Страница 119 из 143
Извольте ж выслать этого плута и обманщика. Мне при нем нельзя говорить.
Поди на час от меня.
Я вижу, барин, что он на меня вам наговаривать будет. (Уходит.)
Вы знаете, сударь, что я служил вашему дедушке и батюшке, и всегда служба была моя верна; а когда бог не сошлет по душу, то и вам буду служить, да и думаю, что и по летам вашим пора и в службу вам вступить, а кроме меня вам некого с собою взять. Я бывал в походах и знаю, как там поступать; так не рассердитесь, что я стану говорить.
Нет, не буду, право.
И прикажете смело говорить?
Ивaнушка
Говори, что хочешь.
Ну, сударь. Я хочу у вас спросить, имеете ли вы намерение в службу вступить?
Как же без того; а другое дело, и сам не знаю, как батька хочет.
Так я вам доношу, что то необходимо должно быть и того государь требует; однако вы мало изволите о том помышлять, а по летам вашим уже и время прошло. Ох, сударь, слезы не дают мне говорить. (Плачет.) Что нам, сударь, делать? Вы теперь в таких летах, что моложе вас уже офицерами, а вы и в службу еще не вступили, да и надежды нет иметь хорошие ранги.
Да почему же так?
Простите ль моей усердной грубости, если что скажу?
Я уж тебе сказал, что все говори, что хочешь.
Милостивый государь! Не от хотения язык мой мелет, а от жалости, видев, что вы себя к погибели готовите.
Как к погибели?
Да как же, сударь, не так? Рассудите милостиво: выучили ль вы грамоте и знаете ль писать? Ведь, сударь, уж бороду бреете. Господина Добромыслова сын, сказывают, уже и иностранными языками говорит и давно уже офицер.
А что тебе до того нужды?
Ежели бы нужды не было, то я и не плакал бы. Ведь и нам весело, когда господа хороши да умны. Послушайте моего глупого совету и пойдите к батюшке, и попросите у него прощения, да начните учиться поскорее, чтоб вам со временем не плакать было.
Небось никогда не заплачу. (Хочет идти.)
Ну, барин, увидишь и меня вспомянешь. А куда изволишь идти, не к батюшке ли?
Вот тебе. (И с тем уходит.)
Как горох к стене не льнет, так-то ему слова. Вот какая честь отцу. Да ништо, зачем волю давал. Правда пословица говорится, что ученье свет, а неученье тьма. (Уходит.)
Видел ли ты нашего дитятку Иванушку?
Видел, сударь. Он сейчас изволил отсель выйти. Я и звал к вам, но никак не хочет идти.
Однако к столу придет ужо?
Не думаю, сударь, чтоб пошел. Он так на вас рассердился, что и вспомнить не дает, за что меня чуть до смерти не убил.
Так где же он кушать-то будет?
Не знаю, сударь.
Велеть было ему приготовить особливо. Пусть его уходится, посердится, да и перестанет.
А я так сужу — не давать ни куска, покуда сам не придет, пусть себе сердится. У сердитого губы толсты, да в брюхе пусто.
Так, мой свет, уморить его? Воля твоя, я не стерплю да пошлю блинков и чего-нибудь еще, пусть покушает, ведь рождение наше. Много ли их у нас — один, как глаз во лбу, да хотим с голоду уморить.
Доведешь ты своею негой до совершенных бед.
Аксен Михеич, ведь еще ребенок! Будет постарее, то совсем переменится. Не долго ему повольничать. Вот как в службу запишется, то все веселье отойдет.
Ее ничем не уговоришь. (Уходит.)
Ах, служба, служба государева! (Голосом воет.) Как-то тебе, дитятко, привыкать-то будет на чужой, дальней сторонушке, кто-то тебя, сердечушку, приголубит? Ах, сердешно дитятко, кто тебе даст блинка и пирожка? Не будет у тебя ни батюшки, ни матушки, ни роду, ни племени, к кому б приклонить буйную свою головушку. Хи, хи, хи. (Плачет.) Отпущу с тобою, дитятко, няню Агафью, она иногда и блинов тебе испечет. (Уходит.)
ДЕЙСТВИЕ III
Улита, Аксен и две служанки (последние в телогреях).
Я, свет мой, слышала, что к нам гости будут.
А кто такие?
Добромыслов с сыном.
Так надобно прибрать. (К служанкам.) Пошли сюда Федула.
Ужо посмотрим, как-то они выучены.
Федул входит.
Прибери горницы хорошенько, накрой стол ковром, поставь стулья порядком, а скамьи вынеси вон. А ты, Агафья, выдай свеч да скажи, чтоб нигде лучина не горела; а сама надень камчатную телогрею, а ты, Федул, надень ливрею, пусть видят, что у нас все есть.
Ужо увидишь тверских [петербургских]-то разумниц. Право, не лучше нашего Иванушки будут.
А я думаю, что еще и хуже, да хватись, что и богу забыли молиться, да думаю, чего боже сохрани, научились в пост мясо есть. О! избавь от того, боже, лучше дурак будь, нежели одинова в пост оскоромиться.
Ужо, душенька, увидим ученых-то деток, за которых разорил деревни; легко ль то сказать! Что сверх пяти алтын с души собрав еще пятьдесят рублей заплатил, а у нас так на таковые деньги Иванушка часослов, псалтырь, чети минеи, и пролог, и все молитвы наизусть выучит.
Да не хуже будет, а чего лучше, что при своих глазах, а хватись, Добромыслова сын нужды-то, нужды навидался. Я чаю, и с голоду помирали. Куда бы я рада была, ежели бы он хуже нашего Иванушки был. Ах! как я вспомню глулость Добромыслова: без всякой жалости отпущал его в школу, да еще и нам советовал, чтоб и мы так же с своим Ванюшею поступили; однако не обманул нас. Куда бы я обрадовалась, если б он хуже нашего выучился.
А я с радости выше Ивана Великого вскочил бы, а дай бог, ужо одумались бы другие отцы в чужие руки детей своих отдавать. Послушай-ка, душенька, что я тебе скажу. Намнясь я был у Родиона Ивановича Смыслова и видел его сына, также французами ученого. И случилось быть у него в доме всенощной, и он заставлял сынка-то своего прочесть святому кондак. Так он не знал, что то кондак, а чтоб весь круг церковный знать, то о том и не спрашивай. Поверишь ли, разлапушка, что если б я на месте отца его был, то со стыда сгорел бы, а он еще тому и рад был. Да еще что сказал: поди-тка к своим французским книжкам, а это дело не твое. Так вот, душенька Улита Абакумовна, чему иные отцы детей своих учат.