Страница 142 из 147
Иаков благословляет царя, который о летах его вопрошает. «Я странствую, — отвещает он, — сто тридесять лет; время жизни моей кратко и прискорбно и не сравнилося со временем жизни отцов моих».
Между тем, Египет достигает до конца своего бедствия, и природа начинает украшатися всеми прелестьми своими, как бы для торжества сего блаженнейшего брака. Отверзаются небеса и посылают на землю свое благословение: снисходит ангел, служитель их благодеяния; он повелевает облакам и буре; ливийские вихри заключаются, и с полудня приближается величественно долгий ряд облаков, приносящих изобилие. По сем счастливом знаке ходатай Египта прилетает паки ко исходищу Нилову. Тогда потоки, подобные многим рекам соединенным, с небес упадают; уже в недрах диких камней текут благотворящие воды, умножаясь всеминутно; восприемлют они прежний путь свой; скоро народы, ближайшие к порогам, ощущают колебание земли и внимают страшному шуму, равно как бы некое созвездие ударило в потрясшийся шар наш. Вдруг они объемлются страхом, но, узрев низринувшийся Нил во свои знойные пределы, ужас свой на радость пременяют; чем ближе он притекает, тем с большим криком радости народы его приемлют. Ныне он воздымается, побеждает свои пределы, и, алкая орошати землю, толь долго им оставленную, проливает он повсюду свои быстрые воды: весь Египет есть пространное море, на коем, подобны малым островам, зримы были грады и пастырские хижины. Едва река входит в пределы свои, уже цветы и травы возрастают, оживляется Египет, и можно бы рещи, что исходит он из вод украшенный всею красотою, — тако изображают царицу любви украшенну всеми ее прелестьми, исходящую из вод, где она родилась. Народы взирают с восхищением на зрелище сие; уже птицы прилетают паки в оживленные рощи, уже стада исходят на луга, все торжествует сие обновление природы, и человек песни свои с их гласом соединяет.
Тогда Иосиф, коему египтяне поручили земли свои и все имение, возвращает оное первым их владетелям; бывый сам рабом и познав права человечества, не хощет он покорити целые народы; он ведает, что безопасность престола и счастие людей состоит во блаженном согласии власти с вольностию; возвращает им стада их и все сокровища, коих был он толь долгое время божеством сохраняющим.
Потом, с согласия Пентефриева, хощет он прежних своих союзников из неволи свободити, но с того времени, как возмог он облегчити их судьбину, предпочитают они ее высшему состоянию; они усердствуют господину своему, любят стада свои, и уже очи их на цветущие поля обращаются.
Удовлетворя своему долгу, предается он сладчайшим чувствованиям. Уже уединенная сень, его, где он свои оплакивал несчастия, покрывается зеленым листвием; друзья его посвящают украшению сего жилища первые цветы, кои в сей стране произрастают; тамо хощет он заключити узы своего брака; привед туда ближних своих, внемлет он сим словам Селимы: «Почто не можем мы соделати сей благополучный союз во брачной сени, приготовленной руками твоими в родительском доме!» Иосиф на сие ей не отвещает, но, когда они вошли в рощу, тогда Селима приятным удивлением стала пораженна, видя сени тоя совершенное подобие. Иаков упадает ниц пред алтарем, воспоминающим ему алтарь Авраама.
Между тем, отводит он от всех Иосифа и Селиму. «Возлюбленный мой сын, - рек он, для тебя оставил я отцов моих жилище; я не скорблю о том, я узрел тебя; последние мои дни, тобою оживленные, посвященны будут тебе, подобно впадающему в море источнику, который совращает на единую минуту свое течение веселый оросити луг. Но, когда рука твоя затворит мои очи, почто быти мне в чуждой земле погребенну? Обещай мне в сей торжественный день, обещай пренести туда прах мой, где покоится прах Авраама, Исаака и Рахили, дабы некогда возможно было нам восстати купно от персти земныя... Но сердце твое не предъузнает ли моего желания?..» — «Так, — отвещает Иосиф, исполня слезами свои очи. — Воздав тебе сей последний долг... обещаю я, что смерть не долго нас разлучит; хощу, чтоб, удаленный от пирамид и великолепных египетских гробниц, прах мой положен был возле священных гробов моих праотцов... Возле твоего гроба... Тако не буду я исторгнут вовеки от родительского дому, и, когда разверзнется земля возвратити нас свету, тогда встретятся первые взоры наши и я в твои объятия устремлюся». Селима и старец от сих слов смягчаются. Потом вопрошает он сына своего о приключении, приведшем его во Египет. «Вещай, — рек он ему, — и удовлетвори наконец моему желанию. Не страшися зрети текущие слезы мои: они последние из очей моих прольются, и уже сердце мое единое чувствование радости вкушати будет».
Иосиф возмутился; язык его едва мог на притворство преклониться, как вдруг исходит Симеон из рощи, где с братиями своими внимал он сей беседе, и простирается к ногам старца: некое время пребывает он безгласен, трепещет и от слез едва дыхати может. Иаков и Селима взирают на Иосифа, который, устрашась действием брата своего, удержать его хощет. Но Симеон, прервав молчание: «Тщетно твое старание, — рек он, — ты простил меня, но я более не могу снести раскаяния моего, если не простят мне родитель и Селима. Отец злосчастный, коего спешил я низвергнути во гроб! Ты хощешь знать, который варвар поразил твоего сына, — ты зришь его перед собою…» Иаков бледнеет. Тогда Иосиф упадает к ногам его и гласом и слезами своими испрашивает прощение брату своему. «Великий боже! — возопил старец. — Я мог родить такового сына!» Но, зря слезы Иосифа и раскаяние несчастного Симеона, который, простершись на землю и не смея возвести очей своих, стенал и вопиял, подает ему руку. «Восстани, — рек он ему, — последуя брату твоему, я тебя прощаю». Селима тож ему вещает. Восстает Симеон, не смеет еще приступить ко отцу своему, но Иосиф приводит его во объятия Иакова.
Тогда уже ничто веселия их не возмущает. Они шествуют пред сень брачную, где ожидало их сельское пиршество. Пентефрий, Итобал и пастыри к оному приглашаются; все прияли места свои окрест великия трапезы; посреде был седяй Иосиф и Селима во брачном одеянии и старец, коего седые власы цветами были увенчанны, все предаются веселию; сам Симеон забывает свое раскаяние. Во время торжества Селима предлагает Иосифу лиру, соделанную им праздновати брак свой и которая руками супруги его обвешана была на ветвях кипарисных. Тогда царствует глубокое молчание. Иосиф воспел сии слова, прерываемые часто его восхищением: «Долгое время, мраком смерти покровенный и как бы во гроб заключенный, я более уже не воспевал и, подобен жалующимся теням, стенал и воздыхал; цветы, распускаясь, исполняли воздух сладчайшим своим благоуханием, и глас мой не прославлял оное; Аврора украшалася прелестными цветами, и я нечувствен пребыл; казалось, что цветы окружали хладный прах мой и что Аврора гроб мой освещала... Но, о превечный! ты разгоняешь мрак смерти, ты меня к жизни призываешь, ты отверзаешь уста мои и влагаешь лиру в руки мои... Приими первый звук ее, посвященный мною веселию; тщетно пустыни и горы разлучали меня от моих возлюбленных, ты сокрыл пустыни и уравнил горы; леса преклоняют пред тобою свои гордые верхи, ревущий океан от гласу твоего остановляется; речешь, и звезды совращают течение свое, вся природа обращается в ничто и паки велением твоим оживляется... Источник радости! ты сердце мое исполняешь; я окружен всем тем, что мне любезно; куда ни обращаются очи мои, везде стретаю я или отца, или супругу, или любящих меня братии, или возлюбленных друзей моих. Роща уединенная, где некогда чаял я видети их образ! Ныне не мечта взор мой обольщает, я зрю Иакова, Селиму, Вениамина и всех моих ближних... Сень, скорби посвященная, ты во брачную сень стала превращенна! Листвия, орошенные слезами моими, трепещите от радости! Стада, приявшие в печали моей участие, играйте ныне... А ты, лира, обвешанная на плачевном древе, внуши брачные песни в сей веселый день; кипарис в мирт преобращается; струны твои прославят не сияние величества, не пышность престола, но добродетели Иакова, прелести Селимы, сладость братския любви, дружество, цветы, источники, рощи и все то, что ныне блаженству моему спомоществует».