Страница 4 из 120
Глава 1
Глава первая.
Гни свою линию,
Гни свою линию,
Горят огни,
Сверкают звёзды,
Всё так сложно,
Всё так просто.
Александр Васильев.
— А-а-а! Бга-э…тьфу! Ик! Ё-ё-ё-ё-ё-ть! Ма-аа…ик!
Я, конечно, предполагал, что будет непросто, но, чтобы
Нет, пока Пашка колдовал в своей кафедральной лаборатории на Волоколамке над кучей электронного барахла, что напоминала скорее свёрстанную на живой провод гору отходов с заводской свалки, чем серьёзное медицинское оборудование, всё выглядело довольно пасторально. Я сидел, наблюдая за его манипуляциями и тихо отходил от бешеной гонки на харлее по улицам и переулкам Москвы сквозь расплавленный воздух проспектов, пахнущий разогретым асфальтом. Ремесленник же тихо посвистывал, изредка матерясь, когда очередной прибор не хотел входить в нужный ему режим или когда Пашку шарахало электрическим разрядом.
И даже когда ремесленник со словами: «Терпи, Гавр, немного пощиплет током…» — оплёл мою голову подозрительного вида разноцветными проводами, я всё ещё пытался сохранять оптимизм и настраивался стойко перенести тяготы и лишения тонкой настройки нейротрона с помощью зубила и плоскогубцев.
— Смотри вот на этот круглый экран осциллографа, — Павел установил большой гетинаксовый ящик, оббитый алюминиевыми уголками, настоящий раритет из середины прошлого века, прямо на стол перед моим креслом, — как скомандую, начинаешь следить за двумя параллельными линиями в координатной сетке. Будь внимателен — как только линии пересекутся, мысленно заставляй их снова стать параллельными! Чего бы это тебе ни стоило. Понял?
— А чего тут сложного? — робко поинтересовался я, гоня от себя жуткие образы.
— Сложность в том, Гавр, чтобы не потерять контроль. Тебя будет выворачивать, плющить и колбасить не по-детски. Делай что хочешь, но не отрывайся от экрана осциллографа. Считай, что от этих линий зависит твоя жизнь.
— Погоди, а что делать, если меня вырвет или сознание начну терять? — поинтересовался я у разошедшегося Ремесленника, — всё-таки я не профессиональный мазохист.
Тот задумался на минуту, потом полез куда-то в один из шкафов, во множестве выстроившихся у стен лаборатории.
— Вот! — с победным видом он сунул мне между ног пластиковое ведро, — блюй, Гавр, на здоровье, но не забывай следить за экраном. А начнёшь уплывать — вот тебе ещё супердевайс! — он достал из вакуумной упаковки и вручил мне длинную биопсийную иглу с зелёной пластиковой ручкой.
— Паш, ты предлагаешь мне, если я не выдержу твоих издевательств, покончить с собой? — грустно усмехнулся я.
— Смешно…, — Паша пожал плечами, — зажми её в левой руке и как почувствуешь, что теряешь сознание, коли смело в наружную поверхность бедра.Прямо через брюки, — Ремесленник ткнул пальцем в указанное место, — я постараюсь всё делать максимально быстро. Ты не дрейфь, там на самом деле только кое-что подправить осталось. И всё. Но времени всё же потребуется достаточно, чтобы ты прочувствовал всю прелесть копания в своих мозгах. Ну, готов, что ли?
— Ни хера я не готов! Но давай уже начнём, а то меня уже мандраж бьёт от всех этих приготовлений. Развёл тут лабораторию Франкенштейна, понимаешь…
Павел хмыкнул, поплевал через левое плечо и стал застёгивать на мне кожаные ремни, во множестве крепившиеся к тяжёлому вращающемуся креслу. Левую руку с иглой оставил свободной, но ровно настолько, чтобы я мог дотянуться до бедра. Через пять минут он закончил, подкрутил парочку верньеров на приборах, что-то напевая себе под нос. Электрическое гудение усилилось, мигнули потолочные светильники, запахло озоном.
Твою ж мать…понеслась!!!
Опущу, пожалуй, все физиологические подробности процедуры, скажу лишь, что помимо обещанных Пашей побочных эффектов во время настройки я впервые испытал незабываемое чувство синестезии, о котором раньше лишь читал в учебниках. И перевод этого термина как смешение (единение) чувств всё равно не сможет дать полного понимания процесса, если вы лично в нём не участвуете. Ну как рассказать другому человеку об оранжевом зуде или громкой тошноте? Или вот ещё, например, о горячей отрыжке… И все эти ощущения по одиночке, а то и целым скопом, словно сговорившись, набросились на меня уже на второй минуте настроек. Течение времени я перестал ощущать почти сразу и поэтому ориентировался по медленно ползущей минутной стрелке на часах, висящих над столом.
А Пашке будто мало было моих подвываний, проклятий и тщетных дёрганий на кресле: такое впечатление, что Ремесленник с каждой секундой только увеличивал работу всей своей сатанинской машинерии. Трудно было уцепиться, как за якорь, за какое-то одно чувство. Едва сосредоточившись, я тут же терял опору, но старался изо всех сил не сдаваться. Всю скопившуюся во мне ненависть к Хранителям я обратил на две зеленоватые прямые линии, то подрагивающие на экране осциллографа, то норовившие слиться в экстазе, а то и вовсе пускающиеся в сумасшедший синусоидный пляс.
Наверно, только благодаря яростному огню всепоглощающей ярости внутри меня, о силе которого я до сих пор мог лишь догадываться, мне удалось не потерять сознания. Да ещё, пожалуй, ещё и тем словесным конструкциям, которые вырывались из меня отчаянным потоком всесокрушающего и могучего русского мата.
Находясь почти на грани, сплёвывая горечь, наполнившую рот, и смаргивая градом текущие слёзы, я ширял и ширял себя остриём иглы, испытывая кратковременную боль-освобождение, дающую мне силы держать параллельными проклятые прямые…
— Всё! Всё! Гавр, бл@!!! Хорош! Разошёлся…ну всё! Финиш!!! — я с удивлением уставился на Павла, вцепившегося в моё запястье обеими руками и пытавшегося вывернуть кисть с зажатой в ней иглой, с кончика которой кровь капала ему на рукав.
— А-а-агх, — только и смог я прохрипеть, чувствуя, как жжёт огнём левое бедро.
— Мазохист хренов, — пробурчал Павел, выдёргивая окровавленную иглу из моих сведённых судорогой пальцев.
— От садиста слышу. Ты мне д-другое с-скажи, п-получилось?
— А ты сомневался?
— Не хотелось бы зазря терпеть такую экзекуцию. Тем более, повторять.
— А я уж подумал, что тебе понравилось. Вон как ногу искровенил: штаны на выброс! — хохотнул Ремесленник.
— Ничего. Нога зарастёт, а штаны и заштопать можно, — я старался держаться гоголем, но боль в истыканном бедре с каждой минутой нарастала.
— Что, болит? — Паша перестал скалиться и внимательно посмотрел мне в глаза.
— Да есть…немного.