Год змеи

На следующий день где-то к обеду Тураб прошелся по кишлаку, с грустью отметил, что он обезлюдел, многие дома обветшали. Встретившиеся ему люди были сплошь незнакомыми, они с любопытством смотрели вслед бравому офицеру, но спросить, кто он и чей сын, не решались. Когда уходил в армию, отец его Мумин-тога был дома, в сорок втором его взяли тоже, а уже в сорок третьем пришла похоронка.

Вернувшись домой, Тураб поинтересовался у матери, много ли из его сверстников вернулось с фронта, а узнав, что только один Нияз Гафуров, был потрясен: двенадцать йигитов, его друзей только из Джидасая, небольшого, в общем-то, кишлака, унесла проклятая война! Он сходил в правление колхоза, чтобы встретиться с другом Ниязом и пригласить его в гости, но его не оказалось. Нияз работал счетоводом и сейчас уехал в райзо, чтобы сдать годовой отчет. Об этом ему сообщила девушка, старшая табельщица и одновременно помощница Нияза.

— Скажите хоть, каким он стал? — попросил Муминов.

Девушка пожала плечами:

— Обыкновенный, наверно. Вот только левая рука плохо его слушается, но Нияз-ака говорит, пройдет.

— Вернется он, передайте, пожалуйста, что приехал Тураб Муминов, ладно?

— Конечно, ака.

Еще ночью за чаем мать и Айгуль много печального рассказали Муминову, теперь же этот рассказ был продолжен за пловом, приготовленным в честь его приезда. Он подумал, что домашние потратили все продукты на него, может, даже и у соседей пришлось попросить.

— Столько лет пробыл в армии, сынок, — сказала мать, когда пошла пиала с чаем по кругу, — что, поди, забыл, как волов запрягать?

— Помню, — ответил он, — я так соскучился по земле, по той, что по утрам пахнет паром, хлебом и даже навозом. Завтра же пойду в райком, встану на учет и начну работать.

— Если хочешь знать, Турабджан, — сказала она, — то и земля соскучилась по рукам таких йигитов, как ты. Погляди, какая она, как сирота, снова камышом заросла вся…

Утром Муминов пешком пошел в райцентр. Когда он вошел в кабинет первого секретаря райкома партии Саибназарова, его хозяин, худощавый смуглый мужчина лет сорока пяти, в военном кителе без погон, с тремя рядами орденских планок на груди, с кем-то разговаривал по телефону. Он жестом пригласил Муминова пройти к столу и указал на старомодное кожаное кресло. Муминов втиснулся в него, как в ящик. Прислушался к разговору секретаря, который больше слушал, изредка вставляя «да» или «нет». Он несколько раз порывался чему-то возразить, но это ему не удавалось. «Начальство», — подумал Муминов о том, кто был на другом конце провода.

— Хорошо, — наконец произнес Саибназаров, нахмурившись, — я вечером доложу вам. — С досадой положив трубку, он вышел из-за стола и, слегка прихрамывая на левую ногу, подошел к гостю: — Ну, с приездом, что ли, гвардии лейтенант? — Протянул руку.

— Спасибо, — сказал Тураб, привстав и пожав руку. — Муминов.

— Садитесь, поговорим, — предложил секретарь. — Фамилию мою вы уже знаете, а зовут Хошкельды. Ну, рассказывайте.

— О чем, Хошкельды-ака? Сами, небось, все прошли. — Муминов пригляделся к нему. На лице секретаря светилась теплая улыбка, а покрасневшие веки, мешки под глазами свидетельствовали о том, что он устал и вместо этой беседы с удовольствием поспал бы часок-другой.

— Долго воевали? — спросил секретарь.

— От начала до конца. Служил в кадровой.

— Артиллерист?

— Да. Командовал взводом. Три расчета сорокапяток.

— Хорошая большая винтовка, знаю такую. Ранений много?

— Достаточно.

— Судя по наградам, воевали дай бог каждому, а? — Муминов промолчал. — Что теперь думаем делать?

— Пришел к вам. — Муминов вытащил из кармана партбилет и протянул его секретарю: — Как решите, так и будет.

— На фронте вступали, — произнес тот, развернув билет. — Из какого кишлака?

— Из Джидасая.

— Откуда, откуда?

— Из Джидасая, — громко повторил ответ Муминов, решив, что секретарь туговат на ухо. Видно, от контузии.

— Я хорошо слышу, — произнес тот, улыбнувшись. — Скажите, что делали до армии?

— Кетменщиком работал, как все. Был секретарем первичной комсомольской организации.

— Значит, сельское хозяйство вам знакомо? В общих чертах, а?

— Пушку я хорошо знаю, Хошкельды-ака. Помню, как нужно впрягать волов в соху. Думаю, что не забыл и кетмень, во всяком случае, знаю, с какой стороны к нему подступиться.

— Образование?

— Семь классов.

— На первых порах этого достаточно, а потом придется учиться.

— В тридцать-то лет?! — воскликнул Муминов.

— Коммунист обязан учиться всю жизнь, йигит. — Секретарь помолчал, потом поднялся и, пройдя за стол, поднял трубку, попросил телефонистку соединить с кем-то, пригласил того к себе, снова вернулся на место. — Эх, еще бы одного коммуниста, и можно было б создавать первичную парторганизацию в вашем колхозе. Пока придется в сельсовете на учете состоять. Там и счетовод из Джидасая на учете стоит. Гафуров. Знаете его?

— Вместе в армию уходили. И с тех пор не виделись. Семь лет.

— Ясно. А дома как?

— Отец погиб на фронте, а мать, жена и сестренка… Как все, ака. Не лучше и не хуже. Живы, и то хорошо!

— Да-а, — задумчиво произнес секретарь, — война эта не только там, на фронте, но и здесь, в глубоком тылу, натворила бед немало. Но жить надо, лейтенант, за себя и за всех, кто не вернулся.

— Я тоже так думаю, — ответил Муминов. — Вы знакомы с Ниязом?

— Конечно. Коммунистов в районе пока не так уж и много, чтобы не знать каждого в лицо.

— А я вчера вернулся, но не виделся с ним, — сказал Муминов. — Заходил в контору, говорят, уехал отчет сдавать сюда. Расстались мы с ним в Киеве, его отправили в Одессу, а меня в полковую школу, поближе к Ленинграду.

— Представляю, какая у вас будет встреча!

В кабинет вошел пожилой человек, немного мешковатый, видно, что не из военных. Секретарь представил ему Муминова:

— Гвардии лейтенант Муминов. Член партии. Из Джидасая.

— Хабибов, — представился мужчина и, пожав руку Муминова, добавил: — председатель райисполкома, вашими молитвами.

— Молитвы — шутка, конечно, — заметил секретарь.

— Верно, шучу, — согласился Хабибов. Придвинул стул, стоящий у стены, сел. — Долго воевали?

Муминову пришлось отвечать примерно на те же вопросы, что задавал и секретарь райкома.

— Уверен, подойдет, — сказал Хабибов секретарю.

Муминов подумал, что его, видно, собираются куда-то послать на работу. Решил, что из Джидасая не уедет. И как бы в подтверждение этого Саибназаров произнес:

— Вот что, Тураббек, райком партии и райисполком хотят доверить вам ответственное дело.

— Я готов, Хошкельды-ака.

— Узнаю коммуниста-фронтовика, — рассмеялся секретарь, — еще не знает о чем речь, а… готов! В общем, лейтенант, война для нас с вами не кончилась, она продолжается. Теперь уже с разрухой. И мы предлагаем вам возглавить колхоз имени Сталина.

— Что? — опешил Муминов.

— Будете председателем колхоза в своем кишлаке, — внес ясность Хабибов. — Ему, насколько я знаю, не везло на раисов всю войну. Один оказался пьяницей, другой — жуликом, третий — бездельником. Последний, кажется, пятый или шестой — лентяй, каких свет не видывал!

— К тому же и бабник, — дополнил сей портрет секретарь. — Пришлось расстаться с ним. Но дело не в этом. Хозяйство на грани полного развала. Люди начали сомневаться в том, что колхоз может их накормить, а это очень страшно. Надо поддержать веру людей в колхоз. А этого негодяя… поставьте за омач, раз ему не по душе председательский иноходец! Ясно?

— Не совсем, — ответил Муминов, привстав. — Сами подумайте, товарищи, ну какой из меня раис?! Не справлюсь я. Пусть Нияз Гафуров будет председателем, а я ему буду помогать.

— Вы думаете, лейтенант, сидеть в этом кресле — мое дело? — сказал секретарь. — Сижу, потому что так надо партии. Я с удовольствием ушел бы с ребятишками на адыр собирать цветочки и ловить букашек, а не думать о навозе, неочищенных арыках, питании колхозников и бог еще знает о чем. Спросите вот у Шукура-ака, разве он всю жизнь был председателем райисполкома?