Год змеи

— Я хочу узнать правду, — сказал тога, поздоровавшись с директором и сев на предложенный стул, — правду о Гузаль. Злые языки пустили слух, грязный слух… Она же еще ребенок, неужели это непонятно?! Что сказали врачи?

— Что ваша дочь, тога, потеряла девственность, — нетерпеливо ответила Наргиза Юлдашевна. — Прежде чем обвинить кого-то, нужно было, извините, за дочерью хорошенько приглядывать.

Директор хотел как-то смягчить ее сообщение, но учительницу уже нельзя было удержать.

— Правда, как солнце, ее подолом не закроешь…

12

От директора вышел совсем другой Менгнар-тога, он шел, потрясенный услышанным, низко опустив голову и плечи, не оглядываясь и никого не видя. Очнулся тога уже на улице и, взяв себя в руки, стал размышлять. Однако даже мысленно не мог вообразить, что его дочь способна навлечь на его голову позор своего бесчестья. Но правда, действительно, что солнце, ее не накроешь, от нее не спрячешься… Кто соблазнил ее, почему? Разве нет в кишлаке более привлекательных девушек? Может, потому и соблазнил, что она легко поддалась? Тога решил обязательно узнать имя этого человека и наказать его. Он не сомневался, что человек тот живет в Акджаре, ходит рядом, встречается, может, здоровается с почтеньем, когда встретит его, а в душе посмеивается, мол, волк-то уволок шкуру твоего ягненка.

Было около четырех часов, в чистом небе светило яркое солнце, поливая жаром лучей землю, по дороге тащились тракторы с прицепами, нагруженными хлопком, проносились машины и мотоциклы. Но тога не замечал всего этого, шел, погруженный в свои мысли, и только выйдя на тропу вдоль карты, подумал, что ноги его несут не к хирману, а туда, где собирали урожай ученики. Да, надо сегодня же поговорить с Гузаль, поговорить решительно и узнать имя того человека, кроме нее никто этого не скажет. Потом тога знает, что делать. Он сумеет постоять за честь дочери и своей семьи!

Гузаль он увидел еще издали. Она шла на хирман с полным фартуком хлопка. Тога подождал и, когда она возвращалась обратно, подозвал к себе.

— Что случилось? — спросила Гузаль, увидев, что тога бледен и хмур. — Мама заболела?

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал тога, пряча глаза, чтобы не выдать своего волнения, — пойдем, посидим где-нибудь.

— Я должна предупредить учительницу.

— Ничего, вернешься и скажешь. Идем.

По той же тропе пошли обратно. Впереди, прихрамывая, шла Гузаль, следом — тога, злой и одновременно растерянный от того, что сердце обуревала жалость к ней. Он хотел было махнуть рукой на слухи, даже на сам факт, все равно теперь уже ничего нельзя вернуть, видать, от роду ей было суждено это, а против судьбы не пойдешь. Гузаль шла, закинув за плечи пустой фартук, грязный, как ветошь тракториста, платье у нее широкое, и тога все пытался по внешнему ее виду определить, насколько правильны слухи. Но, казалось, изменений не было. Такая же, как и прежде, приземистая, коренастая… «Нет, — подумал он, — я обязан узнать имя того человека, я не буду слишком строг к дочери, постараюсь выведать, не повышая голоса, а потом…» Конечно, он сможет заставить этого человека жениться на ней, но будет ли такой шаг справедливым?! Возможно, это произошло помимо его воли, а вдруг Гузаль сама навязалась, нынешние девушки вполне способны на это, тогда на голову тога падет позор еще страшнее.

Они дошли до магистральной дороги, по обе стороны которой густо росли шелковицы. Приметив небольшой холмик, тога направился туда. За ним последовала и Гузаль. Тога присел, вытянув ноги, рядом опустилась дочь.

— Скажи мне, Гузаль, — тяжело вздохнув, произнес он, верны ли слухи, которыми захлестнут наш кишлак? Я имею в виду слухи о тебе?

— Я ничего не слышала, папа, — ответила она, — о чем вы спрашиваете-то? Вас интересует, почему мы перестали дружить с Рано?

— Разве вы уже не подруги?

— Кажется, нет, хотя я не знаю, почему она стала избегать меня. Предполагаю, что мать отвадила ее от меня с помощью какого-нибудь муллы. Разве можно ни с того ни с сего перестать общаться?

— Гм, это для меня новость, дочка. Но ты не расстраивайся, девочек в школе много, подружись с другой. Кстати, о мулле… Нет, впрочем, о нем после. Тебе никто и ничего не говорил? Директор школы или врачи?

— Женский врач, тетенька, тоже говорила со мной, как вы сейчас, намеками. Скажите, наконец, в чем дело, папа?! Я уже не маленькая, все понимаю!

— Точно — не маленькая, — кивнул тога и невольно выдавил из себя: — Даже уже знаешь, что такое мужчина. Говори, кто тебя соблазнил?

— Никто меня не соблазнял, папа, я чиста перед вами и перед своей совестью. Могу поклясться хлебом!

— Но врачей ведь нельзя обмануть, — нетерпеливо произнес тога, помимо своей воли повышая тон. Ему казалось, что Гузаль издевается над ним, считает простачком. — Эта тетенька, как ты ее называешь, специалист, она врать не станет.

— Я сказала правду.

— Гузаль, скажи мне имя того человека и большего от тебя не требуется.

— Ну почему вы не верите мне? — воскликнула она, всхлипывая. — Спросите у мамы, уж ей-то я…

— Ладно, — перебил ее тога, — вспомни, как тебя лечил мулла. Все вспомни, с первого до последнего дня. Не спеши, времени у нас много. Мне нужна правда, поняла? Выкладывай.

— После того как мама уехала, — начала рассказывать Гузаль, — жена муллы Карамат-апа пригласила меня во двор. Мы там сидели на чарпае, пили чай. Она спрашивала, кем вы работаете, кем — мама, сколько у нас детей. Потом говорила о себе, так наступил вечер. Я помогла ей приготовить плов, поужинали за одним дастарханом. Меня поместили в мехманхане. Я уже было засыпать стала, когда дверь открылась и вошел мулла Акберген. Он дал мне выпить отвар какой-то травы, горькой, как красный перец. И тоже расспрашивал. Сел напротив и стал читать молитву, монотонную, как мелкий дождь, и я почувствовала, как сон одолевает меня. Но не уснула, потому что он полез руками под одеяло и начал делать массаж. Все время на груди были эти руки. Я потом пыталась вспомнить, что же происходило со мной, но это мне не удалось, папа. Я уснула. Вот и все.

— А утром ты не почувствовала боль? — спросил тога.

— Я ничего больше не помню, хоть убейте, — ответила Гузаль, и тога понял, что за этим последует истерика.

Он положил руку ей на плечо, крепко сжал его, а другой, схватив за подбородок, повернул голову Гузаль к себе. Заглянул в глаза, в которых стоял испуг. Гримаса перекосила и так-то несимметричное лицо. От боли. Он ударил по этому лицу, сильно и безжалостно.

— Шлюха ты, Гузаль, самая распоследняя шлюха, раз не помнишь, с кем и переспала! И мать твоя — шлюха, я ей еще покажу!

Гузаль вырвалась из его рук и, неслышно плача, побежала прочь. Тога не остановил ее, не стал догонять, все на земле ему вдруг стало безразлично. Он встал и побрел в сторону кишлака. Никаких мыслей в голове не было. Ни зла на жену, ни обиды на дочь. Он уже жалел о своем поступке. Почему аллах, всевидящий и милосердный, испытывает его такими жестокими методами? Чем он провинился перед ним? В чем вина Гузаль, родившейся ущербной? Конечно, она знает, кому отдалась, а мулла… он тут ни при чем. Видно, мать научила ее, мол, если что, вали все на муллу, его все равно преследуют власти.

Так он дошел до чайханы, где сидело человек пять бездельников, которые и в такую горячую пору, когда каждая рука нужна в поле, проводили время за бутылкой водки.

— О-о, Менгнар-тога, — воскликнул, встав навстречу мрачному тога, Кудрат, первый пьяница Акджара. Где он брал деньги на водку, никто не знал, но это был завсегдатай чайханы, как и чинара, под кроной которой стояли чарпаи. — Просим, просим дорогого гостя к нашему скромному столу. Ну-ка, Рустам, уступи почетное место знатному поливальщику, гордости нашего колхоза. — Второй его дружок пересел дальше, а на освободившееся место Кудрат посадил тога. — Готовится плов, тога, так что вы не обидьте нас отказом. — Крикнул мальчишке-чайханщику: — Эй, братишка, принеси-ка еще пиалу нам. — Он налил в нее водки, протянул тога: — Выпейте, для аппетита.