Второе счастье

Валентин вышел примерно через час и опустился на скамейку рядом со мной.

– Что-то случилось? – не выдержал я долгого молчания.

– Что? Нет, всё в порядке... хотя, конечно, никто не ожидал, что этот паренек возьмет отцовский наградной пистолет и пойдет мстить тебе. Опять упускаем какие-то мелочи, которые постоянно выходят нам боком...

– Почему упускаете? – немного удивился я. – Такое не предусмотришь. Только непонятно, за что он собрался мне мстить... не за поцарапанное же лицо?

– За отца... – ответил Валентин. – Мы его отца вчера задержали, прямо на квартире, он сейчас в нашей камере сидит.

– На Лубянке?

– Да, где же ещё... и ты это... особо не распространяйся, секретность, сам понимаешь. Я тебе и говорить об этом не должен.

– Понимаю, конечно. Просто любопытно, что привело Родиона в наш подъезд. Но непонятно, как он связал меня и арест отца? Это какую-то извращенную логику надо иметь. Где я, а где – гэбэ?

– Ты не забыл, что взяли его за вмешательство в следственные действия? – напомнил Валентин. – Которые велись в отношении тебя. Так что логика присутствует, но ты прав – извращенная, не для простых умов. Но я бы эту семейку простыми и не назвал.

– Я разговаривал с матерью этого Родиона, – вдруг признался я. – Не так давно, на той неделе, в выходные. Она мне показалась вполне милой женщиной, во всяком случае, по телефону...

– Мать там вроде действительно нормальный человек... ну или была до всех этих событий. А ты зачем с ней общался?

– Да пытался понять, кто эти перцы... собирался их по одному отловить и навалять, чтобы отвалили и оставили нас с Аллой в покое. Одного отловил, кстати.

– Вот как... это которого? Не Родиона?

– Нет, самого мелкого, Лёха зовут. Он у них типа подручного, для стремных дел...

– Стрёмных?

– Неприятных, о которых самим руки марать неохота, – объяснил я.

Правда, я был уверен, что в словарях у этого слово совсем другие значения, но я про них ничего не знал[30].

– Почему так?

– Кланы. Или касты, как в Индии. Они из разных классовых слоев нашего общества.

– Кланы... классы... в СССР нет никаких кланов или каст, – как-то слишком сурово сказал Валентин.

– Конечно, нет. Вам же лучше знать, – я сказал это и сразу проклял себя за свой длинный язык.

– Ты прямо на статью за антисоветскую агитацию пытаешься наговорить.

Я пожал плечами и закурил сигарету. Валентин поддержал меня, снова достав своё «мальборо».

– Так что там у них за кланы, как ты выразился?

– Да всё просто, – неохотно ответил я. – Трое из этих ребят – дети весьма обеспеченных родителей. Этот тот Боб, с которым Алла шуры-муры крутила, Родион и Михаил. А Лёха из пролетариев, потомственный алкоголик и тунеядец. Но как-то попал в их компанию, вот его и используют таким образом.

– Ты не любишь пролетариев? – прищурился Валентин.

– Не всех, – признался я. – Я разных встречал, и у себя на родине, и здесь. Большинство честно работают, пьют лишь по праздникам и в меру, в семье у них достаток и всё хорошо. А отец этого Лёхи... его вроде за пьянку из геологического НИИ попёрли, а это ещё постараться надо, – я выдумывал на ходу, но чувствовал, что прокатит. – Ну и живут так себе, хотя квартиру государство им выделило. В общем, совсем не пара сынку этого чиновника из МВД. Но вот поди ж ты...

Валентин хмыкнул.

– Ладно, шут с тобой, диссидент недоделанный. Только заруби себе на носу, нет никаких кланов в СССР и не было никогда, – он похлопал меня по плечу. – Что касается дел наших скорбных... Этот Родион сядет, и надолго, с этим строго... Додумался, кретин, стрелять в жилом доме. А с остальными проведем беседу... чтобы прониклись серьезностью ситуации. А то ещё кто-то из них возьмет пистолет и пойдет тебе мстить, могут невинные люди пострадать.

А я, получается, не такой и невинный?

– Когда их Боб из армии вернется, снова придется во всё это влезать, – сказал я. – Вот он, наверное, мстить будет по-взрослому. За всё сразу – и за Аллу, и за приятелей своих. Но ничего, время есть, подготовлюсь.

– Ещё пугачей настругаешь?

– Нет, хватит уже, баловство всё это, – я помотал головой. – Спортом займусь, драться научусь. Возможно, съедем с Аллой отсюда в другой район, а там пусть ищет.

– Хороший план... очень хороший. А о чем ты вообще мечтаешь, Егор? – вдруг спросил Валентин.

Я на несколько секунд задумался, потому что это мог быть шанс получить внеплановый подарок от Деда Мороза – и шанс выставить себя дураком.

– Очень общий вопрос, честно говоря, – ответил я. – Прямо сейчас я мечтаю о том, чтобы добраться до дома и обнять Аллу.

Валентин улыбнулся.

– А не прямо сейчас?

– А не прямо сейчас – о мире во всём мире и о победе коммунизма.

Тут уже завис Валентин, но у него, видимо, был хороший опыт.

– Об этом все мечтают, даже если говорят обратное, – сказал он. – Но чтобы воплотить эту мечту в жизнь, надо очень много и плодотворно работать.

– Я понимаю, что с коммунизмом сразу не получится, – мне, конечно, надо было промолчать, но это было выше меня. – Ведь хотели же его построить к восьмидесятому году, но решили, что провести олимпиаду важнее.

Распространенный в будущем анекдот, честно говоря, был сильно за гранью допустимых шуток об идеологии, и вид Валентина говорил о том, что его моё чувство юмора покоробило.

– Всё-таки, Егор, ты очень несдержан. Тебя оправдывает твоя молодость, да то, что ты говоришь со мной, а не с кем-то ещё. Над некоторыми вещами шутить надо очень и очень осторожно, предварительно всё обдумав и взвесив. А ты походя говоришь то, за что лет эдак пятьдесят назад могли и десятку дать, да ещё и пять по рогам добавить.

Я был уверен, что Солженицын всё наврал; если бы он писал свой «Архипелаг» про обычных, не политических заключенных, то все они у него сидели бы исключительно за неправильный переход улицы. Впрочем, Валентин был почти свидетелем того неспокойного времени, так что, возможно, свои знания он черпал не только из диссидентских трактатов.

Но и остановиться я не мог. Меня опять понесло.

– Эх... понимаете... Сначала десять лет за тупой анекдот, а потом – за мыслепреступление. Подумал не так, как надо, а тебя хоп – и за решетку. И будут люди ходить с фигами в кармане, заученно повторяя, что война – это мир, а свобода – это рабство.

***

В интернетных спорах моего времени книга Оруэлла всплывала настолько часто, что в какой-то момент я её всё-таки прочитал, а потом – и перечитал, что было редким для меня случаем. Мне нравился главный герой романа, и мне было безумно его жалко – особенно в конце, когда его ломали палачи безумного Министерства Правды. Но «1984» было вещью в себе. Например, не до конца было понятно, что Оруэлл описывал – то ли сталинский СССР, то ли свою родную Англию сороковых. Двоемыслие как идеология присутствовала в любом обществе нашей планеты – и в капиталистическом, и в социалистическом, и в третьем, развивающемся.

А вот Валентин, кажется, эту антиутопию не читал.

– Как ты сказал? Мыслепреступление? Любопытная конструкция. Сам придумал?

Я помотал головой. Присваивать авторство я не хотел.

– Нет... английский писатель-фантаст написал про мир, где есть наказания за преступления, о которых человек только подумал. Например, за невосторженный образ мыслей, но это было уже у наших писателей.

На лавры соотечественников я тоже посягать не собирался. Но как раз их Валентин читал[31].

– Это помню, хорошая книга, заставляет задуматься. Говоришь, у англичанина что-то похожее получилось? Надо будет ознакомиться... Как называется?

Я не был уверен, что Оруэлла уже переводили на русский – большевики очень осторожно подходили к творчеству идеологических противников, – но всё-таки ответил:

– «1984», у него действие в этом году происходит. Джордж Оруэлл автор, но у нас его не любят, не знаю, почему[32].