Родимая сторонка

Впервые после приезда в Курьевку Михаил поинтересовался судьбой младшего брата:

— Ну, как дальше жить думаешь?

— А что?

Михаил посвистел, глубоко утопил в кудрях белые пальцы, зевнул.

— Захиреешь, Алешка, тут. Переезжал бы всей семьей к нам да за настоящее дело брался. Город у нас большой, культурный, работа художнику всегда найдется. Поговори-ка с женой да с матерью…

Даже мигать перестав длинными ресницами от удивления, Алексей ответил немного погодя.

— Спасибо, поехать в большой город не мешало бы мне, на время. Среди художников там потолкаться, послушать, чем они живут, поглядеть, что и как пишут. Но я, видишь, хочу настоящее что-то сделать, значительное, пока силы есть. А для этого, брат, в город ехать необязательно. Вот если с творчеством не заладится, тогда, конечно… Придется плакаты, рекламы, вывески писать. Они тоже нужны. Но их здесь, в колхозе, так много не потребуется, как в городе…

— Творчество! — усмехнулся Михаил над братом снисходительно. — А много ли пользы от картин твоих? Сейчас, Алешка, век науки и техники. Вот если бы ты по технической эстетике работал, скажем, тогда другое дело. А искусство, картины… Одна выдумка, от безделья. Они и сейчас мало кому нужны. А в будущем?

Думая о том, что сердцем Василий умнее брата, Алексей осадил Михаила, как школьника:

— Искусство, брат, как и труд, делает людей человеками. Без искусства ты и сейчас ходил бы на четвереньках и лакал болотную воду. Уж если на то пошло, то и машины хорошей не создать без выдумки, без воображения…

Очевидно, приняв это за намек на свою неудачу с комбайном, Михаил, досаду свою скрывая, только рукой махнул на Алексея презрительно.

Подошел Василий, кряхтя и вздыхая. Поставил чемодан, вытер лоб. Сел к братьям.

— А что, думаешь, пижамы не жалко мне было? — сердито оборотился он к Михаилу. — Я привык беречь копейку. Мне, брат, никогда она даром не давалась. Да и гостинцев материнских жалко. Оставили бы, сколько обиды ей нанесли!

— Я на это и рассчитывал! — серьезно поглядел Михаил на брата. — Неужели, думаю, у Васьки совести хватит материны гостинцы бросить!

— У тебя вот хватило, небось. Бросил.

Михаил плюнул на окурок.

— Не бросил бы! Кабы не пошел ты за чемоданом, я дождался бы проезжего, да с ним до чемодана и доехал. А ты не сообразил этого, поперся пешком. Правду говорят, что дурная голова ногам покоя не дает.

Позубоскалив еще над братом, Михаил взял чемодан.

— Пошли.

Поднимаясь за Додоновым по райкомовской лестнице, Трубников уже готовился мысленно к тяжелому разговору с секретарем. После Курьевки они успели съездить еще в два колхоза, но поездка эта не только не успокоила, а еще больше встревожила Трубникова: в районе начали потихоньку отбраковывать и резать в счет второго плана сдачи мяса даже дойных коров.

След в след ступал за Трубниковым Роман Иванович. Он был угрюм и молчалив, сосредоточенно раздумывал о чем-то.

Не успел Додонов за стол в кабинете сесть, как над головой его устрашающе зашипели вдруг старомодные стенные часы с фарфоровыми ангелочками и медным маятником величиной с чайное блюдце. Мерно и торжественно отбили они два удара, и не успел еще замереть их малиновый звон, как на столе запели разом черные петухи-телефоны.

С приездом секретаря в райкоме началась жизнь. Попеременно поднимая то одну, то другую трубку, а то и обе вместе, Додонов так и не мог уже оторваться от них. Со всех концов района несся к нему по проводам зычный крик председателей колхозов. Одни просили у секретаря райкома поилки и водопроводные трубы, другие настойчиво добивались канавокопателей, третьи требовали запасных частей для автомашин, а все вместе, горячо уповая на Додонова, как на последнюю и единственную свою надежду, умоляли его повлиять, нажать и надавить на бюрократов, которые…

Обещая немедленно разобраться с делом, Додонов нажал и надавил сперва на самих председателей, требуя от каждого досрочной сдачи мяса и молока, немедленного и безусловного усиления темпов уборки. Потом честно и настойчиво стал принимать меры по жалобам, добираясь по телефону до бюрократов, которые…

Но тут выяснилось, что ни труб, ни поилок, ни запчастей в районе сейчас нет, а какие были — уже распределены по колхозам. Не оказалось и свободных канавокопателей: все они находились в тех колхозах, где и надо было им находиться по графику мелиоративных работ в районе.

Раздосадованный вначале своим бессилием изменить что-либо, Додонов нашел-таки возможность выполнить свои обещания. Узнав, что один колхоз не смог внести деньги за трубы, он настоял, чтобы трубы эти переданы были тому колхозу, председатель которого был при деньгах и особенно сильно плакался по телефону; точно так же нашелся один канавокопатель в колхозе, где правление не успело подготовить фронт для мелиоративных работ; нашлись и запчасти, не выкупленные вовремя каким-то раззявой…

А телефонный самум все нарастал, нарастал… И с чем только не обращались к Додонову люди, уверяя его, доказывая ему, требуя от него, прося его, даже плача перед ним! Казалось, не будь секретарь райкома на месте, замерла бы сразу, остановилась в районе жизнь. Так и не приступили бы к строительству моста через ручей, кабы не позвонил в исполком сам Додонов; нескоро бы нашлись в банке деньги на ремонт школ, кабы не повлиял на директора банка сам Додонов; гуляли бы на свободе обнаглевшие хулиганы, кабы не надавил на начальника РОМа сам Додонов; не хватило бы у редактора духу напечатать разоблачительную заметку о председателе райпотребсоюза, если бы не дал согласия сам Додонов; не послали бы сразу ревизора в магазин к проворовавшемуся заведующему, кабы не потребовал этого сам Додонов; целый месяц пролежало бы на станции химическое удобрение, кабы не заставил председателя колхоза выкупить его сам Додонов; даже места в детском садике не могли найти для дочурки школьной уборщицы, пока не позвонил в районо сам Додонов…

— Я что-то не пойму никак, где я нахожусь и кто вы такой есть?! — поднял на Додонова глаза Трубников, улучив минуту телефонного затишья. — Хотел уж выйти на улицу, посмотреть на вывеску, туда ли я попал.

Все еще взволнованный телефонными боями, вспотевший, довольный, даже счастливый оттого, что удалось разрешить столько важных вопросов, Додонов не сразу понял его:

— Да, приходится, знаете, всеми делами заниматься!

— Все время считал я, — заметил Трубников, — что райком — орган политического руководства, а тут вижу какое-то административно-хозяйственно-заготовительное учреждение. И вы в нем, извините, очень мало напоминаете политического руководителя.

У Додонова мигом исчезло с лица выражение счастливого внутреннего удовлетворения. Никто еще ни разу не сомневался в том, что он — секретарь райкома. Колеблясь, сразу ли отчитать непрошеного критика или же выслушать его до конца, Додонов ответил не сразу. Лишь после того как загнал, видно, обиду в самый глухой угол сердца, спросил спокойно и серьезно:

— Вы когда-нибудь бывали на руководящей политической работе?

— Слава богу! — взялся за фуражку Трубников. — И членом райкома бывал, и замполитом, и секретарем партбюро…

— Давно?

— Давненько таки. Да что из того?

Додонов, безотчетно радуясь чему-то, усмехнулся снисходительно, извиняюще.

— Ну, тогда все ясно. Вы просто отстали, товарищ капитан. Времена так называемого общего политического руководства, беспредметной политической агитации и книжной пропаганды, оторванной от жизни, прошли. Сейчас, знаете, от партийного руководителя требуется конкретное руководство, он сам должен быть специалистом, сам должен во все вникать, сам активно вмешиваться в работу производственных, да и всех других предприятий и организаций, воздействовать, так сказать, непосредственно на их деятельность, направлять ее… Понимаете?

— Не совсем… — озадаченно почесал за ухом Трубников. — Если так вмешиваться и воздействовать, как это делаете вы, то что же тогда остается делать самим хозяйственникам и специалистам? Для чего же они сидят на своих местах?