Второе счастье

– Ты её уже трахнул, да? Ведь трахнул же?

Мне казалось, что Дёмычу было неважно, что я отвечу, и я даже не брался гадать, какой ответ его устроил бы больше, положительный или отрицательный. Скорее всего, он просто наслаждался возможностью ещё немного достать меня. Поначалу я отшучивался, потом раздражение взяло верх, и сейчас он находился на очень близком расстоянии от знакомства с моим кулаком – но пока что я сдерживался. Но пиво могло и снять некоторые внутренние тормоза – например, запрет на драки с приятелями.

Правда, Дёму было сложно назвать моим приятелем. Он точно не был другом и даже не планировал им стать, да и я все два года жизни в общаге его слегка сторонился; мы общались, конечно, но в чем-то вынужденно – как должны общаться люди, которые двадцать четыре часа проводят вместе. А мы и учились в одной группе, и в общаге спали на соседних койках, и деньги друг у друга занимали регулярно, и в преферанс могли на пару сыграть против команды другой комнаты. Но той степени понимания, которое было у нас с Жасымом, у меня с Дёмой так и не сложилось, и когда я перебрался к первой жене, то с легкостью выкинул его страшную рожу из своей жизни. А он, видимо, также поступил с моей мордой лица. Сейчас я понимал, что больше всего в Дёмыче меня раздражали его умение лезть грязными руками в самое святое и говорить всякую чушь в самое неподходящее время. Но и драться я не хотел, поэтому снова свёл всё к шутке.

– Дём, вот зачем ты всё опошляешь? Может, у нас любовь, а ты сразу на трах всё переводишь.

– Ну это же главное! – удивился тот.

– С чего вдруг? Чувства точно важнее, – я мысленно ухмыльнулся. – А ты как, уже трахнул ту дочку министра? Хотя нет, не отвечай, я не хочу этого знать...

Послышалось довольное хрюканье Казаха. Его наш с Дёмой разговор развлекал, и я не мог его осуждать. Я бы и сам развлекался, если бы речь не шла обо мне и Алле.

– Так как у вас всё сложилось? – вмешался Казах, заметив, как Дёма нахохлился. – А то, брат, ты всё виляешь и виляешь. Но если ты решил переехать к ней, то, наверное, что-то у вас было?

– Джентльмены о таком не говорят даже близким друзьям, – я снова ушел от прямого ответа. – Но у нас всё серьезно, надеюсь. Твоё пророчество, Жасым, почти сбылось.

– Какое пророчество? – не понял он.

– Про свадьбу, – а мне было не лень и напомнить, заодно ответив на вопрос Дёмы. – Осенью, думаю, если всё нормально пойдет. Про гостей не думали ещё, но я в любом случае проставлюсь.

– Круто, брат... отхватил себе москвичку, – в голосе Жасыма не было ни капли зависти – за что я его и ценил.

– Блин, да чем ты её поразил-то? Она вся такая... такая... – словарного запаса Дёме явно не хватало, но я понял, что он хотел сказать.

– Да обычная она, – отмахнулся я. – И хорошая.

Про обычную я соврал, но для ребят это слово вполне подошло. Они поймут, что я имел в виду – что Алла не была выпендрежной цацей, с которыми все мы сталкивались и в школе, и в институте. Причем многие из этих цац имели претензии безо всяких на то оснований – просто подсмотрели где-то и повторяли, как овцы. Выглядело это смешно, неприятно и жалко – уж для меня точно.

– Дём, а ты перед очередной вечеринкой тренируешься пивом? – спросил я, чтобы сменить неприятную для себя тему.

Тот должен был нажраться ещё вчера, накануне законного выходного, вместе со своими знакомыми уроженцами стольного града, которые что-то забыли в нашем институте. Но я в их обстоятельства не вникал, так что, возможно, у этих москвичей были веские причины учиться именно заборостроению. Дёмыча они брали в свою компанию из-за денег. Он приехал учиться из северных Апатит, и его отец частенько присылал сыну солидные суммы на проживание, которые бездарно сливались на водку и прочие непотребства – не без участия тех самых москвичей.

– Он позавчера свою норму выбрал, – выдал военную тайну Казах. – Теперь, наверное, и на пятницу не хватит.

– Ничего не выбрал, – Дёма всё ещё находился в слегка ершистом состоянии. – Толику привезли новый альбом каких-то шведов – то ли Хери, то ли ещё как, не запомнил. Он рассказывал, что они «Евровидение» выиграли, а это самый главный музыкальный конкурс на Западе!

Он произнес это с невероятным почтением в голосе, а мне дико захотелось приложить ладонь к лицу и рассказать приятелям всё, что я знал про «Евровидение» и его ценность для музыки. Впрочем, конкурс этот действительно был почему-то дико популярен, хотя со звездами там почти никогда не складывалось. Я не помнил ничего похожего на «Хери» и подозревал, что, скорее всего, их, его или её забыли сразу после конкурса – как и многих других победителей этого праздника европопа. Но я сдержался.

– И как они? – равнодушно уточнил я.

– Да ничего так, под водку норм пошло, всё легкое и танцевальное[3].

Самое забавное, что в первой жизни я слегка завидовал Дёме и его приятелям, когда он с гордостью рассказывал, что слушал новые пластинки западных исполнителей, про которых мы с Жасымом даже не подозревали. Но позже я понял, что у компании москвичей, которых он спонсировал, с музыкальным вкусом не всё было гладко – они предпочитали поп-музыку самого низкого пошиба, вроде вот этих хитов «Евровидения». У них не в ходу были более приличные исполнители, хотя они, наверное, про них что-то слышали. Где-то в начале года, например, Дёма хвалился тем, что слушал новый альбом «Арабесок», где пели «тёлки вот с таким выменем». Сейчас я был уверен, что для него это было единственным достоинством той музыки, которую исполняли певица Сандра с подругами. Мелодия, слова, жанр, стиль – вряд ли Дёма сильно вникал во всё это. Впрочем, мы с Казахом тоже не были меломанами.

– А на прошлой неделе, пока тебя не было, он приперся к Рыбке с похмелья и без домашки, – сдал Дёмыча Жасым и посоветовал: – Ты бы поаккуратнее, это даже для тебя слишком изощренная форма самоотчисления. Попомни мои слова, когда тебя выпиздят из института с волчьим билетом.

Это случится через год, но Дёма действительно ускорял процесс всеми возможными и некоторыми невозможными способами.

– А что за Толик? Ты вроде про него раньше не рассказывал, – вмешался я.

– Он у нас в компании всего второй раз, – отмахнулся Дёма. – Я его ещё не понял. Но у него ещё есть пистолеты, старые, – он пытался жестом показать величину этой старости и едва не выронил стакан с остатками пива. – Ну такие, из которых Пушкина убили.

– Круто, – кивнул я. – Только вряд ли стоило ради этого злить Рыбку.

– Да это не тогда было! А Толик пообещал, что как-нибудь даст пальнуть... только это на дачу к нему надо ехать... в июне, наверное.

***

Нравы золотой молодежи позднего СССР меня интересовали слабо, но вот дёмины слова про пальбу пробудили некоторые воспоминания. В нашем городе – вернее, на расположенном неподалеку полигоне – можно было легко найти несгоревшие «макаронины» – длинные соломинки каких-то порохов, желтые и черные. Мы их превращали как в начинку для самодельных петард, так и в заряды для самопалов. Занятие это было, разумеется, чрезвычайно опасным, регулярно заканчивалось членовредительством, и хорошо, что советская медицина была самой лучшей и самой бесплатной в мире – во всяком случае, врачам удавалось спасти большинство пальцев и глаз подрастающих оболтусов.

Свой перелом правого запястья в первом классе я заработал как раз после неудачного полета одной из петард, когда пришлось прыгать с высокого обрыва, чтобы избежать близкого знакомства с бризантным действием порохов. Хорошо, что под обрывом был песчаный пляж, иначе повреждения могли быть гораздо серьезнее; плохо, что из обрыва торчали корни слишком живучей сосны, в расщеп которых и попала моя рука.

Сейчас старые навыки могли мне пригодиться, если я всё-таки соберусь оторвать задницу от удобного дивана в квартире Аллы и её бабушки, и начну действовать. А действовать мне было нужно.

Дело в том, что я понемногу начинал проникаться величием 1984 года. Это был последний осколок эпохи застоя, золотого времени в истории СССР, когда власти наконец-то перестали экспериментировать на своими подданными и позволили им просто жить. Подданные этого подарка, разумеется, не оценили – в полном соответствии с концепцией Маслоу они набили животы, натаскали в свои квартирки польские гарнитуры за 830 рублей и захотели перемен. Перемены себя ждать не заставили – в марте-апреле 1985-го Черненко умер, застой закончился, а вместо него начались интересные времена, которые продолжались и к моменту, когда меня унесло в прошлое.