Страница 56 из 72
Услышав голос Ильхома в трубке, Уракджан обрадовался и тут же прислал за ним свой новенький «уазик». Встретил его достойным образом, показал все стойбища колхоза, где зимовали отары. Животные, как увидел Ильхом, были в тепле и сыты. И если в целом по району их падеж катастрофически рос, то в «Аланге» расход был естественным — на нужды детских учреждений и больницы.
— Лучше бы подыхали эти овцы, — произнес тогда с горечью Уракджан за ужином в жарко натопленной колхозной гостинице.
— Что это ты?! — удивился Ильхом.
— В сложившейся ситуации я выгляжу белой вороной, тем самым фельдфебелем, что шагал в ногу. Как, говорят, во всех хозяйствах овцы дохнут, а у него — нет. Почему? Значит, тут что-то не то, ясно! Комиссии райкома следуют одна за другой якобы для изучения опыта, а на самом деле…. найти подвох, мол, не скрыл ли председатель ягнят в период окота, а теперь за счет их выкручивается. Да к тому же во время заготовки кормов мы показывали то, что есть, не приписывали. Вот и получается, что в колхозе вроде бы и кормов мало, и овцы не гибнут. А там, где было заготовлено, на бумаге, конечно, по два плана, половина скота пала. Наш пример — бельмо на глазу Таирова. За нас ему достается на каждом разборе животноводческих дел.
— Выходит, что чем лучше работаешь, тем хуже выглядишь. Глупость какая-то!
— Природа дехканина такова, что он всегда надеется, — сказал Уракджан, — что следующий год будет лучше, что весна выдастся благоприятной, ну и так далее. Вот и сейчас. Зима суровая, а он и рад: мол, вредители хлопчатника вымерзнут, значит, себестоимость продукции будет ниже, поскольку не нужно тратиться на яды. И никому ведь невдомек, что эти вредители — существа живые, чувствительные. О суровой зиме они еще год тому назад знали и, конечно, успели уйти поглубже. А я реалист, брат. Достал несколько тонн ядохимикатов, держу на складе. Есть они не просят, а пригодиться могут. Встречаюсь с руководителями других хозяйств, у них то же благодушие, что и у рядового дехканина. Опасно!..
Вспомнив все это, он подумал, что нужно дать задание энтомологам, чтобы они тщательно обследовали хлопковые поля. А людям сказал:
— Ежедневно, мы об этом договоримся между собой, кто-либо из секретарей будет находиться в райкоме. Целый день. Для оперативного решения возникающих вопросов. Если у вас нет вопросов, все свободны.
— Не получится так, Ильхом Пулатович, — произнесла Каримова, когда они остались одни. — Скажем, я завтра буду в райкоме, а сюда приедет кто-нибудь из области. Мне нужно ехать с ним по хозяйствам.
— Кто именно? — спросил Ильхом.
— Ну, хотя бы заведующий облсобесом. Не поедешь, обидится.
— Условимся так, — решительно произнес Ильхом, — сопровождаем только секретарей обкома, да и то, если это понадобится. Для заведующего облсобесом или председателя облплана есть соответствующие наши заведующие, пусть они и имеют с ними дела.
— Но будут обиды! — возразила Гульбека.
— Говорят, и свадебный пир не без обид, думаю, что нас поймут.
— Хлебнем мы с этим новшеством, Ильхом Пулатович.
— Ну, должны же мы когда-то жить и работать как надо, — воскликнул Ильхом. — Попробуем, отказаться никогда не поздно. Думаю, что не придется этого делать. А теперь нужно познакомиться, что же в действительности на местах делается. Поэтому, если не возражаете, с недельку я и буду этим заниматься. Каждый вечер встречаемся в райкоме.
— Добро, — кивнул Разыков, вернувшийся в кабинет.
— Я тоже не возражаю, — сказала Каримова… А через два дня она призналась: — Вот мы условились, что не будем уполномоченными. Теперь я встаю утром, кормлю семью, кого нужно, в школу отправляю, а мужа — на работу. Иду в райком и думаю, чем же я буду заниматься. Обычно появишься утром тут, покажешься на глаза Таирова, а потом едешь в совхоз. Своими делами занимаешься вечером. А теперь сижу дома. Странно как-то. Даже дети подшучивать начали, мол, не проводили ли меня на пенсию.
— Да и мне уже намекнули, — добавил Разыков.
— Сами же согласились с тем, что традицию ломать трудно, — сказал Ильхом. — Согласен, нелегко. Но мы обязаны сделать это. Я уже слышал, что и ваши подшефные — директора совхозов сидят вечерами в кабинетах и не знают, куда себя девать. Подскажите им вы, Гульбека Шариповна, пусть самообразованием занимаются, читают газеты, смотрят телевизор, дома с семьей побудут. А у вас лично… идеологическая работа — самый трудный участок деятельности партийного комитета. Думаю, что проблем тут…
— В них можно утонуть, — ответила Каримова. — Возьмем детские ясли и сады. В каждом хозяйстве они есть только на центральных усадьбах, но и то загружены, в лучшем случае, наполовину. Матерям выгодно не водить детей в садик, как это ни парадоксально. Дети дома, значит, и самим можно в поле не выходить.
— А кадры какие в детсадах? — поинтересовался Ильхом.
— Грамотные девушки, выпускницы Денаусского дошкольного педагогического училища. Кормят детишек по нормам санаторных детских садов, игрушки есть, постель и мебель — тоже. Все есть, а детей нет.
— В каждом хозяйстве, — сказал Ильхом, — около сорока человек только начальников, а если к ним приплюсовать бригадиров да заведующих фермами, подучится еще больше.
— Считайте, целая сотня, — подсказал Разыков.
— Для начала, Гульбека Шариповна, нужно привлечь их детей — сказал Ильхом, — а жены пусть работают.
Если взглянуть на территорию Чулиабадского района с высоты птичьего полета, то она предстанет перед взором гигантским ятаганом — саблей турецких янычар, лезвие которой разрисовано квадратами хлопковых полей, кукурузных плантаций, люцерников и бахчей, огородов и желтых прямоугольников сжатой уже пшеницы, белыми поселками совхозов и их отделений, расчерчено лентами дорог, каналов и глубокими морщинами коллекторов. Лезвие это выгнулось вдоль Амударьи километров на сто и своим острием упирается в красновато-бурые нагромождения южной оконечности Кугитанга, за которой начинается Туркмения.
Ильхом знакомился с районом. Каждый день он на час-полтора заглядывал утром в райком. Просматривал свежую почту, звонил в обком партии бывшему своему заведующему отделом Хасанову, чтобы узнать, нет ли вестей о жене, потом просил телефонистку соединить его с квартирой своих стариков, справлялся о здоровье, выслушивал длинные наставления бабы Ксении. А потом уезжал. Возвращался в гостиницу поздно, валился от усталости в постель, но ни разу не смог уснуть сразу. Память возвращала к впечатлениям прошедшего дня, к встречам с колхозниками и рабочими совхозов, со строителями и шоферами, с большими и малыми начальниками, всеми, кто превращал эту веками изнывавшую от зноя землю в край плодородия. В массе своей эти люди были энтузиастами, кто решил испытать себя в трудных условиях, но были и охотники за длинным рублем.
Большое впечатление произвела на него встреча с Героем Социалистического Труда Атамурадом Худайназаровым. Ильхом раньше слышал об этом человеке, но вот встретился впервые. Разговаривал с ним в перерыве за касой шурпы и чашкой чая на полевом стане. Невысокий, коренастый мужчина лет пятидесяти, с круглым смуглым лицом и седеющими волосами, торчавшими из-под тюбетейки, как иглы у ежа, он приехал сюда из знаменитого денаусского совхоза «Хазарбаг» уже со звездой Героя. Поля ему отвели не самые лучшие, каменистые супесчаники, да и лежат они на самом юге района, так что «афганцы» только перешагивают Амударью и всей своей мощью обрушиваются на его плантации. И все равно земля эта стараниями самого Атамурада, его сыновей и других членов бригады дает самый высокий пока что в районе урожай — сорок центнеров. Нынче Худайназаров начал новый эксперимент. Он объединил все то, что раньше называлось отделением совхоза, в одну укрупненную бригаду, в результате чего управленческий аппарат сократился на тринадцать человек. Но дело даже не в этом.
— Мы получим сорок центнеров с гектара, — сказал он, — а соседи только по двадцать два. Даже если мы в среднем на укрупненную бригаду, а это триста пятьдесят гектаров, сумеем дать по тридцать, и то будет огромная прибавка.