Застывшая кровь

10. Вестник

Жуткий день переходит в такую же душную, прелую ночь. Кажется, появление Мали-онны сломало что-то в самой природе: долго намечавшегося дождя так и не приходит, а бойцы отряда становятся непривычно тихи, когда мы разбиваем лагерь на берегу Флифары. Ещё бы — осознать и переварить новости, что детские сказки совсем не выдумка, обывателю не так-то просто. Всё же хорошо, что для меня колдовство не такой шок, и ко многому я успела мысленно подготовиться.

Эдсель пусть и перепуган до седых бровей, но оказывается почти невредим за исключением тьмы синяков — недолго думая, я укладываю его в шатре Нэтлиана, чтобы немного пришёл в себя. Он мрачно молчит, и я понимаю, что ему тоже нужно хоть немного времени на осознание: как бы он ни относился к магии, сегодня именно ей все обязаны жизнями. Радует, что Анвару не пришлось открыто колдовать на чужих глазах, однако теперь, кажется, ведьмой вполне могут посчитать меня. Судя по доносящимся до моих ушей шёпоткам, никто особо не понял, что я отдала Мали-онне. И это лишь повод строить глупые догадки…

Ужас в том, что я и сама не знаю, чем расплатилась.

К тому времени, как накрытый плотным одеялом ночи лагерь уходит ко сну, у меня от количества недоумевающих взглядов на затылке словно пробита дыра. В царящей духоте не озаботившись мантией, беру с собой фонарь и ухожу подальше от костра и людей, продравшись через заросли ивы, спускаюсь по крутому берегу к бурлящей реке. Мне просто хочется немного уединения и тишины, которые не найти в шатре, откуда всё равно всё слышно.

Чего я точно не ожидала — что, спустившись по поросшему колючими кустами склону, увижу впереди знакомый до дрожи тёмный силуэт. Анвар сидит на траве, глядя на течение, омывающее торчащие из воды булыжники, и даже не дёргается, хотя наверняка слышит моё приближение. Из одежды на нём — один лишь комком брошенный на колени плащ, прикрывающий наготу, и в слабом лунном свете видно, как мириадами сверкающих точек переливаются на тёмных жилистых плечах капли влаги. Прерывисто выдыхаю, но всё же мягко ступаю по густой траве дальше. Огонёк в моём фонаре слабо трепещет, как и беспокойный пульс.

— Разве вода не ледяная для купания? — осторожно спрашиваю я, усаживаясь слева от Анвара на расстоянии вытянутой руки. Ставлю на землю фонарь, чувствуя, как взмокла ладонь, держащая медную ручку.

— Ледяная. Но мне надо было освежиться, — не повернув головы, приглушённо отвечает Анвар, и мне его рассеянность совсем не нравится. Слишком на него непохоже. Чувствую, что нужна ему сейчас, хоть и не понимаю, как помочь. Но ужасно этого хочу.

— Поговорим о том… что эта тварь тебе показала? — нерешительно покусав губу, всё же делаю слабую попытку его растормошить: — Будет здорово, если ты увидел, как умираешь глубоким стариком, в обнимку с такой же высохшей старушенцией, а вокруг рыдают ваши дети и внуки.

— То есть вариант, что старушенцией будешь ты, даже не рассматривается? — с наконец-то прорезавшимся в тоне озорством наклоняет он набок голову, и я активно подхватываю правильную волну:

— Боюсь, мне до седых волос точно не дожить, если я буду каждому чудищу на пути раздавать свои прядки. Сначала Нэмике, теперь Мали-онна…

— Постой. Нэмике тоже просила волосы? — обрывает тихие смешки Анвар, и мне приходится повернуться к нему лицом с извиняющейся улыбкой:

— Тогда я сочла это причудой выжившей из ума ведьмы. Но вчера… начала слышать голос. Мне кажется, это голос мамы, она и правда всё ещё со мной, и её душа тоже…

Замолкаю, не представляя, как объяснить дальше и не показаться безумной, не пробудить в этих пронзительных глазах ещё больше тревоги. Слышать мертвецов однозначно не к добру, тут и к ведьмам ходить не надо. А уж то, что я теперь желанная добыча для духов, мечтающих попасть в безвременье — и подавно не те новости, которые стоило говорить в качестве утешения. Нервно сглатываю, обнимая свои озябшие плечи через блузу. Повисшее молчание совсем не кажется тяжёлым, оно скорее задумчивое. И заканчивается, когда Анвар вдруг придвигается чуть ближе и крепко обвивает рукой мою талию:

— Только не бойся, ладно? Что бы это ни было, мы во всём разберёмся. Начинаю думать, что ехать в Сахетию было не такой уж плохой идеей…

— Я и не боюсь умереть — всё равно не жила, — горько усмехнувшись, я непроизвольно пытаюсь прижаться к источаемому его телом теплу и фыркаю, резко отстранившись: — Ты мокрый!

— Не жила? Совсем-совсем, ни одного дня?

Преувеличенно невинный вопрос, ловя мой взгляд своим, сверкающим с хищным вызовом. И прежде чем удаётся придумать остроумный ответ, все мысли оставляют голову, а воздух толчком покидает грудь: рывком потянув меня на себя, Анвар без лишних слов вынуждает сесть на его бёдра, с лёгкой волнующей дрожью расположив ноги по бокам от влажного тела. От сгустившегося в воздухе напряжения невозможно даже моргнуть, глядя лишь в завораживающую бездну его глаз. Пугающе близко. Предельно нужно.

— Иногда можно и одну ночь прожить так, чтобы было не жалко умереть завтра. А можно впустую коптить небо десятки лет. Что ты выбираешь, Виола? — бархатистый соблазняющий шёпот в область шеи, окатывая жаром кожу. Прикрываю веки, чувствуя, как ускоряется ток крови, подчиняясь зову своего заклинателя. Положив ладони ему на плечи, собираю влажные капли, которые хочется соединить кончиком языка — просто проверить, понравится ли. Касаться. Таять. Услышать стоны и треск когтей. Хотя бы сегодня, пока течение Флифары сохранит тайну, а крутой берег и заросли никому не дадут нас увидеть.

— Тебя. Я выбираю тебя, сейчас. И столько, сколько нам отмерено.

Большего никому не нужно — притяжение и без того мутило рассудок последние несколько дней, и поддаться ему становится обоюдным облегчением. Позволить жадным терпким губам накрыть мои, безо всякой разбитой на осколки осторожности. Некогда латать старые раны, когда мир вокруг норовит причинить новые — можно только отдаться во власть глубокого, немного грубого поцелуя, от которого нестерпимо приятно тянет под рёбрами. Сама вжимаюсь грудью в мокрый торс, немея от пульсирующего в венах нарастающего жара. Анвар чуть ослабляет нажим, игриво прикусывает мою нижнюю губу, а затем впивается ещё требовательнее, лаская своим языком мой и едва не сорвав нетерпеливое скуление. Его руки обжигают даже через стремительно промокающую ткань, но едва наглая ладонь пробирается под блузу, по-хозяйски оглаживает талию — вдоль позвонков взлетают мурашки.