Страница 12 из 82
У Авалова еще выше поднялось настроение.
— Немедленно вызвать ко мне начальника милиции Михайлова, — приказал он адъютанту и потер ладони, сардонически улыбаясь.
— В приемной начальник милиции, — доложил через некоторое время адъютант.
С еле скрываемой злостью смотрел Авалов на вошедшего. Раздражал его и белый воротник, и черная бабочка галстука, и вообще весь вид Фрунзе.
— Хочу сообщить неприятную новость. По распоряжению правительства большевистская «Звезда» закрывается, — вкрадчиво и с наслаждением объявил Авалов. — Приказываю вам, как начальнику милиции, немедленно исполнить правительственное распоряжение. («Ну что, съел? Как будешь выкручиваться?»). — И добавил пренебрежительным тоном: — Помещение редакции и типографии опечатать, бумагу конфисковать...
— Немедленно исполню ваш приказ. Можно идти? — спросил Фрунзе.
Авалов кивнул. Фрунзе удалился. Минут через десять он был в редакции газеты.
— Керенский прихлопнул нашу «Звезду». Сейчас же вывозите бумагу, шрифты и все ценное и нужное. Спрячем в укромном месте до поры до времени.
— От кого я это слышу? Ты один из сотрудников газеты и сам закрываешь ее! — закипятился редактор. — Беспрецедентный случай в истории русской революционной печати...
— Я закрываю газету как начальник милиции, но как редактор не допущу, чтобы ею завладели местные эсеры. Завтра, слышишь, завтра же будем выпускать газету, но под другим названием. А пока вывози всё из редакции и типографии. Через час приду с милиционерами...
В августовскую тишину воскресного московского утра звучно и сильно ударил звон колокола храма Спасителя, его звук прокатился над улицами и площадями, словно властный призыв. Колокола бесчисленных церквей как будто ждали этого сигнала, над городом разразилась буря звона — так встречала Москва только Рождество Христово, Пасху да торжественный въезд царей. Теперь колокола трезвонили в честь приезда генерала Корнилова — кандидата в диктаторы.
В Москве в Большом театре открывалось Государственное совещание, на которое съехались представители крупной буржуазии, царские генералы, помещики.
Утром к Александровскому вокзалу устремились толпы праздного люда. Зонтики, котелки, военные фуражки, дамские шляпки морской зыбью покачивались над площадью, солнечные блики скользили по физиономиям. Толпа ожидала Корнилова с той истерической возбужденностью, которая так характерна для всех зыбких надежд.
Поезд подошел под звуки оркестра и яростные приветственные крики. Дамы размахивали зонтиками, солидные господа дружно, словно по команде, поднимали над головами котелки. Гвардейские офицеры застыли чеканными шпалерами на перроне.
Генерал Корнилов в мундире защитного цвета, с фуражкой, прижатой к груди, показался в тамбуре; золотой знак георгиевского ордена цепко держал его за горло. Корнилов стал спускаться с вагонной площадки, ощупывая сапогами ступеньки, офицеры подхватили его на руки. Корнилов поплыл над встречающими, приподняв черную голову, улыбаясь всеми морщинами своего лица; улыбались даже его большие оттопыренные уши и висячие усы.
Офицеры внесли генерала на широкие вокзальные ступени. От оркестра и колоколов у него шумело в ушах, человеческое море сдвигалось и раскачивалось. Поставленный офицерами на землю, он пошатнулся, но тут же оправился и принял бодрый вид.
Перед ним рухнула на колени красивая дама, обхватила руками генеральский сапог, золотое кольцо с бриллиантом на белом мизинце отражалось в черной коже голенища.
— Слава спасителю и освободителю, — простонала дама. — Россия дождалась настоящего правителя.
В толпе приближенных Корнилова маячил капитан Лаврентий Андерс. Он что-то шептал своему другу, лидеру правых эсеров Борису Савинкову. Управляющий военным министерством Временного правительства был тайным руководителем предстоящего переворота против Керенского, и об этом знал Андерс.
— Что вы сказали? — переспросил Савинков.
— Корнилов не очень внушительная фигура для диктатора, народ любит представительного, мощного властителя, даже по виду...
— Верно, неказист генерал, но это неважно. Я сделаю из него диктатора...
— Все, что вы делаете, вы делаете с размахом, — почтительно заметил Андерс.
— Не вижу особенного размаха, но пора что-то предпринимать. В борьбе с большевизмом я решил опереться на человека с саблей. Сейчас самая подходящая сабля — Корнилов. Вы уже встречались с господами из Московского офицерского союза? — спросил Савинков.
— Не успел еще, но собираюсь.
— Адрес помните?
— Остоженка, три.
— Возможно, я загляну на Остоженку. Если выберу свободную минуту, то загляну. Обещайте офицерам мою поддержку во всем, особенно в деньгах. Ну, мне пора, генерала повезли в Большой театр. — Савинков, жестко скрипя желтыми крагами, пошел к ожидавшему его автомобилю.
В Большом театре при появлении Корнилова долго не смолкала овация. Ликовали даже престарелые генералы, обычно завидовавшие друг другу по мелочам. Только один Алексей Алексеевич Брусилов поглядывал на бушующий зал безнадежными глазами; перед мысленным взором его вставали картины недавних времен. Он вспомнил, как Корнилов прибыл в его армию на должность командира дивизии. Он водил в атаку солдат, стоял в полный рост под пулями, спал на голой земле, но отличался раздражительным своеволием; своеволие наносило вред и войскам, и ему самому; сказалось оно и в первом же сражении на Юго-Западном фронте. Корнилов преждевременно атаковал немцев. В той яростной атаке пехотная дивизия оторвалась от своих, выдвинулась вперед и попала в окружение.
Трагической оказалась для Корнилова и весна пятнадцатого года. Противник особенно сильные удары обрушивал на его дивизию, зажал ее в клещи и предложил сложить оружие. Корнилов сдался на милость победителей. Правда, через несколько дней он бежал из плена и за свой побег был даже удостоен георгиевского креста. Царь назначил Корнилова командующим 25-м корпусом.
На этом посту застала генерала Февральская революция. Временное правительство выдвинуло его в командующие 8-й армией Юго-Западного фронта. А теперь Борис Савинков, ловкий интриган с изощренным умом Макиавелли, решил использовать Корнилова в своей борьбе против Керенского. Савинков вообще боролся со всеми, кто стоял на его пути к власти, очень часто действуя через подставных лиц.
В тревожной политической атмосфере заседало Государственное совещание. Эсеры призывали к единению с врагами революции, генералы требовали обуздать партию большевиков. Наконец, выступил сам Корнилов. Он настаивал на введении смертной казни в тылу, военизации железных дорог, заводов и фабрик, предоставлении военачальникам всей полноты власти, упразднении Советов и солдатских комитетов, запрещении демонстраций и митингов.
— Если требования не будут удовлетворены, я не ручаюсь за оборону Риги. Город может пасть под ударами немцев, и тогда откроется путь на Петроград, — с металлом в голосе закончил Корнилов.
В ответ на генеральский ультиматум московские рабочие объявили стачку и вышли на манифестацию, протестуя против заговора буржуазии и ее генералов.
И буржуазия поняла: немедленное выступление против революции грозит провалом, надо обстоятельнее подготовиться к перевороту. С этой целью Корнилов отправился в Могилев, в Ставку верховного командования.
На Остоженке сошлись молодые офицеры — аристократы и сынки богачей, трепетно мечтавшие о военной диктатуре. Капитан Андерс был принят как представитель Ставки, каждое его слово воспринималось словно приказ.
— Господа офицеры! В Ставке ждут сигнала, — заговорил Андерс. — Приближается время, когда так называемое Временное правительство сменится нашей диктатурой, и тогда конец политическому разврату. Солдатским комитетам — конец, и снова армия будет армией. Генерал Корнилов решил направить в Петроград отборные войска и прикрыть все Советы. В Ставке готовятся к перевороту, но, чтобы отвлечь от него внимание, будет пущен слух о большевистском заговоре. Распространяйте этот слух и вы по всей Москве.