Страница 4 из 12
И, прибавив соленое словцо, отложив в сторону баян, грозным командирским рыком командовал:
— Отставить разговорчики! Всем разуться! Будет произведен осмотр ног! Та-а-ак!.. И что это за интеллигенция ко мне в роту попала, туды ее и сюды, сколько ни учи, сколько ни долби — не могут как следует портяночки навернуть!.. Главное тут — что?.. Главное — попрошу запомнить навеки! — это чтобы никаких складов и складочек. Складка — это палач солдатской ноги. А что это такое солдатская нога? Ну, и рука, конечно! Такое же оружие, как винтовка и автомат. Береги, солдат, руки ноги, как свое оружие, — не пропадешь! Попрошу это запомнить навеки!
— А что значит для солдата голова, Маврикий Степанович?
— Голова для солдата тоже, конечно, имеет свое значение, но я так думаю, что голова особенно необходима высшему, среднему и младшему командному составу! (Упор делался на слове «младший».)
Тут поднимался общий хохот, и громче всех смеялся сам Страшный Мавр.
Федору Константиновичу Молеву особенно доставалось от старшины Харитонова.
— Собираетесь после войны, если, конечно, уцелеете, головой работать, а свою собственную ногу — и ту! — не можете уважить. Делаю вам замечание, боец Молев, с последним предупреждением.
В боях под Вязьмой в 1941 году Федор Константинович был ранен, из госпиталя после лечения его направили в другую часть, но о судьбе Страшного Мавра он ничего не знал до того дня, уже в наше время, когда по депутатским делам заехал в один волжский городок.
Однажды ему доложили, что на прием пришел некто Маврикий Степанович Харитонов, по какому делу пришел — не говорит.
«Неужели Страшный Мавр?!» — подумал Федор Константинович с теплым чувством, естественным для людей, знающих, что такое фронт и прекрасное слово «однополчанин».
Да, это оказался он, Страшный Мавр, собственной своей персоной, только белоголовый и не такой пышноусый, как прежде, с клюшкой на «резиновом ходу» в руке, этим почетным оружием ветеранов.
Обнялись, расцеловались, выяснили все, что хотели узнать и выяснить друг про друга.
— По какому делу пожаловали, Маврикий Степанович? — спросил наконец бывший однополченец Молев бывшего старшину Харитонова.
— Дело вот какое, Федор Константинович, избиратели вас просят, и я тоже, конечно: помогите школу для музыкально одаренных ребят открыть в нашем городе. Конфликт у меня… у нас получился с местными начальниками, помещение есть для такой школы, и преподаватели найдутся, а уж о ребятах и говорить нечего.
Да возьмите моего внучонка — дочкиного сына Васютку. Парню шесть годков, а он турецкий марш Вольфганга Амадеевича Моцарта двумя ручонками шпарит на рояле. Еще немного, глядишь, и самого Иоганна Себастьяновича Баха бабахнет.
— Ого! — сказал Федор Константинович с невольным ответным смешком. — Да вы, оказывается, за это время стали в серьезной музыке разбираться, Маврикий Степанович?!
И опять Страшный Мавр, как прежде, лишь вздохнул в ответ:
— Да нет, Федор Константинович, где уж там, с ярмарки ведь еду. Правда, когда мы в Вене стояли, наш лейтенант играл на рояле для бойцов — очень чудно играл — вальсы Иоганна Штрауса, и на могилу его нас водил, и много рассказывал о музыке, о композиторах разных… Кое что запало в голову…
— Но все-таки сами-то на баяне играете?
— Иногда… возьму трофейный баян, сохранил его, и сыграю для себя «Землянку», «В лесу прифронтовом», «Васю Василька»… А так… больше внучонка слушаю.
— А в чем конфликт-то у вас с местным руководством?
— Они хотят помещение, о котором я вам говорил, под что-то другое занять. Помогите, Федор Константинович, избиратели вас покорнейше просят.
— Хорошо, Маврикий Степанович, разберемся!
Они попрощались, и Страшный Мавр пошел к выходу, приподняв плечи повыше и стараясь не слишком опираться на свою клюшку.
Из цикла «РАССКАЗЫ НА ХОДУ»
1. КАК ПОКАЧНУЛСЯ МОИ ОПТИМИЗМ
Некоторые критики попрекают меня тем, что я, дескать, «завзятый оптимист».
Я действительно оптимист, я люблю, когда и в жизни и в литературе все кончается благополучно. Что в этом дурного?
Но недавно мой оптимизм сел на мель, покачнулся и дал течь, да такую, что я чуть было не превратился из завзятого оптимиста в неисправимого пессимиста.
Вот как это произошло.
Началось с пустяка. Я решил купить себе новые часы, старые мне надоели, и к тому же цифры на циферблате с годами поблекли, стали нечеткими — не по моим ослабевшим глазам. Не откладывая дела в долгий ящик, я взял в руки свою верную палку и отправил» я на поиски часов.
Прихожу в магазин. За прилавком милые, но сердитые девушки-продавщицы, на прилавке часы всех фасонов, марок и видов. Выбор богатейший, но того, что мне нужно, нет: или корпус у часов золоченый, а мне нужен хромированный, или цифры на циферблате не арабские и не римские, а, как сказала сердитая девушка продавщица, они вообще не цифры, они — черточки».
— Я в этих черточках ни черта не могу разобрать, — говорю я сердитой девушке, — помогите, милая, выбрать, мне нужны такие часы, чтобы взглянул и сразу увидел, что ты опаздываешь на свидание с любимой на, допустим, двадцать шесть минут.
Моя слабая острота не производит на нее никакого впечатления.
— Выбирайте сами, гражданин, товар перед вами.
Мучился я, мучился и наконец выбрал: корпус хромированный, цифры на циферблате арабские, четкие, но почему-то изображены через одну, то есть если «2» — цифра, то «3» уже не цифра, а горизонтальная черточка, а «4» — снова цифра, и так до конца. В центре циферблата темно-зеленый круг, видимо, для эстетики.
Когда я пришел домой и стал хвастать своей покупкой, мой внучонок Илюша, высокоинтеллектуальное создание семи лет, объявил, что часы очень тяжелые, такие тяжелые, что их лучше носить на спине или на ногах, но только не на руках. И он был прав. А жена сказала, что «все люди давно знают, что часы этой марки устарели и что никто их не берет, кроме таких, как ты!»
— Каких именно? — попросил я ее уточнить. Жена уточнила, и мы поссорились.
На третий день я взял свою верную палку и пошел менять часы.
Заведующая магазином «Часы», тоже очень милая женщина, просмотрела документы, сначала часов (технический паспорт, гарантию, товарный чек), а потом мои и сказала, что хотя, вообще-то говоря, это не принято, но что она готова, так и быть, разрешить мне обмен часов, купленных три дня назад у нее в магазине. — Потом я объясню вам процедуру оформления обмена.
Я протиснулся к прилавку и стал рассматривать те часы, что на нем лежали. Увы, те часы, которые мне были нужны, там не лежали. Я расстроился. Сердитая продавщица смягчилась и сказала:
— Возьмите лучше назад деньги, а купленные часы оставьте нам — мы продадим. Заведующая вам объяснит процедуру оформления.
Я вздрогнул. «Опять это слово». — И пошел за прилавок к заведующей.
— Деньги вернем, но вам придется сначала пойти в контору торга и оформить всю процедуру там, а я вам выдам свое письменное согласие на получение денег обратно.
— А нельзя ли оформить всю процедуру здесь, не отходя, так сказать, от той кассы, где я заплатил деньги за свою неудачную покупку? — робко сказал я.
— Нельзя! Порядок установлен высшими инстанциями.
— А где находится ваш торг?
— Недалеко — в Пассаже, третий этаж.
— Прекрасно, — воскликнул я и, не теряя оптимизма, пошел писать кренделя по ледяной скользкой уличной каше. Перешел улицу, взобрался на третий этаж Пассажа. Торг представляла девушка в лихой, одетой слегка набекрень папахе — не сердитая и не благодушная — никакая.
Я объяснил ей все по порядку.
— Вон там на столике — видите? — лежат типографские бланки-заявления. Заполните в трех экземплярах.