Страница 5 из 12
— Прекрасно! — и хвать ногой по керогазу с кастрюлей, стоявшему на полу. Вода разлилась.
Тут отец Пафнутий озверел и съездил отца Аркадия по сусалам. Тот в долгу не остался и заехал отцу Пафнутию между глаз. Завязалась меж святыми отцами страшенная драка. Одолевал отец Аркадий, как более молодой и более прыткий, к тому же он оказался боксером и надавал своему товарищу по работе здоровенных «антрекотов» или «оперкотов» — как они там называются по-боксерски? Кумовья в страхе убежали из квартиры на улицу, как только между попами началась драка. Младенца спасла матушка Елена Ивановна. Она подхватила бедное дитя на руки, вынесла на улицу и отдала кумовьям, шепнув:
— Привозите попозже, когда батюшки… выяснят свои идейные разногласия и отец Аркадий уйдет к себе.
Мне эту историю рассказал на базаре пожилой хуторянин, у которого я купил превосходного гуся за сравнительно недорогую цену. При этом он выразился так:
— Нехай уж оно лучше растет некрещеное, то дитя, чем этакие страсти, хай им грець, этим служителям культа боговой личности, прости меня, господи, грешного!..
Альбом красавцев
Они условились встретиться в семь часов вечера на углу, у будки телефона-автомата, чтобы затем вместе отправиться в кино.
И Катя Пляскина, как всегда, явилась первая, когда на уличных часах было только без четверти семь.
Она заняла позицию и стала ждать Люсю. И конечно, Люся Телятник, как всегда, опоздала.
Было холодно. Сухие и редкие снежинки медленно, словно на парашютиках, опускались на землю. Через полчаса ожидания Катя озябла.
Сначала она сердилась на Люсю и мысленно всячески ругала ее, потом стала жалеть себя.
«Если я родилась толстой и некрасивой, — горестно размышляла Катя Пляскина, — то это еще не значит, что она может так не считаться с моим самолюбием! Вот возьму простужусь и заболею крупозным воспалением легких — пусть тогда помучается!»
Прошло еще двадцать минут. Теперь чувство трогательной, волнующей до слез жалости к себе сменилось у Кати чувством смутной тревоги. Опоздание было слишком велико даже для такого легкомысленного и эгоистического создания, как Люся Телятник. Надо было действовать, а не стоять пассивно под этими проклятыми часами. Катя решила пойти Люсе навстречу, к остановке ее троллейбуса, и в ту же минуту увидела подругу, идущую по переулку.
Разрумянившаяся от мороза, в меховой шапочке-менингитке, с рыжеватой модной челочкой на лбу, в беличьей короткой кофтенке и в черной юбке, она быстро и твердо — тук-тук, тук-тук! — переставляла свои стройные, крепкие ножки и действительно была очень хороша собой.
— Ты бы еще позже явилась! — ворчливо сказала Катя, с трудом скрывая свою радость. — Поздравляю! Мы опоздали на сеанс из-за тебя.
— А мы в кино вовсе не пойдем!
— Здравствуйте! А куда же мы пойдем?
— В церковь!
— Куда?.. В цирк?!
— В церковь! — с той же покоряющей небрежностью повторила Люся и взяла подругу под руку. — Идем скорей! Я тебе все расскажу по дороге! Дело касается нашего альбома. Идем же!
Хотя Люся и сказала «наш альбом», но это, собственно говоря, был ее личный альбом для фотографий, самый обыкновенный альбомчик в картонном переплете.
Но какие же роскошные фотографии были расклеены на его страницах! Только мужские и только красавцев! Здесь были всякие красавцы — знаменитые, признанные миром и еще не известные ему, с автографами и без, в профиль и анфас, военные и штатские. Вот фотография улыбающегося Жерара Филиппа в костюме Фанфана-Тюльпана, вырезанная из иллюстрированного журнала. А рядом мирно соседствует любительское фото задумчивого курчавого молодого человека в мятом пиджаке стандартного покроя. Это Филипп Жарченко, красавец техник из Люсиного домоуправления. Владелица альбома была влюблена в него, когда училась еще в девятом классе. Переверните страницу, и вы увидите фотографию популярного отечественного киноартиста с его собственным автографом. Дальше портрет знаменитого генерала, героя минувшей войны, — тоже вырезанный из журнала. Под ним юный суворовец, снятый в профиль. Орлиный нос, волевой твердый подбородок и энергичная надпись:
«Люсеньке Телятник на память о совместных велосипедных бросках Малаховка — Удельная и обратно. Не забывай!.. Олег».
А Катин вклад в альбом заключался лишь в одной-единственной карточке. На ней был изображен плотный, смуглый мужчина, толстоносый, с закрученными кверху черными усами и с выпученными от напряжения бездумными, веселыми, немножко бараньими глазами. Это был двоюродный дядя Кати Пляскиной — винодел с Северного Кавказа. С большой натяжкой можно было посчитать его красавцем. Но зато карточка была с автографом, что особенно ценилось. Весельчак-винодел написал на ней: «Расцветай, как груша, дорогая Катюша!» — и расписался небрежно и неразборчиво, словно на железнодорожной накладной. Других мужских карточек у Кати, увы, не было. Приходилось с помощью дядиной фотографии доказывать, что и она, толстая дурнушка Катя, способна побеждать мужские сердца.
Чтобы закончить предысторию «альбома красавцев», надо еще сказать, что общественность десятого класса школы, в которой учились Люся Телятник и Катя Пляскина, не раз пыталась повлиять на наших девиц, но пронять языкастую, дерзкую Люсю было не так-то легко.
— А что мы делаем плохого в конце концов? — говорила Люся Телятник в ответ на упреки и наставления. — Что сказал писатель Чехов? Писатель Чехов сказал, что в человеке все должно быть прекрасно — и лицо, и одежда. Вот мы и собираем прекрасные мужские лица. У нас с Катькой тонкие эстетические натуры, не то что у вас.
— Из-за этих прекрасных мужских лиц у тебя двойка по географии, а у Кати — по истории!..
— При чем здесь история с географией?! Вообще это наше личное дело. Отвяжитесь!
Редактор школьной стенгазеты Сеня Тараканцев хотел написать фельетон о Люсином альбоме, но Люся узнала про его намерения и приняла свои меры.
Встретив редактора в гардеробе, она отвела его в сторону и с очаровательной улыбочкой сказала:
— Сенечка, у меня к тебе большая просьба: подари мне свою фотокарточку…
Бледный, с впалыми щеками, угловатый, Сеня Тараканцев иронически усмехнулся:
— Нашла красавца!
— Мужская красота, Сенечка, понятие условное. И вообще, если я тебя прошу, значит, в твоей наружности есть что-то такое… с эстетической точки зрения.
Испарина выступила на порозовевшем Сенином лбу, и суровый редактор, опустив очи долу, сказал хрипло:
— Какую тебе дать: в профиль или анфас?
— Пожалуй… в профиль лучше. В профиль ты похож на одного обаятельного итальянского киноартиста… не помню его фамилию… И вообще… даже что-то ивмонтанистое в тебе есть.
Став обладательницей фотографии «самого» редактора стенгазеты, да еще с надписью в стихах, Люся Телятник больше не опасалась нападок со стороны общественности, а когда Катя бубнила ей, что, мол, от Сеньки Тараканцева всего можно ожидать, говорила, загадочно усмехаясь:
— Ну… пусть только попробует!
— Эта церковь тут недалеко, я знаю, идем скорей, — увлекая за собой Катю, бурно говорила Люся Телятник. — Она называется, кажется, «Никола-на-задворках». В общем, что-то там с Николой. А «он» в этой церкви работает дьяконом. Мамина знакомая — я из-за нее и опоздала — говорит, что это совершенно невероятный красавец. Такой, знаешь, демон… с бархатным басом и с небольшой бородкой. Катька, я жива не буду, если не возьму у него фото с автографом.
— Не даст он тебе карточку… да еще с автографом!
— Посмотрим! — с вызовом сказала Люся и на ходу поправила свою челочку. — Не отставай! Идем же скорей!
— Люська! — вдруг с тоской не сказала — проныла Катя Пляскина, — не надо дьякона, бог с ним совсем! Пойдем лучше в кино на Радж Капура.
— Что такое? Откуда это пищат?!
— Нехорошо… нам — и в церковь! И вообще… мы все-таки комсомолки с тобой!