Страница 214 из 224
Фельдфебель прижал почерневшие ладони к перевязанной груди и снова заговорил, но уже прерывисто, истомленно:
Я согласился не потому, что уговаривал полковник Андерс. Захотелось взглянуть, как теперь живут там, в Россип. И решил из Харбина домой через какой-то Аян, через Амгу какую-то топать! И вот притопал в тайгу, чтобы под красный пулемет угодить. Не в Ижевске, не в Иркутске, а на Поляне Лисьеи, в бою с такими же русскими рабочими, как сам, получил в награду семь золотников свинца. Придет весна, и вырастет из моих костей крапива. Ну и пусть, ну и ладно, а умирать все же надо спокойно...
Вяткин покачнулся и чуть не упал на горящую печку. Санитар уложил его на скамью, он вытянулся, только вздымалась и опускалась грудь. Вдруг он порывисто поднялся и стал срывать окровавленные бинты и швырять их в печку. Санитар кинулся было к нему, но он прокричал:
— Не подходи! Умираю, но не страшусь! Стыдно только, что долго обманывал свою совесть, а жить на одном обмане нельзя! Проклятые людишки охомутали, взнуздали пять лет послушно в упряжке ходил. Я! Мастер-оружейник! Золотые руки! Теперь ничего нет —ни рук, ни сердца', ни жены, ни детей. Не там умираю, где надо бы, не за то, за что стоило бы...
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Андрей долго и осторожно тряс за плечо Строда. ся С р Т0 Такое ' > ^ то еіце СЛ У ЧИЛ0СЬ ? — испуганно приподнял-
— Ты просил разбудить, когда это будет готово,— стараясь не привлекать внимания раненых, многозначительно сказал Андреи.
— Ах, да, да! Дмитриев где?
— Там, где баррикада,—по-прежнему многозначительно, но переходя на шепот, ответил Андрей.
Они вышли из юрты. В морозном, тусклом, каком-то мохнатом свете все казалось смещенным, сдвинутым с привычных мест. Кривыми и приподнятыми были тени деревьев, над окопами неподвижно висели лиловые пятна костров, одинокие выстрелы щелкали приглушенно. Весь этот мрачный пейзаж поражал своей нереальностью, но особенно странными казались красноармейцы, переползавшие с места на место. Они ползали по узенькой тропке; это была единственная не поражаемая пулями часть окопа, и Строд невольно ускорил шаги.
И.вот он увидел то, что приказал сделать.
За ледяной броней смутно угадывались человеческие фигуры; мороз сцементировал своих и чужих, красных и белых.
Строд стоял перед баррикадой, не отрывая .глаз от смутных фигур в ледяной глубине ее, и разорванные мысли роились в отяжелевшей голове. Они появлялись и исчезали, как дым на сквозняке, неосознанные, необъяснимые, и Строд все сильнее чувствовал угнетенное состояние духа. Эта баррикада, и темная стена тайги, и красный снег, и седое небо давили на его сознание, он испытывал острую боль за живых, мучительный стыд перед мертвыми, но к боли, но к стыду примешивалось тревожное чувство сомнения в исходе борьбы.
— Наступает восемнадцатое утро на Лисьей Поляне, а так ли необходимы все наши жертвы и наши страдания? — спросил Строд, с трудом переводя дыхание и обжигая гортань морозным воздухом. Вопрос его был обращен к Дмитриеву, Донау-рову, но те молчали, и Строд понял: ответ может дать только он сам. — Мы сделали все — измотали, обескровили противника, многие из наших легли на его пути, но они и мертвыми продолжают сражаться. — Мысль о мертвых, продолжающих борьбу, показалась ему кощунственной. — Я должен только просить прощения у мертвых, что не мог иначе поступить...
В замороженной тишине просвистела пуля, прокатился выстрел, и вот, словно им вызванное, над Лисьей Поляной, над красными, над белыми, над всем ночным миром вспыхнуло и разыгралось северное сияние. Переливаясь, всплескиваясь, оно моментально менялось — только что мелькало зеленым и алым, и уже синие опахала, уже белые перья раскачиваются между звездами. Они растут, захватывают небо, но тут же обрушиваются с высоты. Кажется, чья-то невидимая рука швырнула драгоценные камни на Лисью Поляну и подожгла ее живым лихорадочным пламенем. Та же рука одним взмахом выбросила гигантские кольца, 8ни развернулись в струящуюся спираль, но
распались на багровые пятна, а пятна обратились в косматые гривы дыма.
В темной пустоте неба замелькали очертания новых абстрактных видений, и в Строде появилось болезненное ощущение невосполнимой утраты. Под нежными неземными вспышками все, что происходило на Лисьей Поляне, показалось удушливым, бессмысленным, наваждением.
Северное сияние погасло сразу, будто его выключили во всех точках неба. Опять надвинулась ночь — слепая, леденящая, равнодушная.
Молчали красные, не шевелились белые.
Над тайгой вскипали снежные вихри, от пурги попряталось зверье, только люди продолжали сражаться. Время от времени раскатывались пулеметные очереди, плясали в пурге костры.
— Может, это наша последняя ночь,— бормотал Донауров.
— Ты не очень-то каркай,—остановил его Строд.— И без твоих пророчеств тошно.
В юрту вошел заснеженный Дмитриев: бессонница осады высушила до черноты румяное его лицо.
— Метель-то, кажись, стихает, я все ждал, полезут пепеля-евцы или нет. Не полезли. Почему бы это? — Дмитриев осторожно, чтобы не потревожить раненых, пробрался к камельку.
— Они ведь тоже не железные,—ответил Строд.— Утром нужно ответить на ультиматум Пепеляева, ты готов, Донауров?
— Я сделаю все, что могу...
Ты должен сделать больше: перехитрить Пепеляева и Уйти. Пиши ответ: «Генералу Пепеляеву. Вы думали в феврале взять Якутск, а весной победоносным маршем пройти всю Сибирь, но суровое лицо жизни — железная действительность, а не сказка из «Тысячи и одной ночи». Не приходится говорить о Москве, Иркутске, даже Якутске, если вы не можете своими силами взять небольшой отряд. Вторично предлагаю сложить оружие». Ну, вот и все, и на этом точка. Нам больше глупо толковать с генералом...
Донауров распрощался с товарищами и, проваливаясь в сугробы, побрел к пепеляевцам. Пурга замела все следы осады, но Донауров мысленно видел окровавленные окопы и страшную баррикаду, и, хотя старался не думать про нее, мысль упорно к ней возвращалась. «Там лежит командир Адамскнй, подаривший мне свою трубку, и там фельдшер Капралов, выносивший на себе раненых, и пулеметчик Сеня, по юности удивлявшийся самым обыденным и простым вещам. Я тоже могу оказаться там». Стало не по себе, и Андрей поспешно поднял над головой белый платок.
Его заметили, на опушку выскочил офицер, оскалился в беззлобной усмешке.
■— Здорово, приятель! Опять сдаваться пришел? Ах, ответ на ультиматум! Генерал в Амге, но мы домчимся к нему быстрехонько...
Через час Донауров был в штабе Пепеляева. Генерал ходил от окна к двери и обратно, скрывая свое раздражение под напускным добродушием.
— Ваш Строд— фанатик. Или он надеется на помощь Якутска? Ждет, когда Байкалов пришлет войска? Я оборвал •все его надежды, ваш посланец казнен,генерал Ракитин взял Чу-рапчу. Отроду надо бы сдаться, он же пишет какой-то вздор. «Суровое лицо жизни — не сказка из «Тысячи и одной ночи». Смешно!
Донауров, не возражая, глядел в передний угол, Пепеляев остановился перед ним.
— Завтра я разнесу в пух и прах все живое и мертвое на Лисьей Поляне! Думал сохранить жизнь коммунистам, но теперь уничтожу их. Так и передайте Строду...
— Я не вернусь на Лисью Поляну,— поспешно и твердо ответил Донауров.
— Почему, позвольте спросить? Впрочем, я понимаю, какой идиот вернется в ад.
— Совершенно верно, господин генерал.
— Ладно, оставайтесь,— неожиданно решил Пепеляев. — Будьте свидетелем гибели ваших друзей...
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
— Мы ждем последнего ответа,— сказал новый парламей-тер, посланный Пепеляевым.
— Вот наш ответ! Поднять знамя! — приказал Строд.
Над обледенелыми окопами, похлопывая на ветру и пламенея, поднялось знамя. На бруствере появился боец с гармошкой в руках, и неожиданно громкие звуки «Марсельезы» зазвучали в морозном воздухе; их подхватили болезненные голоса, и словно что-то изменилось на Лисьей Поляне.
Пепеляевцы слушали растерянно, потом просто осатанели и долго били по огненному полотнищу из пулеметов, наконец пошли в атаку. Осажденные закидали их гранатами.