Страница 12 из 21
— Метель-то, кажись, стихает, я все ждал, полезут пепеляевцы или нет. Не полезли. Почему бы это? — Дмитриев осторожно, чтобы не потревожить раненых, пробрался к печке.
— Они ведь тоже не железные, — ответил Строд.
— Люди крепче железа, я уверовал в эту истину, — сказал Дмитриев.
Строд — Пепеляеву
«Генерал! Вы думали в феврале взять Якутск, а весной форсированным победоносным маршем пройти всю Сибирь, но суровое лицо жизни — железная действительность, а не роман, не сказка из «Тысячи и одной ночи». Не приходится говорить о Москве, Иркутске, даже Якутске, если вы не можете своими силами взять небольшой отряд. Вторично предлагаем вам сложить оружие».
— Вот и все, и на этом точка. Нам больше глупо толковать с генералом. Иди, Пожидаев, передай наш ответ Пепеляеву.
Пожидаев, проваливаясь по пояс в сугробы, снова побрел к пепеляевцам. Он шел, хмелея от белого снежного света, от крепкого смолистого воздуха. Метель замела все следы, но Пожидаев мысленно видел окровавленные окопы, груды поломанных винтовок, стреляные гильзы. Видел и страшную баррикаду, и, хотя старался не думать о ней, мысль упорно к ней возвращалась. Стало не по себе, Пожидаев поспешно поднял над головой белый платок.
Его заметили, на опушку выскочил офицер. Пожидаев признал Андерса. Полковник осклабился в усмешке.
— Здорово, приятель! Сдаваться пришел? Ах, ответ на ультиматум! Генерал сейчас в Амге, но мы домчимся к нему быстрехонько…
Через час Пожидаев сидел в просторной чистой избе, Пепеляев мрачно ходил от окна к двери, скрывая раздражение под напускным равнодушием.
— Ваш Строд — фанатик и думает, что умереть за идею возвышенно и благородно. Или надеется на помощь Якутска? Ждет, когда Байкалов пришлет войска? Я оборвал все его надежды, генерал Ракитин взял село Чурапчу, в котором находился отряд Курашова. Бойцы перешли на мою сторону, сам Курашов бежал. Строду надо бы сдаться на мою милость, он же пишет какой-то вздор: «Суровое лицо жизни — не роман, не сказка из «Тысячи и одной ночи»», — язвительно говорил Пепеляев.
Пожидаев, глядя в передний угол, молчаливо слушал. Пепеляев остановился перед ним.
— Завтра я разнесу в пух и прах все живое и мертвое на Лисьей Поляне! Хотел сохранить жизнь коммунистам, но теперь уничтожу всех этих интернациональных бродяг, как волков. Так и передайте Строду…
Генерал Вишневский приготовился к новому штурму Лисьей Поляны, но все же послал к Строду своего парламентера.
— Мы ждем последнего ответа, — сказал парламентер.
— Вот наш ответ! — Строд повернулся к Дмитриеву. — Поднять знамя!
Над обледенелыми окопами, похлопывая на ветру, пламенея и вспыхивая, поднялось красное знамя, на бруствере появился боец с гармонью — и звуки «Интернационала» зазвучали в воздухе. Слова гимна подхватили хриплые, болезненные голоса, и сразу словно что-то изменилось на Лисьей Поляне.
Генерал Вишневский и дружинники сперва слушали растерянно и недоуменно, потом просто осатанели. Они долго били по багровому полотнищу из пулеметов, наконец пошли в атаку с искривленными от ругательств ртами. Осажденные закидали их гранатами, и дружинники отступили. Вишневский сказал полковнику Андерсу:
— Скачите к Пепеляеву. Скажите ему — они знают, что Ракитин послал к нам орудие, что мы расстреляли их посланцев, и все-таки не сдаются. Выбросили красный флаг, поют «Интернационал». Они сошли с ума, а что же делать нам? Мужество этих безумцев подавило волю наших дружинников, даже я чувствую какой-то необъяснимый трепет…
— Сегодня я понял: есть вещи выше человеческого понимания. Не знаю, чем такое называется, но бессмысленная защита красными Лисьей Поляны приобретает символический смысл, — полковник Андерс занес ногу на стремя, метнул свое тело в седло.
Вишневский тяжело опустился на срубленную пихту, раньше Пепеляева и Андерса понял он: после Лисьей Поляны идти на Якутск невозможно.
— Может, и доползем до Якутска, но там нас возьмут голыми руками. Глупо! Кто это сказал: «Дайте нации хорошую войну — она получит великолепный мир»? Сказано не глупо, но безумно. Мы дали России гражданскую войну, а что в итоге? Мы — дворяне, честь и краса нации, — сидим в тайге, на какой-то Лисьей Поляне. Страшный итог!
Утро было пасмурное от метелицы, по Лисьей Поляне передвигались снежные вихри, метались сосны и пихты. Под стать пасмурному утру было и настроение красноармейцев: в сером свете все обострилось, все стало болезненно ощутимым.
Строд тоскливо думал о том, что лошадиного мяса осталось на пару дней, и нет дров, и нечем сменить подстилку для раненых. Если сегодня пепеляевцы пойдут в очередную атаку, то это конец их обороны. Всю ночь слышал он какое-то движение в стане противника: то ли получили подкрепление, то ли готовятся к наступлению.
Но шли часы, атаки не было. Метель улеглась, опали снежные вихри, в тайге возникла необыкновенная, торжественная тишина, та самая, что иногда называется белым безмолвием севера.
И вдруг это безмолвие лопнуло от далекого, плотного звука, звук прокатился над сопками — властный, беспощадный. Что-то тяжело ахнуло, земля содрогнулась, по тайге пронеслись тысячи угрожающих шорохов.
— Орудийный выстрел! Генерал Ракитин подходит к Лисьей Поляне! — Строд выбежал из юрты, красноармейцы повернулись к нему, ожидая последнего приказа.
— Мы взорвем их и себя, когда они окажутся здесь, — громко сказал Строд.
Орудийная канонада продолжалась весь день, но пепеляевцы так и не пошли в последнюю атаку.
Это было и непонятно, и удивительно. Строд опасался какого-то подвоха и все чего-то ждал, взглядывая на пробитое пулями знамя, что развевалось на вечернем ветру. Сумерки сгустились, и вот из них вылетело четверо всадников, они покрутились на опушке и в карьер поскакали к окопам. Строд поднял бинокль и не поверил своим глазам: впереди мчался Курашов — командир чурапчинского отряда, он ворвался на площадку перед юртой — неожиданный вестник освобождения.
— Байкалов захватил Амгу, Пепеляев отступает в Аян, генерал Вишневский снял осаду, — поспешно, словно торопясь избавиться от своих новостей, выкрикивал Курашов.
Наступило четвертое марта.
В небе — просторном, раскованном, словно отлитом из перламутра, — играло пять солнц: одно настоящее и четыре ложных, косяки еще негреющего света наполняли просторную избу; Строд[1] наслаждался и светом, и запахом пихтовых лап, и чистой одеждой, в которую переоделся после бани. Еще доставляла наслаждение блаженная тишина.
В избу вошел Карл Некунде-Байкалов с чемоданом в руке. Строд отметил новые глубокие морщины на его лице. «Видно, не сладко пришлось ему в эти дни», — подумал он.
— Как себя чувствуешь? — спросил Байкалов.
— Будто новорожденный, легко и бездумно, — рассмеялся Строд.
— Легко — верю, что бездумно — сомневаюсь, — Байкалов поставил под лавку чемодан. — Это, брат ты мой, «канцелярия губернатора Якутской провинции» Куликовского. А куда делся сам губернатор, все еще не узнали. Среди убитых нет, в числе бежавших тоже.
— А что с Пепеляевым, что с Вишневским? — спросил Строд.
— Пепеляев с отрядом капитана Артемьева отступает на Петропавловский. Вишневский и полковник Андерс бежали на реку Милю. Я отдал приказ Курашову и командиру дивизиона Мизину преследовать пепеляевцев. Надеюсь, отрежут путь на Аян, если опередят беглецов и раньше их дойдут до Нелькана. Надеюсь, но и боюсь: красноармейцы измучены переходами, многие обморозились. Вы совершили невозможное на Сасыл-Сысы, — назвал Байкалов Лисью Поляну по-якутски, этим подчеркивая ее уже историческое для таежной республики значение. — Вы приняли на себя всю тяжесть ударов и не пропустили генералов в Якутск.
Дверь кто-то дернул. Байкалов распахнул ее. В сенях стояли охотник и дрожащий от холода бородатый старик.
— Вот, однако, привел к тебе. Обещался заплатить чистым золотом, если отвезу его на реку Милю, но я привел к тебе. Поговори с ним сам, — сказал охотник.
1
За героическую оборону Лисьей Поляны И. Строд был награжден вторым орденом Красного Знамени. — Прим. авт.