Год змеи

— Ну а как быть с контролерами, Самад-ака? — спросил Махмуд у Каххарова.

— Их поведение обсудим на заседании группы народного контроля, всыплем им за халатность.

Махмуд кивнул, с этим он был согласен. А вот мягкость старых коммунистов по отношению к Маматову не одобрял. Особенно ему не понравились слова Каххара о том, что не надо заводить «громкого дела» на палвана, не стоит «выносить сор из избы».

— Как-то жалостливый сказал об одном не слишком порядочном человеке: «Он, конечно, сукин сын, но ведь наш же сукин сын». Наш, — усмехнулся Махмуд. — Мне кажется, у нас та же ситуация. Наш он и мы защищаем Маматова. А авторитет партийной организации, как учил Ленин, держится на том, что она способна вовремя очищать свои ряды от нестойких элементов. Я вижу, что нахожусь в меньшинстве, и все-таки считаю, что поступок не ошибка, как тут пытаются представить, а проявление стяжательской сути. Палван просто решил положить в карман лишние деньжата, воспользовавшись ситуацией.

— Вы хотите сказать, что Маматов преступник? — вскинулся Каххаров.

— В данном случае — да.

— О-о, директор-бобо, — произнес Усманов, — так мы весь совхоз зачислим в преступники. Кто-то торгует молоком, кто-то — гранатами. И каждый старается продать подороже, потому что вложил в это труд.

— Он ведь не с приусадебного участка собирал помидоры, — сказал Махмуд, — а с общественного огорода.

— И все же… Надо дать молодому коммунисту шанс доказать, что он может жить и трудиться честно, — сказал свое слово парторг, — я предлагаю объявить Маматову выговор без занесения в личное дело.

И члены парткома проголосовали за это предложение.

«Поглупеть от любви к женщине может только умный мужчина». Эту фразу Махмуд недавно вычитал на странице юмора в «Литературке» и подумал — «Это обо мне». Правда, будучи самокритичным, он посчитал, что меру его ума определять не ему, а другим, но если исходить из факта, что в двадцать семь лет ему доверили совхоз, он все же не дурак. Сейчас дураков не ставят руководить коллективами, хотя, говорят, было и такое время. Итак, он не дурак! А вот как подумает о Майсаре — куда весь его ум девается! Он готов на любую глупость, только бы увидеть ее, поговорить, коснуться в приветствии мягкой ладошки. Но нельзя ему, не имеет он права на глупости. Ведь он — руководитель. И на него смотрят не только сотни рабочих его коллектива, но и те, кто доверил ему этот коллектив. Не зря же Базаров провел в совхозе целый день. Махмуд считает, что Базаров тем самым хотел подчеркнуть, что райком партии постоянно держит молодых руководителей в поле зрения, следит за их работой, всегда готов помочь и советом, и делом. Одним словом, ему помогают встать на ноги, окрепнуть. Но так будет не до бесконечности. Придет час, и с него спросят по всем параметрам, точно так же, как с уже хорошо проварившихся в котле руководительских забот директоров.

Махмуд заметил, что совершенно не может оставаться один. Мысли сразу же об одном — как разрубить узел, который так крепко и запутанно завязала судьба.

На работу он приходит теперь чуть свет, прежде чем сесть за обязательную почту, долго стоит у распахнутого окна. Люди проходят мимо конторы, здороваются с ним, останавливаются, чтобы перекинуться парой слов. Он отвечает на приветствия, расспросы, а думает… о Майсаре, и ждет — не пройдет ли она по улице.

Вот и солнце выкатилось, последних коров торопливо провожают в стадо хозяйки. Где-то, несмотря на ранний час, на всю «катушку» врубили магнитофон. Наверно, с радиокомитетских пленок переписано, думает Махмуд без всякой связи с тем, чем забита его голова, очень чисто звучит. Когда записывают с идущего концерта, помех много бывает…

В конторе стали появляться люди. Махмуд слышит, как хлопают двери кабинетов. Скоро и Зульфия придет, а он все торчит у окна. Надо просмотреть почту. Затрезвонил телефон. Махмуд сел за стол и снял трубку. Услышал голос Бахрама.

— Алло, Махмуд?! — вопит тот, будто звонит из Антарктиды, а не из райцентра.

— Слушаю, старик! — смеется Махмуд, он рад этому звонку.

— Салют, директор-бобо! Второй день тебе звоню, никак не поймаю! Где пропадаешь?

— В поле, где же еще! — ответил Махмуд.

— Слушай, у вас что, Базаров целый день провел?

— Было дело.

— Вот здорово! — воскликнул Бахрам.

— Это для кого как, — усмехнулся Махмуд.

— У меня задание — написать отчет. Материал нужен в номер. Расскажи о главном, остальное… дело техники… Я бы приехал к тебе, давно не виделись, да, сам понимаешь, времени в обрез.

Конечно, Махмуд понимал его, сам не раз попадал в цейтнот. Рассказал другу об основных моментах знакомства Базарова с совхозными делами, его советах и рекомендациях.

Потом начался у Махмуда с Бахрамом обычный, как они, журналисты, выражались, треп.

— Если не секрет, с кем ты был тогда у меня? — спросил Бахрам.

— Секрет, старик. Совершенно секретно!

— Тогда молчу! — Бахрам начал рассказывать о какой-то азербайджаночке, которая появилась недавно в районе. — Понимаешь, очень яркой показалась, а при ближайшем знакомстве увидел — гримируется она.

— Ох, не люблю я накрашенных, — поддержал его Махмуд. — Ненастоящими мне кажутся.

В кабинет вошла Зульфия, как обычно, вся в обтяжечку. Она подошла к столу, поздоровалась негромко и стала ждать, пока Махмуд закончит разговор.

— Почту просмотрели? — спросила она, когда он положил трубку.

— Не успел, но сейчас я это сделаю. — Махмуд подвинул папку и раскрыл ее.

Зульфия не уходила. Махмуд поднял на нее вопросительный взгляд.

— Директор-бобо, — девушка заметно волновалась, — кого вы имели в виду, когда говорили, что не любите слишком модных? Меня?

— Что ты, сестренка, — смутился Махмуд и обругал себя мысленно идиотом — кричал на всю вселенную, а она за дверью была. — Ты — совершенно иное дело, Зульфия. Ты, пусть тебя не оскорбляет сравнение, как дом моды в кишлаке. Глядя на тебя, и другие девушки преображаются.

Зульфия радостно улыбнулась:

— Спасибо.

— А вообще-то, — осмелел Шарипов, — честно говоря, мне нравятся женщины, одевающиеся просто, но со вкусом. И не скрывающие настоящего своего лица под маской из косметики.

Она смотрела на него с удивлением, затем повернулась и молча пошла к двери, а Махмуд отметил, что сегодня походка у нее более спокойная, она даже бедрами не покачивала, как обычно.

Надо было работать, и он открыл папку с очередной почтой. Это занятие каждое утро приводит его в уныние. Столько бумаг, что удивляешься, как это бумажная промышленность страны успевает обеспечивать учреждения, главным образом, вышестоящие, своей продукцией. Сколько машинисток стучат на «оптимах» и «ятранях», чтобы сообщить ему о том, что нужно экономно расходовать поливную воду или минеральные удобрения! Скольким людям приходится протирать штаны, чтобы придумать это, отредактировать, согласовать с инстанциями? Директору не дают покоя ни рапо, ни облпо, ни министры — союзный и республиканский — по прямой линии, и десяток других — по косвенным, которым нужно отвечать или хотя бы подписывать ответы, придуманные работниками совхоза. Сколько хозяйство должно угробить бумаги на эти ответы, на конверты, затратить денег на пересылку по адресатам!

Сегодня опять полная папка. Большую часть бумаг Махмуд адресует отделам, часть заявлений — в партком или рабочком, а жалобы на табельщиков решает оставить при себе, чтобы лично заняться расследованием. В них идет речь о приписках механизаторам невыполненных работ. Табельщики надеялись часть суммы положить в карман. Хитро. Махмуд решил проверить факты. Если они подтвердятся, подумал он, придется кое-кого строго наказать…

Махмуд накладывает резолюции на бумагах, а думает о Майсаре. Рука как-то автоматически выводит: «Гл. буху! К исполнению!», «Гл. зоотехнику! Прошу разобраться!», «Гл. инженеру! Срочно обеспечьте!» И так до последнего листа.

Зульфия принесла чай, молча поставила на стол и, забрав папку, вышла. Надо бы сказать ей что-нибудь приятное и смешное, как всегда, поднять настроение, но, как назло, ни одна шутка, ни один комплимент не шли на ум. Даже за чай не поблагодарил.