Как быть съеденной

Эштон повернулся на звук, и я пнула его в пах. На краткий момент уловила выражение его лица: не гнев и не ужас, а потрясение – потрясение от того, что именно я могла так поступить с ним. Согнувшись пополам, он схватил меня за ступню. Я дернула ногой, вырвалась и выскочила за дверь.

К тому времени как прибыла полиция, озаряя синими проблесковыми маячками синий дом – словно решив напоследок добавить синевы, – Эштон был мертв. Яд. Цианид. Прощальный красивый жест.

Снаружи уже вечереет, но подвал освещен ярко, словно сцена. Голова Бернис склонена вперед, плечи поникли.

Уилл по-прежнему кивает, всегда кивает, словно болванчик, не знающий покоя. Рот Эшли широко раскрыт, словно отверстие водостока.

– Мне очень жаль, – шепчет Рэйна.

«Доставка день в день, deus ex machina». Бернис нравилась эта фраза, которую она проговаривала по ночам под одеялом, репетируя свою речь. Эти слова казались эффектными до тех пор, пока она не произнесла их вслух – и они неожиданно прозвучали нелепо. Может быть, сама фраза и была умной, но вот Бернис умной себя совсем не чувствует.

Она полагала, что к тому времени, когда завершит свой рассказ, с ее души свалится тяжесть. Но ошиблась.

– Это ужасно грустная история, – говорит Эшли, грустно кривя губы. – Честно говоря, я даже не предполагала, что он едва не убил и тебя тоже.

– Да ладно, – хмыкает Руби с преувеличенно выразительным вздохом.

– По статьям в СМИ такого не поймешь, – парирует Эшли. – В основном там писали что-то типа «Особняк миллиардера Синей Бороды – место убийства!» Или вроде того.

– И слово «убийство» тебе ни на что не намекнуло? – спрашивает Руби. Эшли хмурится.

– То, что писали в новостях, было полной бессмыслицей, – говорит Бернис. – Они полагали, что я недостаточно привлекательна, чтобы встречаться с ним, так что я, должно быть, помогала ему – но как? Заманивала женщин? Обеспечивала прикрытие? Даже полиция не пришла ни к какому выводу. Они прекратили допрашивать меня уже давно. – Она делает паузу. – Знаете, когда люди узнают меня, то переходят на другую сторону улицы. Не из страха. Просто из отвращения. Без него я не представляю собой ничего, даже угрозы.

Уильям постукивает пальцами по колену, размышляя.

– Ты проделала очень хорошую работу, рассказывая нам свою историю, – говорит он. – Для меня это прозвучало так, словно ты могла бы рассказать ее где угодно; однако ты отказалась от публичных интервью. Я пытаюсь понять почему.

– Как будто интервью помогут разгрести эту хрень, – бормочет Руби.

– Мне это казалось неправильным, – отвечает Бернис. – Те мертвые женщины не могут дать интервью. Они ничего не могут сказать.

– А разве они не были типа как просто стриптизершами и охотницами за богатством? – интересуется Эшли. – Я имею в виду, без обид.

– Эшли, – мягко произносит Рэйна, – они мертвы.

Эшли скрещивает руки на груди.

– Сначала меня стыдят за то, что я не читаю новости, – фыркает она, – теперь меня стыдят за то, что я их читаю.

– Чего я добьюсь, если сяду и расскажу свою историю? – спрашивает Бернис. – Почему я должна выкладывать ее перед слушателями? Я имею в виду – даже здесь. Почему я должна сидеть здесь и рассказывать это все вам? – Из глаз ее текут слезы. Она смотрит на свои руки и трет указательным пальцем о большой.

Рэйна достает из своей сумочки упаковку бумажных платочков.

– Потому что ты все еще жива, – говорит Уилл.

– Я вполне могла бы стать одной из них, – возражает Бернис. Она достает платочек и мнет его в кулаке.

Уилл чешет плечо.

– Я вот думаю… – Неожиданно он встает, вытаскивает два стула в середину круга, устанавливая их один напротив другого. – Небольшая ролевая игра.

Руби стонет. Гретель хмурится. Уилл объясняет, что Бернис должна сесть на один из стульев и выбрать из группы кого-то, кто займет второй, чтобы та сыграла роль одной из погибших женщин.

– Я не уверена, что это хорошая идея, – отвечает Бернис.

– Выбирать тебе, конечно, – Уилл кивает.

Она колеблется, смотрит, как тот снимает со своих брюк катышек ворса и бросает его на пол.

– Да, – говорит она. – Хорошо.

Уилл улыбается.

Она занимает свое место на одном стуле и – ко всеобщему удивлению – выбирает Эшли, чтобы та села на второй.

Эшли сияет и заявляет:

– Я в этом чертовски хороша. По сути, это как групповое свидание. – Она показательно растекается по стулу напротив Бернис, откинув голову назад и закрыв глаза.

Рэйна смотрит на Уилла, который ходит по кругу.

– Ты уверен, что она должна сидеть вот так? – спрашивает она у него.

– Давай просто посмотрим, как пойдут дела. Бернис, что бы ты ей сказала?

– Полагаю, я сказала бы, что мне жаль, – отвечает Бернис.

– Скажи это.

– Мне очень жаль, – произносит Бернис. Эшли поднимает голову.

– Ну да, мне тоже, – отзывается она. – Потому что я умерла.

– Ты хочешь поговорить о том, как ты умерла? – спрашивает Бернис.

– От ножа, от молотка или от чего-нибудь еще? – предполагает Эшли.

– Какой от этого толк? – спрашивает Гретель.

– Думаю, это проработка личных связей, – говорит Руби.

– Ты умерла легко, – произносит Бернис. – Тебя просто сразу задушили.

– Легко? – переспрашивает Эшли. – Это тебе легко говорить, потому что ты жива. Они вообще нашли части моего тела? Разве меня не разрубили на куски, а потом похоронили во дворе или вроде того?

– Эшли, – вмешивается Рэйна, – ты действительно думаешь, что женщины, которых убил Эштон, злились бы на Бернис за то, что она выжила?

– Я бы злилась, – отвечает Эшли. – Ее спасло – что? – покупка через интернет. Если я умерла, то больше ничего не смогу купить в интернете.

– Почему ты спрашиваешь о том, как она умерла, Бернис? – интересуется Уилл.

– Потому что это все, о чем они хотят говорить.

– Кто хочет говорить об этом?

– Мертвые.

– Что ты имеешь в виду?

– Призраки? – шепчет Эшли.

Бернис трет затылок, потом касается мягкой, теплой точки под ухом, возле угла челюсти. Слегка приоткрывает рот, чувствуя, как движется ее челюстной сустав. Все части ее тела по-прежнему на месте, по-прежнему работают слаженно, по-прежнему составляют живое человеческое тело.

– Они говорят со мной, – поясняет она. – Они в его мебели. Они в его вещах.

Взгляд Уилла проясняется.

– Мертвые женщины говорят с тобой? – спрашивает он. – Как?

– Не знаю. Словами – в некотором роде. Чем-то средним между словами и мыслями. Они у меня дома. Они не дают мне спать.

– С этого и надо было начинать, правда, – ворчит Руби.

– О чем они говорят? – спрашивает Уилл.

– О, о многом, – отвечает Бернис. – Или, точнее, ни о чем.

– Расскажи нам, – просит Уилл.

– Вы думаете, что я сумасшедшая.

– Лично я не вправе называть кого-то сумасшедшим, – возражает Гретель. Рэйна кивает в знак согласия.

– Выкладывай, – говорит Эшли.

Несколько дней спустя я, ощущая себя усталой и невыспавшейся, проснулась в своей старой комнате в доме матери. Моя голова лежала в изножье кровати, под таким углом, чтобы ее обвевал сырой ветер с моря. Мгновение покоя – а потом я услышала стрекот вертолета, висящего в небе, и звук работающих на холостом ходу двигателей – стадо съемочных фургонов выстроилось вдоль всей улицы. Я открыла глаза, и в поле моего зрения оказался угол особняка: синий на синем, нереальный, словно коллаж.

«Серийный убийца», – вещали в новостях, и в моих снах бывшие женщины Эштона представлялись легионом неупокоенных мертвецов. Они выползали из-под половиц и кроватей в особняке, их ледяная кожа была синеватой, глаза темными, словно синяки, черты их лиц расплывались. Они шли ко мне одинаковой шаркающей походкой, из гноящихся черных ран выпадали опарыши. В этих снах на моей собственной руке (живой, цвета здоровой плоти) темнело багровое пятно в форме ключа.