Страница 10 из 11
Он порывался отправиться на розыски Назарова, у которого наши песо, выменянные на рубли. Но я отрицательно покачал головой и указал на телефон:
– Приказано ждать звонка.
Когда же он зазвонил, я тряхнул головой и с удивлением понял, что заснул сидя.
Вагиз уже положил трубку телефона:
– Нас ждут в номере 516.
Выдавая под роспись положенные сто песо, Назаров уловил запах спиртного и напомнил, что советские туристы за границей должны вести себя достойно.
Мы вздохнули виновато.
– Кстати, начальник, – Вагиз пошел в атаку, – я нормально поел в последний раз полтора дня назад. Что-нибудь предвидится в этом плане?
– Сейчас в столовую пойдем. Там шведский стол – надеюсь, тебе хватит.
Вагиз кивнул.
Чтобы не показаться самому себе дураком за шведским столом, в очередь встал вслед за Захарычем и накладывал то, что выбирал он. От гарниров пахло пряностями, и все оказались острейшими на вкус – нестерпимо запекло во рту.
– Запей, – Вагиз кивнул на бутылочку газировки «тропикола».
Я отхлебнул, но глаза все равно лезли на лоб.
– Надо было пиво брать, – сказал Вагиз, запивая из тары с другой этикеткой. – По-ихнему «сербеса». Учи, парень, язык.
А я пытался привыкнуть к жжению во рту – даже испарина выступила на лбу.
– Я не очень способный ученик, – болтал Вагиз, – но основное улавливаю и запоминаю. Знаешь, как по кубински….
– Нет такого языка.
Вагиз неприлично расхохотался.
– Народ есть, а языка нет! Как это?
На нас стали оглядываться, и я предпочел скомкать диалог.
День продолжился экскурсией по городу – сначала на автобусе, а потом пешком.
В Старой Гаване не только дворцы, но и площади с улицами вымощены мрамором.
Капитолий – точная копия американского, но в нем уже не заседает кубинский парламент. Мальчишки катаются на картонках с его высоких парапетов.
Ла-Фуэрса – это крепость, которая была заложена в 1577 году. Вы только представьте! Если верить гиду, она защищала Гавану от нападений пиратов.
Сементерио-дель-Колонн (старое кладбище имени Колумба)!
Набережная Маклеон!
Ведадо!
…..
Я чувствовал, что переживаю одно из самых удивительных…. нет, просто самое удивительное событие своей жизни! В этом убеждали открытия, следовавшие одно за другим. Ничего прекраснее не случалось на моей памяти.
Хотя были и минусы.
До сих пор все, что я надеялся увидеть на Кубе, было мечтой, своего рода устойчивой надеждой. Но действительность их превзошла – не было в моих грезах таких ярких и реалистических картин. Следовательно, мечта сбылась с лихвой – и мечтать больше не о чем. В этом заключался минус. Ибо после восторга от впечатлений оставалась на душе непонятная пустота – дальше-то что? Я не знал.
Так что же с пустотой? Напрасно пытался ее вообразить, хотя она была источником беспокойства, предчувствием неведомой беды. Возможно, что хроническим. Мне казалось: даже после возвращения домой, не избавлюсь от этого ощущения. Я заразился Кубой на всю оставшуюся жизнь!
Женщина из нашей группы рассказывала. Муж съездил сюда и стал задумчивым. Она с расспросами, а он молчит – на диване газету читает. Заглянула – что интересного там нашел? А он ее держит вверх подвалом. И глазами где-то далеко. Тогда она сказала: «Хватит с меня! Я теперь еду на Кубу!» И приехала одна!
Удивительно, что остальные туристы как-то спокойно воспринимают всю эту экзотику – тычут пальцами, щелкают фотоаппаратами, кивают и качают головами, безмолвные, равнодушные даже друг к другу. Казалось, они сосредоточились на какой-то мелодии, звучащей у них в мозгах. А может, самообладание такое?
Поразмышлял о собственных чувствах, наэлектризованных до крайней степени. Показалось – весь на эмоциях. Приказал себе – успокойся, наблюдай, запоминай, размышляй. Но пытка обузданием темперамента была невыносимой.
Остановился на двух параграфах:
– я здесь;
– все это – на самом деле.
Вагиз раздобыл где-то грейпфрут величиной с арбуз, избавил от кожуры и поделил:
– Если съешь это сейчас, останешься тут навсегда.
Дело было на Сементерио-дель-Колонн, и предложение прозвучало двусмысленно.
– С могилы спер?
Он кивнул, и мы стали лопать в жертву принесенный фрукт.
На круглом лице Вагиза появилось горестное выражение:
– До чего ж противный!
– Но жажду утоляет.
Отдавая себя на волю Случая, не верил, что могу попасть в какую-нибудь западню на острове Свободы или даже кони бросить. Смерть в тридцать лет достаточно трудно вообразить и в Союзе, но здесь, в Антиподии, где люди ходят вверх ногами, и все шиворот-навыворот, а чудеса встречаются на каждом шагу, она казалась вовсе неуместной.
Если Куба – не сон, то и за настоящую реальностью ее трудно принять.
– У вас зима бывает? – спросил переводчика Хавьера.
– А как же! – он говорит без акцента на правильном русском. – Комаров-то нет. И до лета не будет.
Кровососущих действительно не было.
Но я подумал – может, ветром выдувает в море? Прикалывается наш Хавьер.
Одет он в рубашку с короткими рукавами и открытым воротом, свободные белые брюки и желто-коричневые сандалии без носков. У него широкое приятное лицо, на щеках – цивильные баки. Глубоко посаженные глаза малоподвижны и голубы, как у новорожденного котенка.
– Так много красивых женщин у вас. А что если мне жениться здесь?
– Наши женщины воспитаны в наших традициях – тебе они не понравятся. Я жил в Москве, учился в Киеве – знаю, какое отношение у вас к вашим дамам.
– И в чем же мы к ним не так относимся?
– Вот я пришел домой с работы, сменил рубашку (сменить рубашку у них, как у нас перекурить – означает завершение одного дела и начало другого) и к друзьям. Сидим в ресторане, пьем – мою благоверную кто-то сюда же привел. Я друзьям показываю и горжусь – моя жена еще нравится мужчинам. Ты бы так смог?
Нет, я бы не смог.
Но давно известно – нет на свете мужиков ревнивее испанцев.
Прикалывается Хавьер!
Кстати, чернокожих женщин без мужчин в ресторан не пускают.
– Поди, проститутки все, – высказал предположение Вагиз.
И эта мысль нанизывала другую – возможно жена нашего переводчика приторговывает на досуге своим телом? Тогда все становилось ясным.
Остаток маршрута меня мучила тревога. Что-то вроде как неладно, и не поймешь, что именно. Неприятный осадок, оставшийся после съеденного на кладбище грейпфрута, исчез. Беспокойство вызвано другой причиной, которую зовут предчувствием.
Пятидесятилетняя дочь спутников Моисея и костлявая, как смерть, Майя Николаевна взяла меня под руку у входа в музей истории Гаваны:
– Анатолий, перестаньте вертеть головой на кубинских дам – это же не прилично. Газеты пишут – в западном полушарии обнаружили новое венерическое заболевание, которое практически неизлечимо. Так что безопаснее контакт с советской женщиной. Говорю вам на полном серьезе, чтобы уберечь от неприятных последствий.
А контакт с этой изношенной колошей будет иметь приятные последствия?
Как она узнала о моей фаталистической покорности Судьбе и безотказности Случаю?
Я загрустил.
Майя достала из сумочки бумажную салфетку и обтерла мое потное лицо.
– Вы знаете, я к вам неплохо отношусь.
Несколько секунд молчал, завороженный ее ласковым взором.
С большим усилием отвел взгляд и сглотнул.
– Что значит неплохо?
– Что за вопрос? Неплохо – это хорошо. Вы – славный парень, и я хочу помочь вам. Вы – милый, привлекательный, и будь я помоложе, влюбилась в вас прямо сейчас. С первого взгляда. И вы бы сочиняли мне стихи, а я бы на них писала песни – я музыкант.
– Я никогда не писал стихов, а знаю только неприличные.
Ее улыбка стала шире.
– Может, скоро и начнете, услышав, как играю я.
Она окинула взглядом зал музея в поисках фортепьяно. В это время гид, указывая на люльку-качалку, объяснял, что она осталась в Гаване после визита на остров испанской инфанты. Вот интересно, инфанта – это мать или дитя?