начале января исполнилось восемнадцать лет — Свете предстояло дожидаться совершеннолетия ещё пять месяцев. Но, по сути, они обе ещё сопливые девчонки, если сравнивать с моим настоящим возрастом. И мне не следовало проявлять интерес к её телу. Но интерес от этих мыслей не исчез — я пялился на открывшееся мне зрелище без особого стеснения.

— Да и не буду я его называть Александром, — сказала Королева. — Папу так звали. А этот эсэсовец никогда для меня Александром Александровичем не станет.

— Я, кстати — Иванович.

Поднял взгляд — взглянул Альбине в лицо.

— Что?

— Моё ФИО — Усик Александр Иванович, — сказал я. — Это так, просто к твоему сведению говорю. Что бы ты понимала, что я не эсэсовец.

Альбина посмотрела мне в глаза.

— Я и не считаю, что ты… такой же, как СС, — сказала она. — Больше так не думаю. Я… поразмыслила над твоими доводами — теми, что ты мне привёл у меня дома. Пришла к выводу, что ты во многом прав.

Она вздохнула — устало.

— Я не должна была проецировать на тебя свои чувства к… маминому любовнику. Ведь действительно тебя совсем не знаю. Так что прости, Усик.

Альбина не прикоснулась ко мне, как сделала бы сейчас на её месте Пимочкина. И даже не придвинулась ко мне ближе — выдерживала всё туже «почтительную» дистанцию между нами. Будто боялась, что я могу «распустить» руки (и не напрасно: мелькали у меня подобные мыслишки). Изучала мою реакцию на её слова. Молчала. Я демонстративно пожал плечами — мол, «фигня вопрос: с кем не бывает».

— Нужно было раньше перед тобой извиниться, — сказала Альбина. — Но не решилась объясниться с тобой тогда, перед экзаменом. Ну а потом… каникулы.

Нежина повела плечом. Полы халата снова чуть разошлись — подкинули в пламя моего воображения дровишек. Намагниченный взор соскользнул с лица девушки, опустился ниже. Мелькнула мысль о том, что Нежина намеренно меня дразнила. Но я допускал и такой вариант: она попросту не видела во мне мужчину. Потому и не следила за проделками халата: не видела в том надобности. Такое допущение слегка охладило мой пыл, приструнило воображение. «Мнимая единица отображает неопределенный интеграл», — выругался математическим языком, разгоняя неуместные фантазии.

— Об этом ты и хотела со мной поговорить? — спросил я.

Задумался о более приземлённых вещах — покосился на газетный свёрток.

— Не совсем, — сказала Королева. — Точнее, не только об этом. Хотела кое о чём тебя попросить.

— Я весь внимание.

Не дождался, пока Нежина предложит мне блины — потянулся за ними сам. Альбина никак не отреагировала на мои действия, словно вовсе не заметила моё самоуправство. «Сейчас счастливые времена: нет полиэтиленовый пакетов, — подумал я. — Счастливое время для природы и несчастное для людей. Зато находится применение для огромного количества периодических изданий — несвежая пресса получает в СССР вторую жизнь. И не только на гвоздике в туалете». Под несколькими слоями газеты «Советская Россия» я обнаружил пропитанные жиром листы ученической тетради (в клеточку). Развернул и их — достал сложенный вчетверо румяный блин.

— Усик, ты не должен никому пересказывать всё то, что услышал обо мне и моей семье здесь, в больнице, — сказала Альбина. — И о том, что видел у меня дома, тебе тоже не следует говорить ни в институте, ни в общежитии.

— Почему?

— Потому что я тебя об этом прошу.

Королева улыбнулась — будто электрическим разрядом подстегнула ритм сокращения моей сердечной мышцы. От взгляда Нежиной у меня забурлили в крови гормоны, по коже побежали мурашки. Захотел придвинуться к девушке ближе… и даже позабыл попробовать блин, что поразило меня больше прочего. Я окунул в горячий чай язык — остудил ожогом на кончике языка собственные желания. Вспомнил, что собирался есть. И затолкал блин в рот целиком, будто побоялся потерять его, как ворона сыр. Подумал, что если бы Альбина посмотрела на меня так же раньше — я бы не гадал, почему за ней увивались стайки поклонников.

Спросил:

— И что я получу за молчание? Кроме блинов, разумеется.

Придвинул к себе газету, взял с неё сразу два блина — на всякий случай. Заметил, что улыбка Королевы угасла. Будто задули огонёк свечи. Даже в комнате от этого стало мрачнее прежнего. Нежина смотрела на меня уже без прежней теплоты, но и без угрозы — задумчиво. Я вновь ощутил себя прежним Александром Усиком, которого Альбина не баловала улыбками. Вновь почувствовал аппетит. Бурление в крови успокоилось, не отвлекало от еды. Продолжил поедать блины (пока их не отобрали). Дожидался ответа на свой вопрос. Прикидывал, что именно хотел бы услышать.

— Что ты хочешь, Усик? — спросила Королева.

Развёл руками.

— Хочу квартиру в Москве с видом на Красную площадь, — ответил я. — Новенький ГАЗ-13 «Чайка» — желательно чёрного цвета. И место в Политбюро.

— Я серьёзно спрашиваю.

— Ты думаешь, я шучу?

Посмотрел на блины — прикинул, какой съем первым.

— Что ты рассчитываешь получить за молчание? — спросила Альбина.

— Кроме блинов?

— Кроме блинов.

— Хочу, чтобы ты ответила на парочку моих вопросов, — сказал я. — И пригласила меня на чай. К тебе домой. В первые же выходные, после того, как меня выпишут из больницы.

— Ко мне домой? — переспросила Нежина.

Я молча кивнул. Потому что вновь затолкал в рот блин. Позволил Альбине наблюдать за процессом поедания её выпечки. Специально не чавкал — если только ненамеренно (всё же пока не полностью искоренил эту привычку Комсомольца). Всем своим видом показывал, что восхищён кулинарным талантом Королевы.

— Послушай, Усик, — сказала Альбина. — А может ты не солгал тогда в милиции? Может, ты действительно в меня влюблён?

— А может я не солгал — действительно хотел подловить тебя с нашим завкафедрой? — сказал я. — Потому что я злой и коварный человек. Который отчаянно желает разболтать все твои секреты.

Нежина одарила меня укоризненным взглядом.

— Роман Георгиевич — очень хороший человек. Он был другом моего папы.

— Это мешает ему в тебя влюбиться?

— Усик, не говори ерунду, — сказала Альбина. — Роман Георгиевич порядочный человек. К тому же, он влюблён в мою маму — не в меня. Два года назад он даже делал маме предложение. Но та предпочла этого… эсэсовца.

Она поморщила нос.

— Это Роман Георгиевич уговорил меня учиться в горном институте, когда я решила не уезжать в Москву, — сказала Королева. — И помог подготовиться к поступлению.

Я прикинул возраст нашего заведующего кафедрой. По всему выходило, что Роман Георгиевич значительно моложе меня (того меня — из будущего). И раз уж я нет-нет, да и посматривал на комсомолку Нежину плотоядным взглядом… То почему бы завкафедры не сменить направление вектора влюблённости с матери на дочку? Тем более что Нежина-младшая пока — вольная птица. Вот не верил я, что в голове у заведующего кафедрой горного дела при виде Королевы не появлялись в голове пошлые мыслишки… как у меня. Или этот (лет сорок ему?) холостяк дожидался Альбининого совершеннолетия?