Год змеи

— Вот это было бы здорово! — воскликнул Раззаков.

— Да, — согласился секретарь и добавил: — хоть и уходит гость по воле хозяина, придется мне нарушить эту традицию. Спасибо за вкусный обед!

Муминов вышел проводить его.

— Береги себя, раис, — сказал он, садясь в машину. — Ты призван руководить людьми, а не… хвататься сразу за кетмень. Это время проходит. А для крупного хозяйства уже прошло.

— Думаю, что личный пример всегда будет нужен людям, даже если хозяйство станет огромным, как вся страна.

— Ладно, об этом поговорим на досуге, — сказал Саибназаров, — а сейчас, прости за нескромный вопрос: почему не женишься?

— Некогда, — решил отшутиться Муминов, — сами же видите, дел много, голову некогда почесать.

— Это не довод, — нахмурился тот. — Сам же говоришь о личном примере и сам же не следуешь ему.

— А куда я жену приведу, — серьезно ответил Муминов, — дом — развалюха, пустой, как после ограбления. Наладится немного жизнь, тогда и о женитьбе не грех подумать.

— Жизнь легче налаживать вдвоем, Тураббай. Это говорит семьянин почти с тридцатилетним стажем!

— Правильно. Но одна добрая душа на такой же, как ваш, вопрос, ответила, что, конечно, сыну нужен отец, только ведь неизвестно, каким он будет, этот незнакомый мужчина. Признаться, и мне дочь жалко. Она уже большая, привыкла, что в доме, кроме моей сестры, бабушки и меня никого нет. На лбу той женщины, которую я приведу в дом, не написано, какая она, что у нее на душе. Вдруг — гюрза какая, а? Разойтись… мое общественное положение не позволит, а жить… тоже пытка. Вот и гадай потом.

— Разойтись и райком не позволит.

— Верно. Подожду, пока дочь вырастет, чтобы сама за себя могла постоять, там и подумаю.

— В таком случае, я плохой советчик, гвардии лейтенант, — сказал Саибназаров. — Но мужчине, тем более председателю крупного колхоза, нельзя без жены.

— Мне мать все уши прожужжала уже, покоя нет, хоть в дом не входи. Вы что, сговорились с ней?

— Секретарь райкома в чем-то тоже мать, — рассмеялся Саибназаров. — Ну, всего хорошего.

— Когда трактор ждать? — спросил Муминов, пожимая ему руку.

— Завтра к вечеру. А в кишлаке кто командует?

— Хосилот. Раим-бобо.

— Хорошо. Да, поработали мы с вами неплохо, долго помнить будем. Продолжайте и дальше в том же духе.

— Вы напутствуете так, точно завтра уходите, Хошкельды-ака, — произнес Муминов.

— Угадал, ухожу. Обком партии пошел мне навстречу, удовлетворил просьбу. Буду директорствовать в школе. Люблю я детишек, брат.

— И когда?

— Скоро, лейтенант, скоро. — Он похлопал по плечу Муминова и уехал…

В том году умер Сталин. Умер человек, с чьим именем были связаны индустриализация и коллективизация страны, разгром правых и левых оппортунистов, предвоенное благополучие и победа над гитлеровской Германией, в боях против полчищ которой не раз ходил в атаку и Муминов, готовый умереть за свою родину и за Сталина. В то время имя Сталина и «родина» не отождествлялись, они были равнозначными. И на этом было воспитано целое поколение, которое вынесло на своих плечах все тяготы войны и послевоенного возрождения страны. Жизнь наладилась, на дастархане дехкан и рабочих, всех граждан страны снова торжествовало изобилие, люди стали забывать годы, когда хлебом насытиться было мечтой, единственной мечтой всех. На рынке дешевизна, мяса какого хочешь и сколько хочешь! Все появилось. Может, немного не хватало одежды, но и раздетым никто не ходил.

Печальная весть распространилась повсюду, а в Джидасае уже с самого утра к памятнику Сталину, который колхоз приобрел и поставил всего два года назад на неширокой площади возле конторы, потянулись колхозники, прихватив с собой детишек, стариков и старух. Пришли все, кто жил на участках присоединившихся хозяйств. И площадь оказалась тесной — столько было людей! Был митинг. Но и после того, как были сказаны все слова, колхозники не расходились, причитали так, точно похоронили самого близкого человека. Так, собственно, и была воспринята смерть Сталина всем народом.

Тошно было и на душе Муминова. Ему казалось, что он лишился какой-то очень важной для себя опоры, чувствовал себя птицей без крыльев, слепым без посоха и поводыря. Но надо было жить, надо было претворять в дела заветы Сталина. И Муминов находил утешение в работе, считая, как и миллионы коммунистов страны, что на смерть вождя надо отвечать упорным трудом.

Затем было десятилетие коренных перемен. Появились совнархозы и производственные управления, партийные комитеты при них, руководители которых и были заняты тем, что мчались на всевозможные совещания и семинары, порой за сотни километров, вместо того, чтобы заниматься делом. Единственное, что осталось в память от того времени, так это кукурузные поля в каждом хозяйстве. Эта культура полюбилась и прижилась.

К пятидесятой годовщине Октября в Каракамышском районе от тугаев уже ничего не осталось, а «Маяк», объединившись с двумя соседними колхозами превратился в хозяйство-гигант. Хлопка-сырца он стал давать около пятнадцати тысяч тонн, поголовье овец гиссарской породы достигло около сорока тысяч голов, колхоз располагал тремя молочно-товарными фермами, несколькими откормочными предприятиями, прекрасными автогаражом и гаражом сельхозмашин. Много было сделано для социального развития. О колхозе и его председателе рассказывали газеты и радио, телевидение и кинохроника. Муминов стал Героем Социалистического Труда, получил звание «Заслуженный хлопкороб Узбекской ССР».

К тому времени Муминов изменился не только внешне, но и характером, стилем поведения. Это был уже полнеющий, холеный человек, произносящий слова для подчиненных так, словно бы отпускал их по высокой цене. Он научился проявлять уважение к вышестоящим и слушать тех, кто ниже, снисходительно, с некоторой усмешечкой, мол, знаю я тебя, прохвоста, тебе лишь бы свое получить, а потом плевал ты на меня…

9

Тишина… Муминов лежит, не меняя позы, а время медленно идет. Уже и луна скрылась за торцовой стеной дома, и серебряный квадрат на полу исчез. Желтоватый свет луны залил кусты граната и деревья у забора, от которых на землю легли черные тени. Все это Муминов видит, но сознание не фиксирует, точно для него ничего не существует. И в самом деле, когда на тебя обрушивается ожидание рокового конца, до красот ли природы? Это ведь в книгах только пишут, что люди перед глубокими потрясениями любуются синевой неба, былинкой под ногами или ослепительным солнцем. Ничего подобного не бывает, потому что тем людям просто некогда подумать об этом, их мысли лихорадочно возвращаются в прошлое, дабы там отыскать то, что привело к такой развязке. Даже если речь идет не о смерти, а об обычном крушении задумок и планов, и то красоты природы не замечаются.

И Муминов как все. Мысленно он уже прошел по основным этапам своей жизни, кроме армейской службы и участия в войне. По его мнению, это особый разговор об особом отрезке времени, где чистота помыслов, сила духа и беззаветная преданность долгу возвышают каждого до вершин нравственного эталона. К этому времени он еще вернется, если будет время, конечно, а сейчас он пытается найти в прошлом то маленькое, крошечное, не требующее внимания к себе, во всяком случае, в тот период, откуда началось отступление от принципов, коими всегда был жив. И он вспомнил это событие, вернее, два события, случившихся в один день.

В конце сентября тысяча шестьдесят седьмого года, когда хлопкоуборочная кампания была в разгаре, к Муминову приехал журналист из областной газеты, некий Мавлянов. Это был тридцатилетний коренастый мужчина, одетый в модную курточку, яркую рубашку и туфли на толстой подошве. Муминову показалось тогда, что для такой обуви нужен по меньшей мере Геракл, а не этот парень с блокнотом и шариковой ручкой. Ждал он председателя на скамейке в скверике возле конторы. Муминов появился около десяти, после того как побывал на последнем хлопковом хирмане. Вылез из «Волги» и скрылся в здании, покосившись на молодого человека, мол, какого черта расселся в такую горячую пору этот пижон?! Едва вошел в кабинет и повесил на гвоздь плащ, открылась дверь и показалась голова незнакомца.