Трое из Кайнар-булака

Мы убедились, — продолжил Уракджан, — что народ, уже привыкший к избытку воды во все предыдущие годы, еще не проникся сознанием опасности, которую несет в себе год настоящий. Да и что говорить, во многих головах бытует мнение, что все это — «забота начальства» и «пусть оно и ломает себе голову!» А когда члены партийного комитета, коммунисты — активисты и депутаты кишлачного Совета установили строгий контроль на всех арыках, у насосных станций, да и на полях, находясь рядом с поливальщиками, люди начали понимать, что положение складывается серьезное и оно может отрицательно сказаться на их же благополучии. Главный хлеб целины — хлопок, он кормит, поит и одевает, как говорится, каждого, кто тут живет. И эту простую истину в нашем колхозе люди осознали, борьбу за урожай сделали своим кровным делом.

Пленум постановил, что борьба за накопление урожая должна продолжаться с удвоенной энергией и примером в этом должны быть коммунисты и комсомольцы. Было решено: опыт колхоза «Аланга» в течение двух-трех дней сделать достоянием каждого хозяйства. Для поливальщиков учредили вымпелы и денежные премии. И в самом деле, при сложившихся обстоятельствах судьба урожая находилась в их руках.

Ильхом был секретарем сельского райкома, поэтому взлеты напряжения и относительного спокойствия в его деятельности, несомненно, должны были повторяться, как и в жизни любого дехканина, в зависимости от обстановки в районе или же в отдельно взятом хозяйстве даже. Ко всему этому требовалось, чтобы он не упускал из виду и другие стороны жизни Чулиабада. С первых шагов своей работы Ильхом взял себе за правило вникать в суть каждого вопроса, рассматриваемого на заседаниях бюро райкома или исполкома райсовета, на которых он обязательно присутствовал. Он не позволял себе тратить время на мелочи. Поэтому заседания проходили в деловой обстановке, не затягивались. Постепенно такой стиль стал внедряться и на местах — в колхозе и совхозах, на стройках и промышленных предприятиях. А это, согласитесь, подтягивает людей, учит ценить время. Для чулиабадцев, приспособившихся к методам работы Таирова, казалось, наступило какое-то чудодейственное время, когда можно спокойно заниматься своим делом, зная, что в случае каких-либо изменений они будут поставлены в известность, мало того, с ними посоветуются, выслушают и примут единственно правильное решение. Наверно, поэтому, главным образом, чулиабадцы образцово подготовились к «белой» страде, которая не заставила себя долго ждать.

В течение сентября район выполнил половину годового плана. День и ночь по дорогам не прекращался поток тракторов с прицепами, нагруженными, что называется, под самую завязку хлопком. Ильхом и члены бюро райкома не знали покоя, они постоянно находились в хозяйствах, чтобы при необходимости принять немедленные меры для устранения того или иного промаха. Цель была одна — изо дня в день повышать темпы сбора урожая, стремиться к тому, чтобы как можно больше народу было в поле. Ильхом уже к тому времени получил квартиру, а дед Миша выделил ему из своих сбережений деньги на покупку мебели и всего необходимого. Бабка Ксения прожила несколько дней, налаживая его семейное хозяйство. И в конце сентября, когда жара немного спала, прилетела Лола с сыном. На следующий день приехала бабка Ксения, чтобы помочь невестке ухаживать за ребенком. Первые несколько дней соскучившийся и по жене, и по домашнему уюту Ильхом, где бы ни заставала его ночь, летел, как на крыльях, домой.

Но воля страды была неумолимой, она требовала наивысшего напряжения сил в первую очередь от него, Ильхома. Она вступила в ту свою стадию, когда стираются границы дня и ночи, когда и проселки, и магистрали гудят от шума моторов, а у заготовительных пунктов растягиваются очереди из тележек порой до километра. Лишь под утро часа на три целина проваливается в тишину, а затем все раскручивается снова, и никому нет покоя. Ильхом, бывало, так устанет за день, что уже не хочется даже думать о завтра.

— Я уезжаю, — объявила Лола, не прожив и двух недель.

— Надолго? — спросил Ильхом, решив, что она хочет навестить родителей.

— Да.

— Когда ждать обратно?

Она промолчала, и молчание это было выразительным. Ильхом знает, что, когда она так молчит, значит, здорово сердится. Лола умела отлично молчать!

— Я женщина, — ответила она наконец, — и хочу, чтобы мой муж был всегда рядом, а не мотался, как проклятый, по всему району с пяти утра до полуночи без выходных и проходных. Я хочу, чтобы он хотя бы замечал меня, а не объявлял с порога, что дьявольски устал и чувствует себя бревном!

— Я всегда старался быть для тебя настоящим мужем, — сказал он, вспомнив, что насчет «бревна» жена права, случалось такое несколько раз. — Но сейчас сама видишь, что творится. У жены первого секретаря райкома должно быть достаточно сознания, чтобы понимать это, джаным!

— А я баба, — впала она в истерику, — самая обыкновенная! Я хочу ходить с вами в гости, приглашать их к себе, говорить с людьми не только о тряпках, кстати, они меня совершенно не волнуют, а о чем-либо другом. Хотя бы о прочитанных книгах, если нельзя о новых спектаклях. Даже в кино — единственное здесь развлечение — приятнее сходить вдвоем, а не одной.

— Еще немного, родная, — произнес он спокойно, — выполним план, и все войдет в нормальную колею. Конечно же, мы с тобой будем ходить на все новые фильмы, это станет примером и для других. Наш отдел культуры пригласит на гастроли какой-нибудь театр из Ташкента, к целинникам артисты не могут не приехать, так что… все будет в порядке. Немного терпения и только.

— У меня его ни на минуту не осталось, — тем же тоном произнесла Лола. — Словом, дурочку ищите в каком-нибудь глухом кишлаке, а в Ташкенте они давно перевелись!

Последняя фраза больно уколола самолюбие Ильхома. Она обидела его пренебрежительностью к тысячам таких же, как и она сама, женщин. «Из грязи в князи! — вспомнилась пословица. — Спросила бы у своей мамы, кем она была! Такой же кишлачной, которых ты считаешь дураками. А ты… нос воротишь, корчишь из себя интеллигентку, чистоплюйку! Да они, если хочешь знать, весь мир на своих плечах держат, кормят, обувают и одевают таких, как ты, столичных куколок! И еще детей растят!» Конечно, Ильхом смог бы уладить конфликт с женой, нашел бы пути мира, но он понимал, что не имеет права стреноживать себя обещаниями, поскольку страда не стерпит, она заставит нарушить обещание. «У всех руководителей такие же жены, как ты, ничуть не хуже, — подумал он, — терпят же, потому что соображают что к чему!»

— Чего молчите? — всплакнула Лола. — Так-то вы любите нас?!

— Я коммунист, Лола, ты хоть это пойми!

— А мы вам нужны? — спросила она, никак не отреагировав на фразу Ильхома, имея в виду себя и Марата.

— Конечно, ради вас я готов на все!

— Тогда или мы, или ваша работа!

— Между семьей и партией не выбирают, — сказал он, сдерживая себя.

Ильхом почувствовал, что жена посягает на самое святое — работу, которая стала его совестью. Да как это можно?!

— Ты чудовище, Лола, — произнес он, — не всякая, а именно эта работа — моя совесть! Как ты могла предложить мне такой выбор?!

— Ну и живите со своей совестью, а с нас достаточно, по горло сыты. Всего вам!..

До конца года Лола не приезжала в Чулиабад и не звонила даже. Изредка позванивал тесть и рассказывал о сыне. Но Ильхом не забывал о них, передавал с оказией деньги, иногда какую-нибудь игрушку сыну или отрез жене.

— Как вспомню ту дыру, — сказала Лола, когда Ильхом, оказавшись в Ташкенте, зашел навестить их, — сердце кровью обливается. Чтобы я еще хоть раз поехала туда?!

Следующим пришел год Рыбы. Он, так же, как и год Змеи, дважды повторяется в одном цикле. Год Рыбы, потому что выпадает много снега и особенно дождей весной. В Чулиабаде, как по всей республике, пошли в рост травы и сорняки на полях. Несколько раз приходилось пересевать отдельные карты хлопчатника, потому что из-за непрерывных дождей семена сгнивали, не дав ростков. Сроки сева уходили, и райком партии во главе с Ильхомом, члены бюро, все руководители районных организаций не знали покоя.