Страница 63 из 149
По барачной территории внутри ограждения можно было ходить беспрепятственно. И поэтому на очередного страдающего бессонницей пленного охрана не обратила внимания, как и игравшие в карты под навесом курилки полицаи.
Пройдя под противным моросящим дождём до третьего барака, я свернул под фонарём в тёмный междустенок и уже через минуту оказался перед обитой ржавой жестью дверью мастерской, рядом с которой ютилось куцее оконце с заляпанными грязью стёклами, из-за которых едва пробивался свет керосиновой лампы.
Хорошо живёт Шурка-Механик, коль ему разрешают керосинкой пользоваться. Нам в бараке перед сном охрана включала на полчаса электрический фонарь, а потом живи на ощупь. Мне-то было всё равно, но народ частенько спотыкался и даже падал с нар в потёмках, когда взбунтовавшийся на баланду кишечник выгонял под дождь очередного пленного. А любая ссадина и рана загнивала в этой сырости с неимоверной скоростью. Даже пресловутые примочки мочой не помогали.
— Хозяин! — я открыл дверь, демонстративно стукнув по гулкой жести, — побеспокою?
— Кого там на ночь глядя несёт? Кто там?
— Человек божий, обшит кожей, — войдя, я медленно огляделся. Ну точно логово сумасшедшего изобретателя пополам с каморкой Плюшкина с поправкой на лагерные реалии — примерно так можно было охарактеризовать представшее передо мной помещение.
— И какого хера? — приветливости в голосе этого маленького невзрачного человечка с круглыми очками в роговой оправе на носу не было ни на грамм.
— А такого, уважаемый! У меня товар, у тебя, возможно, то, что мне нужно. Можем взаимовыгодно провести время.
Учитывая особенности работ на шахте, я давно переместил все запасы своей наличности в нарукавную повязку, которую в первый же день смастерил из остатков рукава исподней рубахи. Золото же пришлось ночью закопать прямо в том же самом мешочке у внешней стены барака. Слишком велик был риск обрыва бечевы во время нагрузок. И тогда плакало бы моё золотишко где-нибудь в бурой грязи разреза.
Шурка продолжал молча сверлить взглядом мою фигуру, но уже не раздражённо, а заинтересованно:
— И чего надо?
— Обувку, естественно, — я красноречиво глянул на носки моих замызганных ботинок, — моя уж на ладан дышит!
— Ща недосуг. Приходи завтра ввечеру. Приноси осьмушку хлеба да две доли маргарина. Зробим тябе деревянные чоботы, — странно, но у меня сразу возникло ощущение театральности речи этого субъекта: будто русский человек с немаленьким образованием пытается говорить на суржике, но периодически теряет контроль.
— Чего-то дороговато, любезный. Мне говорили десятиной хлеба и долей маргарина обойдётся. Сам понимать должен, ведь два дня жрать одну баланду — так и загнуться недолго. Не баклуши бьём, а вагонетки многопудовые толкаем.
— Я цену назвал, ты думай. Не хошь — ходи босой. Полезно для мышления. А мне делом заниматься надо. Я тебя,
— Хм, интересно… — протянул я, демонстративно оглядывая мастерскую.
— Что тебе интересно, дурик? — снисходительно скривился Шурка.
— Да вот думаю, долго ты ещё проживёшь в лагере, коль со своих три шкуры брать будешь?
— А ты меня не пугай, земляк. И не учи. Ты явно тут без году неделя, мужик. Я плату за работу беру. Сам же её честно исполняю. И цену назначать мне. Ты же не спрашиваешь, сколько мне с заготовкой долбиться придётся? Представляешь, как сложно найти в здешних условиях нужную древесину? — злость из голоса Шурки исчезла, уступив место обиде, — или тебе из соснового полена долблёнки слепить на коленке? Так они через два дня развалятся.
— Да ладно, ладно. Не пугаю я. С чего ты решил? Так, рассуждаю вслух. Просто мне же не сабо и не кломпы нужны с росписью, а практичная обувь, чтоб выжила хоть месяцок в здешних условиях, — я тоже сбавил тон, присаживаясь на один из крашенных масляной краской табуретов рядом со столом, за которым Шурка-Механик что-то мастерил.
— Э, да ты разбираешься, гляжу. Что, раньше, когда-нибудь носил дзеравяшки?
— Чего?
— Так у меня на витябщине деревянные самодельные башмаки прозывают.
— А…да нет. Читал когда-то про французскую и голландскую обувь. О том, что придётся и самому носить даже и не думал. Знал бы, что она тут буквально «горит» не по дням, а по часам, не стал бы менять на этапе.
— Менять? — уцепился за главное мастер.
— В эшелоне меня привлекали в команду по уборке трупов. И не раз. Ну я и… чего одёжке-то пропадать зазря?
— Мародёрничал, значит? — Шурка с интересом взглянул на меня поверх роговой оправы очков. Но в голосе его я не заметил осуждения.
— А как хочешь, так и называй, только потом я эти же шмотки на еду для истощённых и раненых пленных сменял у местных. А так бы растащили пшеки или в земле сгнило обмундирование. Теперь вот жалею, что не придержал лишнюю пару сапог и танкистский комбинезон. Всё покрепче бы одёжка-то, чем моя гимнастёрка с шароварами.
— Дурик, — повторил Шурка, ухмыльнувшись, — неужто и вправду всё на жрачку для других сменял? Ничего толкового не припрятал? — закамуфлированный равнодушным тоном интерес всё же проклюнулся. В напряжённой позе мастера и блеснувших в свете керосинки стёклах очков отразилась…жадность?
Похоже, клюёт. Надо осторожно подсекать и подводить.
— Да так, по мелочи… а что, интерес имеешь, Шурка?
— Смотря на что, — развёл руками умелец.
— Ножик есть перочинный. Швейцарский. Пять лезвий. Отвёртка, шило и пилка. Вещь! — я достал последний мой ночной трофей из Перемышля, если не считать рейхсмарок и золота, положил на ладонь.
Шурка было протянул руку, но тут же, глянув на меня, уточнил: «Можно глянуть?»
— Отчего ж не поглядеть, коль договоримся?
— Договоримся, договоримся…как тебя? — Шурка-Механик задумчиво вертел нож, открывая одно за другим лезвия и чуть ли не цокая языком.
— Пётр.
— Хм. Ну ладно, Петро. Вещь правильная и не разболтанная. Могу предложить мену.
— …? — я вопросительно вскинул брови
— Могу тебе за него смастырить гольцшуги, две пары с брезентовым верхом и кожаной выстилкой изнутри. Месяц — не месяц, а недели три каждую без ремонта проносишь.