Страница 218 из 224
все же и всю ночь бегал по острову — душу грел, на рассвете наблюдение повел: все как на ладошке — тут пулеметные гнезда, там орудия. Гляжу, подсчитываю, запоминаю. Вдруг немецкий офицер биноклем по острову зыркнул, выглядел меня — и сразу в лодку. Я кубарем в камыши, а лодка уже близко. Офицер приказывает камыши осмотреть. Тут я вспомнил, как в детстве с камышинкой во рту под водой сидел. Соскользнул в во-ду, притаился, дышу через камышовую дудку, а сердце так и колотится. Обрыскали немцы камыши и отчалили, я к своим возвратился, правда, с воспалением легких. Месяц в лазарете провалялся, туда мне и Георгия принесли...
— Геортий-то у тебя самый честной! — послышался одобрительный возглас.
Геройство не в силе, а в правде,— изрек комиссар.
В кают-компанию вошел капитан.
Началась подвижка льда. В полночь двинемся вперед. Ожидается устойчивая, с норд-остом, погода,— весело сообщил он.
В майскую ночь «Ставрополь» и «Индигирка» вырвались из ледового плена и осторожно вышли на чистую воду. На мачтах зашумели андреевские флаги на случай, если экспедицию заметят пепеляевцы.
Стоял славный денек. Переливалось синевой очистившееся ото льда море. Феона, слушая Козина, не сводила глаз с гремящего прибоя. Василий сидел у стола, скрестив на груди руки, обхватив ладонями локти, на узком, нервном лице его играл солнечный зайчик.
— Что же ты ответил Ракитину?
— Сказал, в Охотск идут японцы.
>— И генерал поверил? Не усомнился?
— Так они в самом деле идут, Феона. Ночью я поймал радиограмму: японский миноносец из Хакодате взял курс на Охотск. Я утром доложил генералу.
— Через неделю японцы будут здесь, а где же наши? Где этот «Ставрополь», почему он молчит?
— Возможно, он опасается обнаружить себя...
— А если «Ставрополь» не подойдет к Охотску? Если бросит якорь где-нибудь за мысом Мареканом? Там удобная стоянка. а мы его здесь прокараулим. Давай-ка съездим к Элляю, он пасет оленей у этого мыса.
— Это идея, Феона!
«Альбатрос» мчался по взморью, ветер свистел, от ходкого лёта отбрасывая назад волосы Феоны, пестрый мир развертывался крутыми обрывами, галечными косами, голыми еще сопками.
Приподнятое настроение захватило Козина, все стало прекрасным: и сизые тени скал, и морская, с прозеленью, вода, и пляшущие полоски света. Козин не верил в мистическое пред-
определение судеб, не признавал сверхъестественного вмешательства таинственных сил в жизнь человека, но был мечтателем, верил в необыкновенное, неважно,- радость или несчастье приносит оно. Все, что касается народных примет, предсказании, оборачивалось для него только реальностью выдумки, цветами фантастики. Факты истории, обросшие чудесными узорами народной фантазии, были и реальностью и сказкой. Козин верил, что киевский князь Олег умер от укуса змеи, но в то, что может умереть сегодня сам, не верил. В молодости не допускают мысли о своей смерти, и редко такие мысли омрачают юные души. .
Мыс Марекан, похожий на огромный тяжелый утюг, вынырнул из воды, «Альбатрос» с шорохом врезался в прибрежный песок. Из-за скал неторопливой походкой вышел Элляй.
Он, как сильно хорошо, девка Феонка, что заглянула к
Элляю. Сапсем слепой стал, слышу, морем кто-то идет а кто
не вижу...
— Капсэ бар, Элляй?
^ а Р капсэ, но сильно дурной. Приходил плохой люди от белого начальника, чисто-начисто забрал и белку и соболя.
Вор силен до рассвета, волк — до капкана,— напомнила, смеясь, Феона. — А что на море?
— Сапсем пусто на море.
Капсэ есть, Элляй, в Охотск вот-вот придут пароходы только неизвестно чьи.
— Как же отличить красного нючу от белого?
— У красных нючей на шапках звезды. Не забудешь это отличие?
— Погасшее пепелище имеет угли, старый человек —заветную память.
Где твоя юрта, Элляй? — быстро спросила Феона, охваченная какой-то новой мыслью.
— Однако, здесь, на берегу.
“ Если приеду на день-другой, пустишь переночевать?
■— Живи хоть год, девка Феонка.
Козин возвращался все в том же радужном настроении, не испытывая щемящих предчувствий. Феона сидела на корме, отряхивая волосы от морских брызг. «Альбатрос» ткнулся в причал, появился капитан Энгельгардт, кивнул Феоне, строго спросил Козина:
Куда зап опастился? Гене’ал уж т’ижды сп’ашивал о тебе. Ступай живей к гене’алу...
В суровой природе Севера часто живут очень суровые, С повышенным сознанием долга люди. Василий Козин был таким человеком,—долг и честь он ставил выше жизни, и если принимал решение, пусть непродуманное, пусть опасное для него
самого, то уже полностью подчинялся ему. И еще Козин постоянно жил мечтой о каком-то смелом поступке, который бы мог послужить на пользу людям. «Геройство не в силе, а в правде» поговорка эта была для него вроде девиза. Не успел он перешагнуть порог генеральского кабинета, Ракитин накинулся с бранью:
— Где шляешься, скотина? Катер исправлен?
— Мотор барахлит, а я, между прочим, не скот.
— Только что по взморью носился, сам видел.
— Что ж из того? С мотором что-то случилось...
Сейчас же почини, ночью едем к генералу Пепеляеву...
Козин побежал к «Альбатросу». Вот и наступило то самое, о чем он думал в своем одиночестве. Если генералы соединятся снова, положение в Охотске ухудшится до безобразия. «Я не должен допустить этой встречи. Не должен! А что же делать? Красные корабли неизвестно где, «Ставрополь» на мои позывные не отвечает. Да, может, это и не красные вовсе, а японцы. Что же я могу поделать е генералами? На ихнем катере отпра-вить их к. чертовой матери?» Козин добежал до «Альбатроса», так и не решив, что сделает.
Он заколдовал над мотором,'зная, что никто в Охотске не разбирался в хитрых премудростях машины. Разрушив мотор, он, сразу отяжелев, уныло побрел к генералу.
Сколько времени займет починка? — спросил Ракитин.
— Я даже не могу сказать,— пробормотал Козин.
— К утру катер должен быть в исправности.
— Я не починю и за неделю.
— Ты что сказал? Ты наглость сказал, мерзавец!
Козин отступил на шаг и черным, ненавидящим голосом ответил:
— Мотор я развалил к чертовой матери! Ты, кровавый волк, очутился в крепком капканчике. Не вырвешься, скоро с тебя снимут шкуру!..
Ракитин, задыхаясь от вспыхнувшей ярости, вырвал из кобуры наган, разрядил в Козина. На выстрел влетел Энгельгардт.
— Убрать! И выяснить, в каком состоянии катер.
Ракитин опустился на стул, прикрыл веки, с особой остротой чувствуя всю безнадежность своего положения. «Когда же мы, дворяне, перестали понимать русский народ? Как получилось, что каждое, даже пустяковое-событие по нынешним временам становится на пользу красным? Сама история обвиняет нас во всем, не оставляя никаких надежд, ничего, кроме кровавой фантастики. Вот и снова я повторяю: кровавая фантастика! Бред! Из Харбина в Охотск,, через Якутск на Москву? Что может быть бредовее такой идеи, а ведь шли, оставляя мертвых своих героев на морозных снегах. В любом другом случае подобный поход стал бы героическим фактом народной истории, в на-
ше.м он обернулся пошлым фарсом. Я отправился в путь с отчаяния и, кажется, дошел до последней своей черты».
Вернулся Энгельгардт, доложил, что мотор начисто сокрушен и починка невозможна.
Остается ждать самураев. Я с Индирским ухожу на охоту, вы будете за меня. Наблюдайте за морем,—приказал генерал Энгельгардту.
Ракитин не знал, что из Чурапчи по старому тракту к Охот-ск идет отряд Алексея Южакова, а к мысу Марекан приближаются два корабля под андреевскими флагами.
Феока поселилась в яранге Элляя, у мыса Марекан. Один за другим уходили из жизни ее близкие и друзья, гражданская воина уносила их, словно ветер осенние листья, и не хватало слез, чтобы оплакивать мертвых. Феой'а замкнулась в себе, каменея от тоски и беды, истаивала и ее надежда на встречу с Андреем, и все сильнее укоренялась мысль: «Если был бы жив давно был бы в Охотске».