Страница 34 из 149
Глава 7
Глава седьмая.
Не всякий смотрящий видит.
Турецкая поговорка.
Уснуть несмотря на усталость, так и не удалось. Мешало не отпускающее навязчивое напряжение. Время провёл в бесплодном ожидании очередной новой подлянки или резкого изменения обстановки. Н-да-а…не ожидал от себя такой несобранности, словно впервые в жизни идёшь по осколкам стекла.
Видимо, нескольких суток пребывания в плену оказалось недостаточно, чтобы привыкнуть к пребыванию в положении перманентной угрозы для жизни. Скорее всего, виноват в этом слишком резкий временн
А здесь? Даже толком проверить свои способности не могу. Всё время на виду. Как в зоопарке, честное слово!
— Слышь, Петро! — Иван потряс меня за плечо, прервав сеанс самобичевания, — на, держи, твоя доля!
Стараясь не думать о множестве полных всякой заразы ртов, что касались до меня края переходящей кружки, я выцедил те несколько глотков воды, что мне полагались.
— Уф, хорошо! Жаль, что мало. Вань, всем хоть досталось?
— Всем понемногу. Кто жив пока …
— Много? — во рту проявилась неприятная горечь.
— Трое преставились. Так колодами и лежат на солнцепёке. Отнесли в сторонку. Германцы выносить за ограду не разрешают.
Я ещё раз внимательно присмотрелся к Ивану. Резанувшее слух до боли знакомое слово «германец» навело на неожиданную мысль. Неужели мне не показалось? Даже если сделать скидку на измождённый вид и потемневшее от загара лицо, больше сорока пяти лет дать моему однополчанину было сложно. Он что, как будущий маршал СССР Малиновский, пошёл на фронт Первой мировой в пятнадцать? Да не может быть.
— Ты чего уставился на меня так, Петро? — заметил моё внимание к себе Иван.
— Ты с какого года, земляк.
— С девяносто первого…так ты ж, а, всё забываю, что ты будто контуженный!
— Воевал?
— Было дело. И в германскую, и в финскую отметился. А что?
— То-то я слышу фрицев германцами называешь. Так ты старше меня почти на десять лет выходит? А выглядишь прямо на зависть молодым.
— А…ты про енто, так-то и правда ещё с той войны повелось. Германец, он и есть германец. Не австрияк же и не поляк. А что моложавый, так в роду у нас все такие. Батька вон на исходе восьмого десятка третью жену взял да сестрёнку мне и заделал. Вся станица скалилась, а мне-то хоть бы хны. Девчушка-то ладная получилась.
— Видать, от большой любви, — болтовня с Иваном немного отвлекла от невесёлых мыслей. Дело шло к вечеру.
Спустя немногим более часа, случилось неожиданное послабление режима: сменившийся четырьмя пожилыми солдатами старый конвой был коротко, но тщательно отчитан прибывшим офицером с неприятным землистым лицом, который не поленился обойти по периметру Отстойник, где вволю насмотрелся на валявшихся в бреду пленных. Заметил он и трупы, отнесённые в дальний угол к колючке.
Утирая платком пот с блестевших под лучами заходящего солнца глубоких залысин обер-лейтенант, судя по недвусмысленному указанию на пустые вёдра у входа, распорядился организовать регулярную доставку воды из колонки. Несмотря на печальный опыт с предыдущей сменой, тут же нашлись добровольцы из пленных и ещё одна пара вёдер. Так что, до заката все страждущие смогли напиться если не от пуза, то, по крайней мере, перестали страдать от жажды.
Думается мне, сделано это было не столько из гуманизма, сколько чтобы не создавать себе дополнительно проблем с умирающими пленными. Недавняя встреча с гауптманом показала, что с приближением к границе Рейха учёту перевозимых в эшелонах солдат немцы стали относиться более серьёзно. Как мне помнится, Сталина Моисеевна особенно напирала на тот факт, что в 42-м разбрасываться потенциальной рабочей силой просто так вермахт не собирался. Экономика Рейха начинала потрескивать по своим многочисленным швам. А «работавшее» с феноменальным энтузиазмом над уничтожением неугодных элементов гестапо постоянно создавало потенциальный дефицит так остро не хватавших Германии рабочих рук.
Пользуясь тем, что пленные старались держаться подальше от угла Отстойника, где временно сложили тела, я решил, раз уж не спится, потихоньку перебраться к этой части колючки. Тем более, что здесь заросли не до конца скошенной местной крапивы пополам с чертополохом создавали иллюзию закрытости. Хвалёного немецкого порядка, видимо, не хватило на всю площадь изгороди: неровности ландшафта и глубокие промоины просто закидали срезанными кустами, забили парочку лишних столбов и замотали колючей проволокой.
С наступлением сумерек приятным для меня известием стало ощущение того, что зрение аватара завершило цикл адаптации. И пусть я не различал цвета, но неисчислимого количества оттенков серого было вполне достаточно для создания потрясающе детальной картинки окружающей обстановки. Переключение режимов происходило настолько мягко, что всего через час я поймал себя на мысли, что очень многое терял, обходясь без этого преимущества раньше.
Темнота опустилась на подобие лагеря для военнопленных довольно быстро. Одинокий фонарь хорошо освещал лишь ворота и пост караульных. При этом я поймал себя на мысли, что до сих пор не могу до конца понять физиологию механизма сложного приспособления зрительного анализатора. В прошлую миссию переключение с дневного на ночное зрение происходило довольно медленно. Сейчас же процесс занимал доли секунды. Мой медицинский опыт, базовые знания, да и простая логика буквально заводили в тупик. Ну не может быть такого!
Похоже, в этот раз произошла какая-то радикальная перестройка зрительного анализатора. Возможно, с формированием совершенно новых клеточных и молекулярных структур в коре головного мозга. Нехорошую и страшноватую мыслишку «а человек ли я теперь?» пришлось засунуть поглубже на задворки сознания. Рефлексий хватало и без этого.
Осталось поскорее привыкнуть к тому, что все остальные не могут видеть в темноте так же хорошо, как я. Из-за слишком быстро проявившейся способности мне всё время казалось, что сейчас лишь начало вечера, а не тёмная ночь. И остальные меня прекрасно видят. Что заставило чувствовать себя неуютно. Но очень скоро я убедился в обратном.