Страница 79 из 97
Обрадовался Тимофей. Стал надевать стеганку, а у ней пуговицы нет, да и вата из локтя в дыру лезет.
— Хоть бы зашила, старуха, — осерчал он. — На люди ведь иду!
Взяла у него Соломонида стеганку, потрясла, потрясла в руках, бросила на голбец.
— Надевай пиджак новый! Куда его бережешь? А стеганку не носи больше, вся в заплатах. Срам один. И ушивать не буду.
Привык Тимофей к стеганке, да и пиджак жалко: такой хороший пиджак, совсем новый, Василием подаренный, только по праздникам и надевал его Тимофей.
— В одной рубахе пойду. Не мороз.
Народу в магазине оказалось немного. Отпустил ему продавец Гущин Костя сахар и чай, спросил:
— Еще чего требуется, Тимофей Ильич?
Тут и увидел как раз Тимофей на полке новую зеленую стеганку.
— Ну-ка покажь!
Повертел, повертел в руках. Хорошая стеганка!
— Взять, что ли, Константин?
— Бери, Тимофей Ильич.
Надел ее Тимофей. Таково ладно сидит, красиво.
— Возьму, пожалуй. В ней можно и на люди выйти.
— А на люди у меня еще лучше есть, — оживился Костя. — Из черного сатину. Все равно что фрак. Вот, гляди!
И снял с полки другую стеганку. Оглядел и эту Тимофей, помял в руках, примерил. Уж больно хороша!
— Бери обе! — настаивал Костя. — Зеленую в будни будешь носить, по хозяйству. А в черной хошь в Москву поезжай. На нее уж тут сегодня Ефим Кузин зарился, да денег у него с собой не случилось, а то бы взял.
И до того заговорил Тимофея, что тот сдался:
— Давай обе. На всю жизнь теперь одет буду.
Сунул ему Костя книжку какую-то:
— Распишись.
Тимофей расписался, дивясь новому порядку в сельпо, взял квиток, полез в штаны за деньгами. А Костя и руками замахал:
— Ни-ни, денег с тебя не возьму, Тимофей Ильич! Приказ есть от председателя — отпускать бесплатно. Расписываться только будешь для отчета моего, и все дело. Да, может, еще что приглядел? Бери за одно уж! Вон ситец есть темненький с мелким узором, старушечий. Туфли можешь также Соломониде приобрести. Модельные ей ни к чему, а парусиновые для лета как раз. Могу вот велосипед предложить, ежели желаешь. А что? В городе, вон глядишь, иной старик, подобный тебе, столь ходко на велосипеде шпарит — и борода набок…
До этого думал Тимофей, что шутил Роман Иванович на собрании насчет бесплатного товара, а выходит — правда!
— Да возьми хоть на платье старухе! — не отставал от него Костя. — Не нравится темный ситчик, могу предложить цветастый, повеселее.
Тимофей отговорился хмуро:
— Куда ей такой? Не девка ведь. Да сказать тебе правду, два новых сарафана в сундуке у ней лежат. Снохи коего году подарили. Ты бы лучше газетку дал стеганки завернуть, а то неловко по улице нести. Дорвался, скажут, до дарового, вон сколько хапнул!
А Костя смеется и так сердечно говорит:
— Не сомневайся, Тимофей Ильич. Тебе по приказу положено. Роман Иванович заходил уж ко мне. При всем народе интересовался, почему в магазине ничего не берешь которую неделю. Поругал меня даже: «Ты, говорит, Константин, гляди у меня. Чтобы, говорит, Тимофею Ильичу ни в чем отказу не было…»
Не успел Тимофей порог дома переступить, Соломонида с расспросами, чего в лавке есть, все ли купил, что было наказано.
Как увидела стеганки и руками всплеснула:
— Деньги ты не жалеешь, старый! Куда тебе две, солить, что ли?
А когда узнала, что даром принес, и слова не дала выговорить.
— Сейчас же неси одну обратно. Из ума ты выжил! Что люди-то скажут? Совести, скажут, у тебя нет, пожадился на чужое добро. Да ступай в лавку задворками, чтобы, не дай бог, не увидел кто… Экой срам-то, господи!
Хлопнул Тимофей дверью, выскочил на крыльцо. Огляделся, как вор, не видит ли кто. Задами вышел за деревню, а когда поравнялся с магазином, перелез изгородь на усадьбе Елизара Кузовлева и картофельной межой вышел к магазину. Костя уже запирал магазин на обед и немало удивился, увидев Тимофея. Вынул из пробоя замок, собираясь вернуться в магазин.
— Али забыл еще что взять?
Не глядя на Костю и путаясь в словах, Тимофей объяснил ему, зачем пришел.
— Не могу, Тимофей Ильич, обратно принять! — уже решительно запирая замок, сказал Костя. — Рази ж могу я корешок квитка из книжки вырвать? Он же под номером! А ежели у тебя квитанцию обратно взять, опять же не приклеишь к корешку. Да тут, не приведи бог, ревизионная комиссия увидит, что корешок вырван, так ведь суда не избежишь. Нет, Тимофей Ильич, ты под обух меня не подводи…
Потоптавшись один около магазина, Тимофей опять задами пробрался к дому. Никто не попался ему навстречу. Несколько успокоенный, он перелез изгородь, прошел садом, но перелезая вторую изгородь, похолодел. На крыльце сидел и курил, ожидая его, Назар Гущин. Бросив стеганку в крапиву, Тимофей подошел к крыльцу, поздоровался.
— Я гляжу, Тимофей Ильич, крепок ты еще! — дивился Назар. — Сигаешь через изгородь, как молодой. И дверцы тебе не нужны. Куда мне до тебя!
Тимофей растерянно присел рядом с Назаром на ступеньку, а Назар, доставая кисет и неторопливо закуривая, говорил:
— Три дня собирался к тебе, Тимофей Ильич, да поясницу все ломило. Сегодня вот отпустило немного. Дай, думаю, соседа проведаю, узнаю, как он там, в коммунизме, живет. Плотников не звал еще?
— Зачем?
— Так ежели задумал ты новый дом ставить, чего же откладываешь! Пусть ставит колхоз без промедления…
— Не собирался я ставить, Назар. И в старом доживу. А ежели Алешке новый нужен, так сам пусть и ставит.
— Дивно дело! — уставился на Тимофея Назар. — Пока не одумались — ставь. Благо и лес у колхоза заготовленный есть.
Тимофей нахмурился, не ответил ничего.
— Оно, Тимофей Ильич, раз тебе подфартило, нельзя упускать. Дают — бери, бьют — беги.
— Ты, Назар, неладно судишь, — осердился вдруг Тимофей. — Мне даже слушать тебя обидно. Никогда я на добро колхозное рот не разевал. И хоть дано мне право, а крошки колхозной не возьму больше…
Поднявшись, Тимофей стукнул дверью.
— Отнес ли, старик? — недоверчиво уставилась на него Соломонида.
— Я и эту сдать хотел, да не взяли… — с сердцем снял он и бросил на голбец зеленую стеганку. Опустившись на лавку, долго и обеспокоенно думал, что же ему делать со второй. Отдать кому-нибудь? Скажу, что для других бесплатно взял. Себе взять? Старуха загрызет.
Поднялся, надел кепку.
— Где у нас лопата? Яблоню окопать надо.
Назара на крыльце уже не было. Тимофей взял лопату и вышел в сад. Нашел в крапиве стеганку и хотел зарыть ее в землю. Но стало жалко: изопреет и пропадет зря. Больше всего боясь, как бы не увидела его старуха, пробрался к крыльцу, через сени прошел со стеганкой во двор и зарыл ее поглубже в сено.
Вернувшись, застал старуху свою в думах.
Сидела на лавке, сложив руки на коленях и тоскливо глядя в пол.
— Хотела, старик, пособить колхозникам лен полоть, да как пойдешь! Вот, скажут, до чего Зорина Соломонида жадная: уж и так ей все дают, чего только захочет, а она еще за трудоднями гонится…
Тимофей промолчал, лишь бы не растравлять еще больше жену, да, видно, не зря завела нынче эти речи Соломонида.
— Вот что, старик, — решительно выпрямилась вдруг она, — иди сейчас же в правление, к Роману Ивановичу. Мысленно ли дело: ни на люди показаться, ни в колхозе поработать. Ешь с оглядкой, ходи с оглядкой, слова не скажи лишнего, как бы худого люди не подумали чего… Да какая же это жизнь?
— Был я третьеводни у Романа Ивановича… — нерешительно начал Тимофей, почесывая спину.
— Ну и что он? — впилась в мужа глазами Соломонида.
— Это дело не твоего ума! — важно поднял палец Тимофей. — Дело это большой политической сугубости.
Знал Тимофей, что отставала у него старуха по части политики — газет не читала, на собрания ходила редко, а по радио только частушки слушала. Чего с ней говорить? Разве может она понять такой тонкий политический вопрос?
И верно. Встала Соломонида с лавки и слова больше не дала мужу сказать.