Страница 33 из 90
Грузили быстро. И бойцы, и шоферы, и охрана склада — все таскали на себе небольшие, но увесистые ящики. Скоро кузовы были полны и тяжело осели на рессорах.
— Ну, теперь жми на всю железку! — проговорил Артамонов, отдуваясь. Павел раскраснелся и шумно дышал. У бойцов потемнели на спинах рубашки.
Теперь они двинулись в новом направлении — туда, откуда время от времени доносились приглушенные расстоянием голоса пушек. Здесь прошло много автомашин, тракторов, тянувших тяжелые орудия. Дорога была разбита, местами она подверглась ударам вражеской авиации. По обочинам валялись опрокинутые повозки, грузовики, зарядные ящики. Косые лучи спускавшегося к закату солнца отчетливо рисовали широкие воронки — рваные раны на теле земли. Машины уменьшили скорость. Они скрипели, стонали, тяжело переваливались из стороны в сторону.
— На «ЗИСе» бы здесь не проехал, — глубокомысленно сказал Артамонов сидевшему рядом бойцу, налегая на баранку, чтобы на полном ходу не свалить грузовик в глубокую воронку.
Наконец они выбрались на более спокойный участок дороги. Внезапно впереди будто разверзлась земля — черная стена взметнулась вверх, поднялась выше деревьев и тотчас тяжко опала частым каменистым дождем. Каменный град забарабанил по крыше кабины. В следующее мгновение рядом поднялась вторая такая же стена. Машины, не сбавляя хода, свернули с дороги и шмыгнули в лес. Сделав несколько зигзагов, они укрылись в зелени листвы на небольшом расстоянии друг от друга. По воздуху плыл густой рокот моторов. Три немецких бомбардировщика, потеряв цель, снизились и, кружась над лесом, продолжали сбрасывать бомбы вслепую.
Бомбардировка с воздуха! Вначале казалось, ничего не может быть страшнее ее. Первое боевое крещение Павлу Овчинникову пришлось испытать еще на пути к фронту. Он надолго запомнил, как от взрыва фугаски груженая железнодорожная платформа была вырвана из середины их поезда, отброшена далеко в сторону от полотна, а два находившихся на ней грузовика превращены в кучу щепы и металлических обломков. Потом, когда самолет улетел, отогнанный нашими зенитками, разорванный состав сцепили, паровоз дал свисток, и эшелон двинулся дальше, как будто ничего не произошло. Павел облизнул пересохшие губы и с тоской подумал, что, вероятно, эта встреча не последняя.
Чего скрывать: было очень страшно. Павел всегда был мирным человеком и даже в детстве, не отличаясь при своем росте физической силой, избегал ввязываться в драку. После этого в голову еще долго лезло разное, и больше — неприятное, вроде зубной боли, от которой никак не избавишься, пока не вырвешь зуб. Павел старался не думать о смерти, стыдился признаться, что боится ее, стыдился даже перед самим собой, и все-таки это было сильнее его.
Вторично подобную переделку Павел пережил уже вместе с Андреем Артамоновым. Бомба грохнула совсем близко, и Павел слышал, как осколки ее с резким свистом пронеслись над головой. Оба были бледны, когда взглянули в лицо друг другу. Артамонов овладел собой быстрее. Насмешливо оскалив белые крепкие зубы, он с присущим ему грубоватым озорством отпустил по адресу Павла такое, что тот вспыхнул и, враз обозлившись, огрызнулся:
— Иди ты!
Он часто-часто заморгал и отвернулся.
— Да чего ты сердишься? — дружелюбно сказал Артамонов. — Думаешь, я не испугался? Факт, испугался. А другие, думаешь, не пугаются? Еще как! Спервачка-то у всех сердце в пятки шлепается. Вот привыкнем, тогда нас на испуг не возьмешь!
И верно, они скоро привыкли и к лишениям, и к бомбежкам — ко всему, что несла с собой война. Только балагур Артамонов по-прежнему частенько донимал безобидного Овчинникова своими остротами, бесцеремонно задевая иногда самые чувствительные струны сердца товарища. Тот молчал, крепился, хмурил белесые брови и, наконец, не выдержав, решительно заявлял, что он больше не потерпит этого, просит оставить его в покое. На время шутки прекращались.
Сегодня, прислушиваясь к грохоту разрывов за спиной, Павел почему-то больше опасался, как бы осколками не порвало резину на колесах. Самая обидная задержка — когда спустит камера. Лес гудел; с протяжным шумом, с треском ломающихся сучьев валились подрезанные деревья. Артамонов, лежа на земле рядом с машиной, в полусотне метров от Овчинникова, нетерпеливо поглядывал на часы. Дорога каждая минута, а это воронье привязалось… Внезапно в гулкое грозное громыхание вплелись новые звуки — отрывистый, четкий треск пулеметных очередей. Откуда ни возьмись с неба прянули на стервятников три небольших самолетика с красными звездами на коротких закругленных крыльях. Бомбежка разом прекратилась. Гитлеровцы, отстреливаясь, поспешно направились прочь. Тройка советских истребителей неотступно преследовала их, поливая из пулеметов.
— Эх, жалко, не поступил в летную школу! — сказал Артамонов, с завистью провожая взглядом удаляющиеся ястребки. — Фырр, фырр — и пошел винтом в небо… А то пыхти тут на этом трундулете!
Он вывел грузовик на дорогу. Но вторая полуторка не появлялась. Артамонов сразу встревожился.
— Уж не случилось ли чего? — пробормотал он и, выпрыгнув из кабины, бегом направился к тому месту, где укрылся Овчинников со своей машиной.
Машину он нашел сразу же. Она была цела, и только облупленная краска на бортах да вмятина на капоте красноречиво говорили о том, какой ливень осколков обрушился на нее. Неподалеку темнела на фоне зелени свежая воронка. А рядом, полузасыпанные землей, лежали неподвижные Овчинников и боец, все еще сжимавший в руке оружие.
Артамонов со вторым бойцом откопали пострадавших, влили в рот каждому по глотку тепловатой воды. Те были живы, но оглушены. Наконец открыли глаза.
— Ух, и напугал же ты меня! — признался Артамонов, перевязывая пораненную голову Овчинникова. — Вот бросил их дьявол! Идти-то сам можешь?
Он не замечал, что непривычная нежность звучит в его голосе, что в эту минуту он совсем не похож на того Артамонова, который вечно скабрезничает и подтрунивает над товарищами.
Сознание медленно возвращалось к Павлу. Сначала он припомнил, как земля вдруг надвинулась на него, лес прыгнул вверх, что-то тяжелое сдавило грудь. Потом наступил мрак. Поняв, что произошло, Павел огляделся и увидел двух знакомых солдат, из которых один, ушибленный, сидел на траве и пил из фляги воду, а другой, присев на корточки, счищал с него налипшие комья сырой земли. Ручной пулемет стоял рядом, и круглый черный глазок его смотрел в ту сторону, куда скрылись бомбардировщики.
Все опять стало близко и понятно. Они везли важный груз. Скорей, их ждут! И уже поднялся маленький шофер и, опираясь на руку Андрея, заковылял к машине.
«Как с похмелья», — думал Павел, ощупывая гудящую голову.
— Машину-то можешь вести? — заботливо спрашивал Артамонов.
— Ничего… могу. Поехали…
Они опять тронулись в том же порядке: Артамонов впереди, за ним, на некотором расстоянии, Овчинников.
Привычный запах разогретого мотора, ощущение послушной под пальцами упругой баранки… Павел чувствовал, как проясняется его голова. Он чуть-чуть не был убит. Как это странно. Один миг и… готово. Павел не испытывал страха. Напротив, в нем пробудилось какое-то любопытство: словно побывал на том свете! А несколько месяцев назад он, наверное, реагировал бы на это совсем иначе…
Он оторвался от своих мыслей, увидев, что корпус передней машины с катастрофической быстротой приближается к нему. Нажал на тормоза. Переставшие крутиться колеса со скрежетом прочертили по дороге пыльный след, грузовик встал.
Что случилось? Показались голова и руки Артамонова. Посмотрев в том направлении, куда показывал товарищ, Павел понял. В отдалении виднелся удаляющийся самолет, а неподалеку с неба беззвучно спускались несколько черных точек под светло-голубыми куполами. Их было шесть. Десант! Это открытие обожгло, как огнем. Десант в тылу наших войск. Об этой опасности часто предупреждало командование.
Совещались недолго. Оба бойца, вооруженные пулеметами, решительно сошли с дороги на траву.