Страница 41 из 149
Выхваченная за руку из толпы женщина попыталась прикрыть высокого худенького паренька в кепке, которого вытащили вместе с ней и тут же, получив железным прутом по ладоням, дико завыла тонким срывающимся голосом, уронив на мостовую чемодан, по которому безжалостно потоптались сапоги солдата с прутом.
Один из офицеров что-то выкрикнув, властно взмахнув перчаткой, зажатой в кулаке. Пятеро чёрнокурточников окружили отделённых от общего потока двоих мужчин, паренька и женщину и, подхватив их под локти, стали уводить в сторону от грузовиков, во двор того дома, на крыше которого я спрятался. Группа скрылась в подворотне и мне из-за кромки водостока уже было сложно углядеть, что стало с несчастными дальше.
Странно, но эта сцена меня здорово зацепила. У чего-чего, а материалов по холокосту я в своё время насмотрелся предостаточно. Впрочем, как и любой человек, живущий в конце двадцатого и начале двадцать первого века, не чуждый интереса к историческим документам и свидетельствам. Продолжать наблюдать за тем, как из гетто вывозят евреев, не было никакого смысла. Исход был ясен изначально — рано или поздно всем им конец. И мне тут ловить нечего.
А вот что произойдёт с той группой, что увели солдаты в чёрных куртках? И почему их отделили от остальных? Если хотели застрелить, то сделали бы это, не уводя так далеко.
Пожалуй, следует проследить, тем более что, забегая в подъезд, я отметил, что двор дома, на крыше которого я расположился, является проходным и имеет выходы аж на три переулка. То есть, как минимум два пути отхода у меня будет. К тому же шум стоит такой, что внизу, во дворе можно орать хоть во всё горло. Всё равно из солдат никто не услышит.
С тяжёлым предчувствием я спустился с чердака, так и, оставшись босиком, сняв и связав ботинки шнурками, повесил их на шею. Мне уже удалось убедиться, что кожа на смародёренной обувке была настолько грубой, что я, походив в ней всего ничего, мог преспокойно колоть пятками орехи и бегать по сучкам и гравию, не испытывая особого дискомфорта. А лишняя заминка или мне сейчас ну совсем не нужны.
С удивлением поймал себя на том, что испытываю настоящий азарт и…холодную, сводящую скулы почти до судорог, ненависть. А ещё большое желание успеть, пока с теми гражданскими не произойдёт ничего не поправимого. Ну что мне до судьбы каких-то там польских евреев? Сколько их уже сгинуло и ещё сгинет в этой фашистской мясорубке. Миллионы! К тому же ведь это совсем другой мир, пусть и со схожей исторической линией. Нда-а, Гавр, гаденькие мыслишки-то. Мир-то другой, но это же люди, всё-таки не лабораторные крысы. И ты вполне в силах им помочь.
Я постарался прикрыть нарастающее недовольство собой более рациональной, хотя и насквозь циничной мыслью о подходящей ситуации для тренировки аватара в настоящих боевых условиях.
Пятеро солдат, отвлечённые конвоированием гражданских лиц, отделившиеся от основной воинской массы. Почти полная звуковая и визуальная изоляция от основных сил. Судя по их довольно расслабленному виду, по сравнению с солдатами СС из оцепления, шансов против чернокурточников у меня намного больше, чем против волков из зондеркоманды. Почти идеальный расклад.
Сколько мне искать ещё в ночном Перемышле возможности опробовать аватар? А тут судьба буквально сама даёт мне в руки такой шанс! К тому же чуйка на хабар сделала стойку. Осталось по пути составить хотя бы примерный план, как обставить исчезновение шустрых ребяток в чёрном.
Мда-а, вот так и становятся прагматичными циниками, используя для своих нужд чужое несчастье. Нет, чтобы воспылать праведным гневом в защиту угнетённых сынов Израилевых. Всё бы тебе адреналинчиком баловаться, Миротворец…
Во дворе дома почти везде царил полумрак. Мой подъезд был по счёту вторым от подворотни и его вход был полностью скрыт ночной темнотой. В дверную щель была видна лишь небольшая часть двора. Из темноты раздавались всхлипывания и периодические завывания, глухие удары и ругательства на польском, смех, точнее, гогот лужёных глоток здоровых сытых мужиков, взбодрённых шнапсом и полной безнаказанностью.
Хорошо, что я не сразу рванулся на звук, едва не совершив непростительную глупость. Ну ладно, спасу я этих несчастных, что потом что?
В лучшем случае им удастся скрыться в ночи. Но, с вероятностью десять против одного, с помощью собак их к утру выловят поисковые группы. И что эти поклонники талмуда в первую очередь поведают дознавателям? Правильно, что их спас мужчина, босой и в грязной советской форме. И надеяться на темноту во дворе особо не стоит. По закону подлости, вот тот фонарь у четвёртого подъезда, к скудному пятачку света которого чернокурточники потащили свои жертвы, прекрасно даст рассмотреть тушку некоего самонадеянного Миротворца.
Значит, следует принять меры: я немедленно скинул гимнастёрку, штаны и нательную рубаху, оставшись в кальсонах, цвет которых с большой натяжкой можно было бы назвать белым.
— Ну что, Гавр, — тихо произнёс я по-немецки, — дальше общаемся только на великом языке Гёте. И пусть сломают башку любые дознаватели!
До нужного мне места было шагов тридцать, не больше. Я приближался осторожно, стараясь контролировать всё пространство двора и периодически посматривая на арки проходов. Нет, похоже, зря я волнуюсь. Думаю, из-за изолированности этого места сюда и потащили этих евреев.
Мне уже было прекрасно видно, что пожилой мужчина сидит на земле, хватая ртом воздух и хрипя. Один из чернокурточников поставил ему ногу в сапоге на грудь и, медленно склоняясь, давил всё сильнее и сильнее. Второй мужчина лежал неподалёку, не подавая признаков жизни. Двое солдат держали женщину, а третий уже, спустив штаны и встав на колени, рвал на ней юбку, громко похохатывая и отпуская смачные матерки. Делал он это деловито и было видно, что со знанием дела.
— Гей, Сашко, ты там жидовочкой не сильно увлекайся! Нам ещё пана Шмулевича уговаривать, шоб он добровольно пожертвовал незаконно нажитое на благо Рейха и Фюрера! — хриплый голос, поощрявший насильника, принадлежал тому самому чернокурточнику, который избивал железным прутом евреев. Сейчас он скинул китель, оставшись в белой вышиванке, девственная чистота которой была обагрена каплями еврейской крови, и выкручивал руки молодому парню, который дико скрипел зубами, но всё же держался, пока не кричал. — Шо, жидёнок, не сладко? — он ухватил парня пятернёй за волосы и резко развернув, впечатал лицом в стену дома, раздался хруст и невнятный всхлип.
— Пощади внука, пан Савченко! — подал голос старик, — я всё отдам …