Это было

Зощенко писал ежедневно, преодолевая физическую слабость, душевные тяготы, жизненные невзгоды.

В самое трудное для себя время он работал над рассказами о партизанах и солдатах времен Великой Отечественной войны, рассказами, еще как следует не оцененными критикой. В то же время он обдумывал большой роман о русском офицере времен первой мировой войны, участником которой он был.

Когда Зощенко писал и работа у него спорилась, шелуха жизненных бытовых огорчений отлетала от него и он сохранял жизнерадостность в той мере, в какой она была ему отпущена природой.

Из письма к Л.Б. Островской.

"...Сообщаю Вам печальную весточку. Редакция журнала "Октябрь" отклонила мои рассказы.

У меня были все данные думать, что это мое сочинение из 10 рассказов написано весьма хорошо, но вот оказалось, что это не так. Одно из двух: либо меня не хотят печатать, либо я и в самом деле ошибся, постарел и потерял способность писать.

Склоняюсь ко второму. Вероятно, я не так, как надо, подхожу к жизни и к литературе. И поэтому так грубо ошибаюсь.

Буду просить Союз, чтобы дали какую-нибудь "низовую" работу. А то, может, и поеду куда-нибудь - в колхоз либо в рыбачью артель. Есть мысли об этом каком-нибудь путешествии к людям. А то, вероятно, я оторвался от жизни и людей и замкнулся в себе. Если все так дружно кричат на меня - стало быть, я не прав.

Однако, как ни странно, у меня нет сейчас растерянности или малодушия. Предстоящие (бытовые) трудности, конечно, страшат, но не настолько, чтоб паниковать. Да и осталось не так-то много жить, чтобы омрачать финальные годы. Как до удивления странно и нелепо складывается моя жизнь.

А главное, не чувствую себя виноватым. Плохой характер у меня - вот основная вина. Недаром говорят, что юморист - это прежде всего: плохой характер.

Ваш Лёня в этом случае исключение!..

В общем, Люсенька, не печальтесь за меня. Я справлюсь с огорчениями и буду рассчитывать на удачу.

Целую Вас и Лёню.

27.V.55. Михаил".

Предварительно поговорив в редакции "Крокодила", я написал Зощенко, что он, если хочет, может передать свои рассказы, предназначенные для "Октября", в "Крокодил". Если не все, то хотя бы два-три. Я понимал, как важно было для него снова увидеть свою подпись под своим наконец-то напечатанным рассказом...

В ответ на это предложение Зощенко прислал мне письмо.

"Ленечка, задача оказалась не легкой - дать для "Крокодила" из тех 10 рассказов, которые я писал для "Октября".

Все эти рассказы по размеру не подойдут журналу. Разве что 1 или 2 можно будет урезать. А все остальное пришлось бы сильно ломать и переделывать. Да и эти два, пожалуй, порядочно пострадают от сокращения.

Уж и не знаю, как поступить. Попробую подрезать один рассказ. А насчет остальных посоветуюсь с Вами, когда будете в Питере.

В крайнем случае я смог бы написать и новенький рассказ, — темы у меня имеются.

Сейчас дьявольски много работаю над переводом с норвежского и потому с такой медлительностью отправляюсь в литературное плавание...

В общем, еще подумаю пару дней, а потом, видимо, один рассказ подправлю для "Крокодила"...

Ваш Мих. Зощенко".

С 1956 года жизнь Зощенко в литературе изменилась к лучшему. Барометр пошел на "ясно". Это видно из его последнего письма ко мне.

"Лёня, спасибо за книгу. Многие Ваши рассказы я ранее знал, но кое-что для меня - новое.

В общем, собрали книгу неплохо, успех обеспечен. Однако некоторые рассказы (2-3) я бы не включал - они ниже Ваших возможностей. Об этом поговорим при встрече. Ежели, конечно, Вам будет интересно мое суждение.

Что касается моих дел, то за прошлый месяц произошли значительные перемены.

Госиздат напечатает мой однотомник (избранные рассказы 20-х-30-х годов). Книгу выпустят до декабря этого года.

Вторую книгу (старых и новых рассказов) издает "Советский писатель".

Кроме того, много всяких литературных предложений. Но я постарел и упираюсь. Несколько рассказов, впрочем, я недавно напечатал - в "Неве" и в "Ленингр. альманахе" - выходит в августе. Так что дела поправились, и я сейчас, пожалуй, даже разбогател.

Все, в общем, хорошо. Но -

К сатире получил отвращение. И теперь, вероятно, буду писать стихи.

Ну, будьте здоровы, дорогой. Желаю успеха и радостей.

Привет. М. Зощенко.

15.VII.56".

Последний раз мы встретились с ним в Москве. Он приехал на юбилейный горьковский вечер. Но чувствовал себя настолько скверно, что К.И. Чуковский отсоветовал ему идти на торжественное собрание. И он не пошел, хотя ему очень хотелось там быть и даже выступить с воспоминаниями об Алексее Максимовиче.

Когда мы увидели Михаила Михайловича (он пришел к нам), мы поняли, что Корней Иванович был прав. Миша очень похудел, глаза лихорадочно блестели, появилась какая-то зловещая смазанность речи: начинает фразу, чеканя каждый слог, и вдруг к концу слова сливаются в нечто неразборчивое. Пробыл он у нас недолго, за ужином ничего не ел. Когда Зощенко ушел, нас охватило предчувствие беды.

Через три месяца его не стало.

Мой любимый писатель

Первым произведением Михаила Булгакова, которое я прочитал, была его повесть "Роковые яйца", опубликованная в альманахе "Недра"- родоначальнике всех толстых советских журналов.

Повесть мне не просто понравилась - она меня восхитила. Чем? Своим буйным и остроумным озорством гоголевской закваски - вспомним "Нос", "Шинель", некоторые главы "Мертвых душ".

Писатель воспринимал жизнь как фантастику, а фантастику облекал в самые что ни на есть реальные формы и образы.

Я прочитал "Роковые яйца" и понял, что классическая линия русской литературы не прервалась, она продолжается, и вот ее продолжатель - Михаил Булгаков.

Это мое ощущение было обострено тем, что я жил тогда в квартире отца моей первой жены М. Н. Ангарской, а ее отец Николай Семенович Ангарский (Клёстов) был редактором "Недр". Это был интереснейший человек, старый революционер, к тому же большой знаток и любитель художественной литературы. Родом он был из Смоленска, и моя мать, кончившая смоленскую гимназию, знала молодого Клёстова, когда он только начинал свою революционную деятельность. Николай Семенович в свое время бежал из ссылки из "мест не столь отдаленных" и стал редактором сборников "Московского товарищества писателей", дружил с Буниным (до его эмиграции) и Вересаевым. Он и меня, начинающего писателя, познакомил с Викентием Викентьевичем Вересаевым, и мне очень понравился этот кристально чистый человек из той породы интеллигенции, которая смогла сформироваться только в старой России.