Страница 321 из 332
Кассандра. Впервые — «Русский вестник», 1874, No 5, с. 84. Печатается по тексту: А. Н. Майков. Полн. собр. соч., т. 3, СПб., 1884, с. 159, с исправлением по первой публикации опечатки («Но есть ведь утешенье в смерти!») в ст. 584. Переложение сцен из трагедии Эсхила «Агамемнон» (458 до н. э.). Рассказывая в автобиографии о своем увлечении античностью, Майков заметил: «...за Гомером явился Эсхил. Величайшее его создание из дошедших до нас — это «Кассандра», и — передать ее по-русски можно и должно было только переводом, но с тем, чтобы при верности филологической текста был бы передан высоко-простой, местами дико-величественный язык и образы — и на этом фоне худой, бледный, с глубоко глядящими глазами, слабо-женственный образ Кассандры, которой Аполлон за отверженную любовь дал дар прозрения в будущее — но с тем, что ей, страстно любящей своих — эти свои не будут верить! Стал ли я на эту высоту в своем переводе <...>, судите другие!..»
Перевод закончен был не позднее 3 марта 1874 г.: в этот день сцены читались у И. А. Гончарова. «Нечего и говорить, что перевод прекрасный и чтение вышло очень занимательное», — записал в дневнике А. В. Никитенко, присутствовавший на чтении вместе с Н. С. Лесковым и др. (Дневник, т. 3, с. 308). «...Посылаю вам «Кассандру», — писал Б. М. Маркевич М. Н. Каткову 28 марта 1874 г. — Не имея возможности — очень всю жизнь жалел — проследить по греческому подлиннику о верности этого перевода, я могу только ограничиться внутренним впечатлением, какое на меня произвел поэтический текст Майкова — и с этой стороны горячо рекомендую его Р<усскому> Вестнику. Опираюсь при этом на вполне согласное с моим впечатление, какое произвело чтение его самим автором на Георгиевского и некоторых членов Общ-ва любителей древней филологии, собравшихся у него по этому случаю: все они признали, что текст Майкова «по духу» весьма близко подходит к подлиннику и передает колорит Эсхила вполне удовлетворительно. Лично же я в восхищении и полагаю, что со мною согласится каждый одаренный поэтическим чутьем читатель» (ГБЛ). Однако И. С. Тургенев сомневался, может ли Майков быть переводчиком Эсхила (см. его письмо к Я. П. Полонскому от 28 ноября 1873 г. — И. С. Тургенев. Полн. собр. соч. и писем в 28 тт., М.-Л., 1960-1968. Письма, т. 10, с. 177). «...Чисто эсхиловского в переводе Майкова немного, — отмечал известный переводчик античных авторов В. А. Алексеев. — Это не перевод, а скорей вариация — и то довольно отдаленная на греческую тему...» (В. А. Алексеев. А. Н. Майков (Из дневника). — «Исторический вестник», 1914, No 2, с. 524).
Два мира. Впервые полностью — «Русский вестник», 1882, No 2, с. 659. Ранее (1872) печаталось без ч. 2. Опубликовав в 1857 г. «лирическую драму» «Три смерти», Майков продолжал работать над своим замыслом, связанным с историей раннего христианства в его столкновении с языческим миром, и в 1863 г. опубликовал новое произведение под загл. «Смерть Люция. Вторая часть лирической драмы «Три смерти»». Однако и это решение автора не удовлетворило. В архиве поэта сохранился черновой автограф под загл. «Смерть Люция. Часть вторая». Эта испещренная поправками рукопись — зародыш будущей трагедии «Два мира», куда сначала в качестве второй (1872), а позднее (1882) третьей части войдет кардинально переработанная «Смерть Люция». Трагедия «Два мира» завершает собой многолетний поэтический труд Майкова. Первостепенное значение для истолкования трагедии (как и для понимания всего драматического цикла Майкова) имеет его письмо к академику Я. К. Гроту, написанное в связи с присуждением Майкову за трагедию «Два мира» Пушкинской премии Академии наук. В начале письма Майков характеризует свои многолетние занятия всеобщей историей, перечисляя наиболее авторитетные исторические сочинения и называя многочисленных изученных им авторов: писателей, историков, богословов и т. п. «События минувших веков я старался вообразить себе по их аналогии с тем, что прожил и наблюдал сам на своем веку, а нами проживаемая историческая полоса так богата подъемами и падениями человеческого духа, что внимательному взору представляется богатый материал для сравнения даже с далекими минувшими эпохами. Открывается удивительная аналогия явлений, но не роковая последовательность непреложных внешних законов, а нечто живое, вечно действующее в самой сущности духа человеческого <.,.> Таким обрезом, мне настоящее поясняет минувшее, н наоборот». Далее Майков характеризует героев своей трагедии (и одновременно «героев» современности): «И нынешнего старого развратного сановника, балетного завсегдатая и весьма неразборчивого в способах приобретения узнаешь в Публии, беззубом проконсуле, которого дурачит Аезбия; надменного, сухого аристократа, у которого от предков остались только фамильные пороки н имя, который бранит новое только потому, что не ему достается сбирать дань с текущей жизни, признаешь в старом Фабии, скряге, скопидоме, вздыхающем о древнем праве, по силе коего он мог бы в рабство себе взять всех своих должников. В этих наших героях demi-monde'а <полусвета (франц.). — Ред.~>, добрых и веселых по природе, остроумных, даже и знакомых с последними словами «науки», при всем том скучающих, и обремененных долгами, истощенных оргиями и наслаждениями и часто готовых на все {как Катилина) для стяжания чести и денег, — разве не узнаете вы в этой бледной толпе юных патрициев <...> В этой картине нельзя не узнать многое, нас окружающее. И циник оказался необходим для моей картины. Скажу, впрочем, что он у меня вышел крупнее, так сказать, грандиознее и идеальнее, чем все циники Лукиана и др<угих> древних писателей. Я ему «польстил». Современные циники не должны бы обижаться, и они совершенно напрасно обиделись». Особое место в письме Майкова Гроту уделено проблеме «слога» — индивидуального языка действующих лиц трагедии. С этой точки зрения охарактеризован ряд ее героев: христиане Иов, Марцелл, Эвмен, Главк, Лидия и др. Далее Майков сказал о трагедии: «В ней много моих «убеждений». Во-первых, главное — все, что Деций говорит о разуме к что возражает Марцелл, — это мои личные понятия и «убеждения». Не считая непогрешимым и высшею силою в мире человеческий разум, личный, я воспользовался случаем дать шпильку и коллективному разуму, так наэ<ываемому> vox populi (имеется в виду античное изречение: глас народа — глас божий (лат.). — Ред.), предоставив подлому Миртиллу сослаться на глас народа в восстании всех против христиан» (Известия ОЛЯ, 1979, No 4, с. 384, 385, 386, 388).
Трагедия «Два мира» вызвала многочисленные отзывы современников Майкова, преимущественно положительные, и почти единодушно была признана самым значительным его произведением. «Поэма г. Майкова, — говорил Я. К. Грот на заседании второго отделения Академии наук 19 октября 1882 г., — столь зрело обдуманное и тщательно обработанное художественное создание, что его нельзя не причислить к тем приобретениям нашей литературы, которыми она вправе гордиться» (Я. К. Грот, Отчет о первом присуждении премий А. С. Пушкина, СПб., 1882, с. 14),
Повествуя о первых веках христианства, Майков широко использовал библейские легенды и предания, вводил в поэтическую ткань трагедии, в речь ее персонажей парафразы и цитаты из Евангелия. В комментариях такого рода вкрапления специально не оговариваются.
Часть первая. Сцена первая. Спартаком пахнет, да! Спартаком! — то есть восстанием рабов. Престол, // И некто был на нем седящий. — Речь Иова стилизована под слог Апокалипсиса. День суда — Страшный суд. Сцена вторая. Рим... // миру // Законы дал. — Древнеримское право было наиболее развитой правовой системой рабовладельческого общества. И сядь на трон // Философ и т. д. — Деций высказывается как последователь политического учения Платона (см. его «Государство»).
Часть вторая. В катакомбах. Он потом // Ученикам явился днем? — По евангельской легенде, на третий день после казни воскресший Христос явился своим ученикам. «Отче наш» — начало и название христианской молитвы, обращенной к богу. Он в венце из терний. — По евангельской легенде, терновый венец был надет на Христа перед казнью. Он львами // Разорван был — т. е. был предан казни: погиб на арене цирка или был брошен на съедение зверям. Там, где нет ни воздыханья и т. д. — Перефразировка христианской заупокойной молитвы.