Страница 31 из 58
Когда мы судим, то по отношению к другому мы создаем дистанцию для обозрения, рефлексии. Любовь же не оставляет для этого ни времени, ни пространства. Другой никогда не может стать для любящего объектом созерцательного наблюдения, в каждый момент он
— живое притязание на мою любовь и служение. Но разве зло другого не принуждает меня к необходимости осуждения, как раз ради другого, ради любви к нему? Мы узнаём, как резко здесь проведена граница. Превратно понятая любовь к грешнику зловеще близка к любви ко греху. Любовь же Христа к грешнику — это уже осуждение греха, она острейшее выражение ненависти ко греху. Именно безоговорочная любовь, которой должны жить ученики Христа в следовании Ему, вызывает то, чего никогда не вызовет поделенная, по собственному усмотрению и с оговорками дарованная любовь, а именно: решительное осуждение зла.
Если ученики судят, то устанавливают мерило добра и зла. Но Иисус Христос — это не мерило, которым я мог бы обмерить другого. Он судит меня самого, разоблачая мое добро как всемерное зло. При этом мне запрещено прилагать к другому то, что не относится ко мне. Да, произнося суждение о добре и зле, я утверждаю другого в его зле;
ибо ведь и он судит о добре и зле. Он же, не зная о злостности своего добра, оправдывает себя в этом. Будучи уличен мною в своем зле, он только утвердится в своем добре, никогда, однако, не являющемся добром Иисуса Христа, и предстанет перед людским судом. Но я сам подлежу суду Божьему, поскольку живу уже не в благодати Иисуса Христа, а в сознании добра и зла и подпадаю под суд, которым сужу. Бог — для всякого Бог, кто в Него верит.
Судить — это означает непозволительно рефлектировать о другом. Это значит — разлагать простодушную любовь. Это не возбраняет мне думать о другом, воспринимать его грех, но и то и другое освобождается от рефлексии, потому что становится для меня поводом для прошения и безусловной любви, на которую мне указывает Иисус. Сдержанность моего суждения о другом не означает, однако, tout сотргвпйгв с'est tout pardo
Судить — это сделаться слепым, любовь же делает зрячим. Судя, я становлюсь слеп в отношении моего собственного зла и благодати, относящейся к другому. В любви же Христа ученик знает обо всех мыслимых грехах и вине, ибо знает о страданиях Христа, познавая заодно любовь другого как прощенного у Креста. Любовь видит другого у Креста, и именно в этом она истинно зрячая. Если бы, когда сужу, речь шла об уничтожении зла, то я стал бы искать зло там, где оно мне, собственно, и угрожает, а именно во мне самом. Но если я ищу зло в другом, то ясно, что я сужу другого затем, что ищу свое личное право не быть взысканным в моем зле. Так что предпосылка всяческого суждения есть опаснейший самообман, а именно что я отношу к себе Слово Божье не так, как к ближнему. Я створяю для себя особое право, если говорю: ко мне относится прощение, к другому же — осуждение. Но поскольку ученики не получили от Христа личного права, которое они могли бы применить к другому, поскольку они не получили ничего, кроме приобщения к Богу, то ученику всецело отказано в том, чтобы судить, — а если он судит, то это самомнение, порожденное ложным правом на ближнего.
Но ученику не только запрещено судить словом; благовествующее спасительное слово прощения другого человека также имеет свой предел. Ученик Иисуса не имеет власти и права навязывать это слово каждому в любое время. Любой нажим, вовлекание, вербовка приверженцев, каждая попытка добиться чего-то от другого человека при помощи личной власти — все это тщетно и опасно. Тщетно — так как свиньи не знают, что перед ними разбросан жемчуг; опасно — так как это не только оскверняет слово прощения, не только превращает того, кому я хочу служить, в грешника у святыни, — но и сами проповедующие ученики без нужды и пользы подвергаются опасности пострадать от слепой ярости закоснелых и помраченных. Разбазаривание обесцененной благодати приведет мир к пресыщению. Это в конце концов силой повернет ее против тех, кто хочет навязать ее, пусть даже они этого и не хотят. Для учеников это означает серьезное ограничение их действенности, которое соответствует указанию у Матфея в гл. 10-й: отряхнуть прах с ног там, где слово о мире не ко двору. Подгоняемое беспокойство кучки учеников, не желающей знать границ своей действенности, и рвение, пренебрегающее сопротивлением, путает слово Евангелия с победоносной идеей. Идея требует фанатиков, которые не обращают внимания на сопротивление и не хотят знать о нем. Идея сильна. Слово же Бога так слабо, что люди его презирают и отбрасывают. Слово встречает на своем пути закоснелые сердца и закрытые двери и познает сопротивление, наталкиваясь на которое, страдает. Это жесткий опыт: для идеи нет ничего невозможного, для Евангелия же есть невозможное. Слово слабее идеи. Равно как и свидетели Слова с этим Словом слабее пропагандистов какой-либо идеи. Но в их слабости, претерпевании вместе со Словом они свободны от болезненного беспокойства фанатиков. Ученики могут уклониться, могут спастись бегством, если только они уклоняются и бегут вместе со Словом, если только их собственная слабость есть слабость слова, если только они в своем бегстве не отступятся от слова. Ведь они всего лишь слуги и инструменты Слова и не ищут силы там, где Слово желает быть слабым. Если бы они хотели в любых обстоятельствах, любыми средствами навязать слово миру, то они сделали бы из живого Слова Божия — идею; и мир с полным правом стал бы защищаться от идеи, которая ему ни в чем не может помочь. Но именно как слабые инструменты они принадлежат не к уклоняющимся, а к остающимся — конечно, там, где остается слово. Ничего не узнав об этой слабости слова, ученики не узнали бы тайны невысокого положения Бога. Это слабое слово, претерпевающее противодействие грешников, — единственно сильное, милосердное, обращающее грешников к их сердечной основе. Его сила таится в слабости, если бы слово явилось в неприкрытой силе, то это был бы день суда. Большая задача, поставленная перед учениками, — это познать границы их миссии. Ибо злоупотребление словом обернется против них.
Что делать ученикам перед видом запертых сердец? Там, где не найти подступа к другому? Им надо осознать, что у них нет никаких прав или власти над другими, что им также не дано непосредственного доступа к другим, так что путь для них лежит единственно к Тому, в руке Которого они пребывают и они сами, и те, другие. Отсюда вытекает следующее. Ученики направлены к молитве. Им говорится, что нет никакого другого пути к ближнему, кроме молитвы, обращенной к Богу. Суд и прощение находятся в руке Божьей. Он запирает, Он и открывает. Ученики же должны просить, искать, стучаться — и они будут услышаны. Ученики должны знать о том, что забота и беспокойство о других должно вести их к молитве. Обетование, дарованное им в молитве, есть величайшая власть, которую они имеют.
От богоискательства язычников поиски учеников отличаются тем, что последние знают, что ищут. Искать Бога может тот, кто уже знает Его. Иначе как он мог бы искать, чего не знает? Как он мог бы найти, не зная, чего ищет? Таким образом, ученики ищут Бога, которого они нашли в обетовании, данном им Иисусом Христом.
В итоге становится ясно, что ученик в обращении с другими не имеет ни личных прав, ни личной власти. Он целиком и полностью живет силою единения с Иисусом Христом. Иисус дает ученику простое правило, по которому даже простодушнейший может проверить, правильно ли его обхождение с другими; ему нужно только перевернуть соотношение «я» и «ты», ему нужно поставить себя на место другого, а другого — на свое место. «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними». В это мгновение ученик утрачивает всякое особое право по отношению к другому; он не может извинить себе то, в чем обвиняет другого. Отныне он так же тверд против зла в самом себе, как и против зла в другом, и так же снисходителен ко злу в другом, как в себе самом. Ибо наше зло есть не что иное, как зло другого. Существует один суд, один закон, одна благодать. Таким образом, ученик может встретить другого, только будучи прощен в грехах и живя единственно любовью Божьей. «В этом закон и пророки» — ибо это не что иное, как высочайшая заповедь: любить Бога превыше всего и ближнего как самого себя.